Он представлял, какую бездну одиночества мама ощутила, когда поняла, что сын её бросает, пусть не физически – морально. Уходит в свою подростковую жизнь, в которой она уже не важна. Кто такая мать для своего залюбленного ребёнка? Привычная, незыблемая стена. Без неё вроде как не обойтись, но она – не для дальнейшего полёта. Вдохновляться растущий мальчик будет другими особами женского пола. Вот бы сейчас прожить всё заново. Это теперь он видит, как же ей нужна была тогда поддержка. Одна, в кризис, на новом месте, на новой работе и в новом качестве. Ей так необходимо тогда было родное плечо. Даже если это сыновье плечико. Он считал, что мама его не поняла и оставила один на один с бедой. На самом деле – это он её предал, очень эгоистично. И ради чего?
Егор вспоминал, как они ездили вместе по городам Золотого Кольца. Как ходили в походы с её друзьями-учителями. Как мама купила видеомагнитофон, и они вместе смотрели фильмы на кассетах из проката. Это было уже после той истории с первой любовью, когда они смогли снова друг другу доверять, и все эти переживания, его бунт и её преувеличенная жёсткость забылись.
Он хотел бы многое переиграть. Набить морду Лёхе. Не устраивать эту глупую голодовку из-за такой же глупой и мимолётной любви. Быть рядом с мамой в её первый рабочий день в другой школе. И помочь сохранить мир в семье, когда он женился на Ире.
«Зачем она вообще пошла через дорогу, да ещё не глядя? Хотела помириться с невесткой? Или, наоборот, решила высказать всё наболевшее? А может, было что-то ещё? Мама, теперь ты никогда об этом не скажешь, а мне нужно как-то жить без тебя. Со всеми упущенными возможностями, со всеми моими ошибками». Как она любила повторять в трудных ситуациях: «Я и это переживу». Нет, мама, ты не вечна. Не всё ты смогла пережить.
Вот о чём думал внутренний, запертый Егор. В то время, как его оболочка работала, общалась с «дружбанами», улыбалась в ответ на девичий флирт. Пару раз он принимал подачу, даже приглашал девушек на ужин. С одной завязалось что-то похожее на недолгий роман. Но он быстро кончился, так как девчонка увидела в Егоре полную незаинтересованность и вежливое безразличие. Обозвала «козлом» и бросила поскорее сама, чтобы успеть первой. Обе они были из их бизнес-центра, но работали в других организациях. В своей компании на такое сближение Егор не пошёл бы принципиально.
По кому он скучал больше, по Ирине или покойной маме? Сложный вопрос. С мамой его связывала целая жизнь, с кучей историй, не всегда приятных. У неё был противоречивый характер, но при этом безграничная любовь к сыну, полная преданность и готовность вытащить хоть из пожара. Иногда, не только в том случае с переездом, она не кидалась ему на помощь только усилием воли, чтобы позволить выплыть самому, сделать выводы. Чего ей это стоило? Кто знает. Может, она пальцы себе кусала или крестиком вышивала, чтобы не начинать спасательную операцию. А может, с другой стороны, он её сейчас идеализирует, и ей правда хотелось его проучить? Кто знает, кроме неё.
Говорят, мужчина в каждой женщине ищет маму, и женится на самой похожей. В отношении Егора этот постулат не сработал уж точно. Ира ему маму не напоминала совершенно. Они и внешне разные. Мама – резкая, порывистая, категоричная. Ира – милая, женственная, игривая. Сходство, пожалуй лишь в том, что обе они умные и начитанные, с ними всегда интересно поговорить. Правда, не вместе, а по отдельности.
Мама как-то призналась, что к его появлению оказалась не готова. Она была повёрнута на чтении, мечтала когда-нибудь написать роман, баловалась стихами. Он до сих пор иногда их находил, написанные от руки или распечатанные на принтере. Не умела готовить и следить за порядком. Всему этому начала учиться, когда появился он, Егор. Иногда они вместе запускали квартиру до бардака, а потом устраивали генеральную уборку. Ирина – полная противоположность. Женой и матерью она готовилась быть чуть ли не с первой младшей группы детского сада. Наверняка и стала чьей-то идеальной спутницей жизни. Да, иногда мама упрекала Иру, что вещи не на месте, но, положа руку на сердце, замечания её были по большей части придирками. Дольше нескольких минут брошенная мелочь без присмотра бы не осталась, но мама успевала и этим кратким промежутком невнимательности воспользоваться, чтобы упрекнуть. Так-то он должен был поговорить, найти слова, достучаться… Самоустранился, дурак.
Вот бы сейчас извиниться перед Иришкой. Прикоснуться к ней, зарыться лицом в её волосы.
Егор услышал мяуканье. Оно вывело его из забытья. Поднял голову с подушки – кино уже закончилось, на улице темно. Фифа просит есть, явно. Он же не насыпал ей корма, когда пришёл домой. Да и сам забыл поужинать. Нехотя поднялся, пошлёпал на кухню. Кошка по пути очерчивала его ноги знаком бесконечности, мурлыкала.
Мама, ты же хотела чёрного британца. Вальяжного, шерстяного, с сытым и чуть презрительным взглядом. Откуда эта рыжая уличная кошка с просящими глазками? Потому что это нужно было больше ей, чем тебе? Увидела её, дрожащую, пьющую воду из лужи, и опять отказалась от мечты.
Или это ещё один укор ему? Мол, нашла себе родную душу, раз уж ты, сынок, от меня ушёл. Или она так не считала?
– Я не хочу заедать твою жизнь, Егор. Но я так долго привыкала быть твоей матерью, что мне нелегко в одночасье понять – ты вырос и надо тебя отпустить.
Глупостью было соглашаться брать у неё завтраки в контейнере. Что он, не прожил бы без них? Ира была семейно-ориентированной, это верно. И готовила отлично, и за бытом умела следить. Но при этом приветствовала крушение патриархальных установок и гендерных стереотипов. Это её слова, прямая цитата. Если двое работают – они вносят пропорциональный вклад в семейный быт. А значит, готовить по ночам котлетки и собирать судочки она не будет. Вот родится ребенок, тогда станет домашней клушей, если угодно, это будет её зона ответственности, а пока – сам, дорогой.
У них с мамой же была традиция, собирать друг для друга коробочки с этими самыми перекусами. Даже пусть в маминой школе и существовала вполне сносная столовая, но до неё ещё дойти надо, не всегда успеешь. Да и время дорого. Поэтому он крошил ей салатики. А она ему готовила. У Егора на первом этаже бизнес-центра вполне приличная кафешка с бизнес-ланчами, но он туда редко ходил, да и коллеги его тоже предпочитали помещение, выделенное под кухню, с микроволновкой и пластиковыми столиками.
Когда Егор съехал вслед за Ириной, мама позвонила ему, извинилась. Сказала, что, наверное, сильно погорячилась и очень сожалеет. И ей не хватает их ритуала с готовкой. Она по привычке идёт на кухню, собирать для него «тормозок», вспоминает, что это делать не нужно, и сама она уже, собственно, не очень нужна.
Она разучилась жить для себя, а может, никогда не умела, потому что ей никто не говорил, как это, с самого детства, росла она в семье, где мама – жертва, а папа свободное время проводил в гараже с друзьями и пивом.
Егору стало очень тоскливо и жалко маму, он помирился с ней, чего скрывать, с большой радостью это сделал. И сам попросил готовить ему, как раньше. Ключи от квартиры, конечно, дал не подумав. Всё, как можно было предполагать, закончилось плачевно. Но не смертельно. Тогда ещё – не смертельно.
Зачем ты переходила дорогу, мама, зачем?
Кошка хрустела сухим кормом, Егор проверил, есть ли миске вода. Подумав, выплеснул остатки, налил свежей из фильтра. Фифа посмотрела на него, как ему показалось, благодарно. Или он кукушечкой поехал.
Мама, хоть и филолог по образованию, любила всякие такие выражения. И он у неё их нахватался. Её словечки всплывали в памяти исподволь, иногда вспыхивали гирляндой воспоминаний. Он смотрел на кухонный стол, застеленный зелёной клеенчатой скатертью. А «запертый человек» видел такого же цвета ледянку, кусок какого-то пористого материала, обтянутого зелёным дерматином. По бокам были пришиты ручки, чтобы держаться, пока несёшься с горы. Сейчас такие штуки называют сноуботами. Егор свою ледянку очень любил. До сих пор её помнит, надо же. Ему было семь, когда он катался с горки, устал, и у подъезда закинул ледянку в сугроб, и упал на неё, отдохнуть. Повалялся, глядя в темнеющее небо, а потом его позвала мама, и он пошёл домой, с пустыми руками. И не сразу заметил, что ледянки нет. Пока мама уже перед сном вдруг не спросила:
– А где эта твоя скользкая штуковина с ручками? Хотела поставить на батарею сушиться, и не вижу.
И тогда он понял, что где-то потерял свою драгоценность. Только не мог вспомнить, где именно. Катался с горки, она была. А вот дальше?
– Наверное я её забыл на горке, – сказал он и заревел.
Мама его даже ругать не стала. Увидела, наверное, как он расстроен. Попыталась успокоить, пообещала придумать что-нибудь. А что придумать? Таких в магазине не купишь, эту ему подарили, кто-то из маминых родственников из-за границы привёз.
Они уже легли спать, и он начал задрёмывать, как вдруг его озарило.
– Мама, я вспомнил, где забыл ледянку! Около подъезда, на снегу.
И вновь заплакал, видимо, очень жалобно. Мама тоже уже засыпала, время было позднее, около одиннадцати вечера, а завтра им обоим с утра вставать в школу. Она погладила его по голове. Потом пробормотала что-то непонятное и явно не очень вежливое, надела халат и пошла в кухню. Её окна как раз выходили во двор. Увидела тёмное прямоугольное пятно на газоне, прямо на халат накинула пальто, сунула ноги в тапки и спустилась на улицу. Вернулась через пять минут с небольшим, вместе с ледянкой. Егор схватил замёрзший зеленый прямоугольник, прижал к груди, затанцевал. Мама смотрела на него с улыбкой. Потом велела идти спать.
Сейчас бы Егор обнял маму, а вовсе не ледянку. Где вот сейчас эта зелёная «штуковина с ручками»? Он даже не помнит, когда она пришла в негодность и перекочевала на помойку. А благодарность сквозь годы чувствует.
Кошка закончила приём пищи и вопросительно мяукнула, глядя на гипнотизирующего взглядом стол Егора. Он встряхнулся.