тателем, а с нянечкой, или как сейчас говорят, с младшим воспитателем. На занятиях он выполнял задание, а дальше ему становилось скучно, отвлекал других ребят, выходил из-за стола, поэтому отправлялся в подсобку. Иногда его даже и не брали на занятия, чтобы не вносить сумбур.
Отношение воспитателей легко считывали и дети порой старались напакостить «изгою» исподтишка. Однажды, когда ему ещё не было четырёх, на прогулке опальный мальчик треснул другого лопаткой. Дома, раздевая его, мать увидела на предплечье ребёнка следы от укуса, припухшие, с кровоподтёком. Выяснилось, что сначала его укусили, а уж потом малыш начал мстить, за что его отругали по первое число. Даже после этого Юля терпела. Думала «ну, с ним же так тяжело, он гиперактивный», пилила его за хулиганство и взбалмошность, чувствовала вину за «неудобства». Теперь корит себя – за предательство. Надо было сразу понять, что ребёнок не садовский, и перестать над ним издеваться.
– Чуть больше года назад я его просто взяла и забрала. Отказалась водить дальше. Хотя мне штатный психолог и заведующая в сотый раз прочитали лекцию на тему «Для вашего ребенка очень важна социализация, вы не справитесь с ним одна, без мудрого внимания педагогов». Я его из-за этой «социализации» и водила туда, собственно. А потом поняла, что на моего ребёнка с детства навешивают ярлык, внушают, что он не такой. Не просто не такой как все, а хуже – не такой, как нужно.
К психиатру его направила невролог. Нет, у мальчика не было каких-либо признаков психических расстройств.
– У него явная положительная динамика, – сказала доктор. – Но, понимаете, ему уже шесть лет исполнилось, и мне нужна бумага от психиатра, чтобы у нас в наличии был комплексный подход к медицинской коррекции СДВГ. Так положено.
Звучало это разумно и понятно. Но вот врач в солидной государственной клинике, откуда требовалось привезти справку, явно любила свою специализацию.
– Скажи, Яша, ты слышишь голоса? – спросила она.
Яша, при всей его непоседливости, мальчик ко взрослым вполне толерантный. И знает, что их надо уважать. Поэтому он задумался. Доктор расценила это, как сигнал к действию, и напор усилила.
– Тебе кто-то говорит, как ты должен себя вести? Кого остальные не видят?
И тут Яша обрадовался, вспомнив подходящий сюжет. Он с чувством пересказал одну из серий мультфильма «Барбоскины», где со щенком по имени Дружок пришла разговаривать совесть.
– Знаете, – продолжила рассказ Юля. – Психиатр прямо торжествовала, услышав эту историю. Это вам не моё унылое: «жалобы на поведение и непослушание от педагогов». Она сразу собралась класть ребёнка в стационар. Одного, потому что с шести в психушку уже без мамы могут упечь. Представляете?
«Он галлюцинирует!» – сказала психиатр, и в её интонациях звучала дрожь волнения и предвкушения настоящего дела.
– И сколько я ей не говорила, что прекрасно узнаю сюжет этой истории, она мне не поверила. В больницу я его класть отказалась, и моему в сущности здоровому ребенку выписали кучу препаратов для превращения в «овощ», и написали «острое психотическое состояние» в медкарте. Хорошо, что у этого солидного учреждения была собственная карта, к нашей районной поликлинике не имеющая отношения.
Выведя ребёнка на улицу изрядно напуганная мама спросила:
– Яшенька, ты правда видишь совесть? Она с тобой разговаривает?
Мальчик скорчил задумчивую физиономию, а потом рассмеялся и ответил снисходительно:
– Мааам, ну ты чего, такого же не бывает! Просто доктор так настаивала, надо было ей что-то рассказать, она же просила.
Собственно, поведение мальчика было вполне логичным. Он уже полгода занимался с педагогом-психологом, в репертуаре которого большое внимание отводилось сказкотерапии. Реальность с вымыслом Яков не путал никогда, но сочинить историю вместе со взрослым для него было в порядке вещей. Вот он и решил, что попал на подобное занятие.
– В итоге, из-за отзывчивости сына пришлось побегать по другим врачам, чтобы они подтвердили, что он вполне нормотипичный, уж точно без психиатрических диагнозов. А синдром гиперактивности через год после ухода из детского сада уже и не такой проявленный, как раньше, так как нет постоянного источника стресса. Зато у меня дома теперь куча чудесных рецептурных сильнодействующих препаратов. Наш невролог посоветовал мне их самой попринимать, конечно, в более лёгкой дозировке, чем сыну выписали.
– То есть, получается, диагноз – вещь условная? – обескураженно спросила Ира. Она похолодела при мысли, скольких фантазирующих детишек потенциально могла обречь на одинокое пребывание в незнакомом страшном месте такая вот целительница душ. Ну и, чего уж там, примеряла к себе «острое психотическое расстройство».
– Точно, – кивнула собеседница. – Есть, конечно, симптомы, которые однозначно только истолковать можно. Но очень уж много допущений порой делается. Особенно если врач может судить только со слов самого пациента. Вы, если какие-то сомнения есть, проситесь на обследование. Чтобы органические нарушения выявить и функциональные расстройства.
Яков оторвался от планшета, внимательно посмотрел на Иру, улыбнулся ей. Видимо, он прекрасно слышал, о чём они беседовали, но не вмешивался.
Ира поблагодарила новую знакомую. Беседа оказалась познавательной. До этого она считала, что врач намётанным глазом сразу же поставит диагноз и останется его только принять. На деле всё может оказаться не совсем так. Поэтому Ира попросила назначить ей тестирование и обследование, сославшись на странные сны. Изрядно колеблясь, упомянула о том, что она не может принять свою дочь полностью, и её порой беспокоит ей поведение, а иногда ей даже кажется, что это кто-то другой.
Все эти процедуры заняли около месяца. В итоге она оказалась здорова, правда, врач сказал, что есть признаки небольшой депрессии. Специалист заверил, что по результатам обследования она не внушает опасений для общества, но таблеточки попить стоит. И обязательно вместе с дочкой пройти курс консультаций с семейным психологом.
Ульяна к этому времени отлично адаптировалась в детском саду. Сначала ходила на два часа, потом – на полдня. И уж потом на целый день. Ирина смогла выйти на работу, хотя бы на половину рабочего времени. Точнее, совмещать удалённый график работы с очным посещением. Это всех устраивало. Офис её бывшего мужа Пети к тому времени переехал, ребята выкупили отдельно стоящее маленькое одноэтажное здание, сделали там ремонт и вроде как процветали. Так что они больше не могли столкнуться случайно у кофейного автомата.
Уля вписалась в детский коллектив, особенно Ирину радовало, что воспитатели не упоминали ни о каких странностях в поведении ребенка. Правда, она вновь усомнилась в своей собственной нормальности. А что, если всё же причина в ней самой? Если она, Ирина, каким-то образом теряет самообладание и рассказывает девочке о своих жизненных невзгодах. А та принимает их близко к сердцу и считает своими собственными переживаниями. После получения вердикта от психиатра стало полегче, но небольшие терзания по этому поводу остались. Всё-таки, это самое понятное и логичное объяснение происходящего.
***
Мама ведёт себя странно. Она вроде бы, прижимает к себе, заботится, покупает игрушки и сладости. А сама смотрит куда-то в сторону. Ульяна ещё маленькая, но всё это хорошо чувствует. Иногда ей кажется, что в голове открывается какое-то окошко. И в нём видны другие люди, другие лица. Это воспоминания. Слово сложное, но очень знакомое. У неё будто бы две памяти. Или может, что-то было совсем давно, когда она только родилась, наверное. Она помнит, как мама зимой возила её на каток. И ещё к бабушке Лизе. Но также чётко у неё в памяти есть образ Егора. Кто он такой, Ульяна не очень понимает. Знает, что он красивый мальчик. Только какой это мальчик, это дяденька, как папа, но без бороды. А мама хорошая, только раньше она почему-то была плохая. Ульяна не знает, почему. Но чувствует, что ей нужно вспомнить что-то очень важное. Мама отвела её в садик, к другим детям. Мама не очень хочет находиться с ней рядом. А почему других детей сюда привели? Наверное, у всех так же, как у них.
Вот Лика, она раньше была дедушкой Кузьмой. Непонятно, как это, но наверное правда. Она же помнит всякие слова, которые дедушки говорят. Воспитательница за них ругает, жалуется родителям. А родители не признаются, что это они Лику им научили. Отвечают, что дедушки все живут на каком-то Дальнем Востоке, Кузьмы никакого нет, а все плохие слова Лика в садике узнала. Так что, Ульяна не одна в своей памяти находит какие-то интересные картинки, которые не относятся к её обычной жизни. Если остальных спросить, они наверное тоже что-нибудь помнят, что было давно, не с их нынешними взрослыми.
Жизнь – занятная штука. Интересно, а у мамы тоже две памяти, или только одна? Взрослые, кажется, не такие, как дети. Они только считают, что больше знают. Хотя, наверное знают они правда много, потому что умеют читать, а ещё им можно смотреть телевизор, сколько захочешь, или в интернете сидеть. Но замечают они гораздо меньше, чем дети. Наверное, как раз потому, что смотрят телевизор, сидят в интернете и вообще всегда их глаза чем-то заняты. А дети, особенно малыши, наблюдают и изучают. Нет, Ульяна не могла бы сформулировать свои ощущения именно такими словами, но она именно это чувствовала.
Иногда ни с того ни с сего, она злилась на маму. Даже сама не понимала, почему. Ей хотелось наговорить ей гадких слов, толкнуть или ущипнуть. В эти моменты её вторая память приоткрывалась особенно высоко, и оттуда будто высовывалась баба Яга, которая говорила: «Она неудачница и вертихвостка. Только и умеет, что мужиков с толку сбивать, да бёдрами вилять. А на деле – ни семьи у неё нет, ни ума». Ульяна никогда этого вслух не повторяла. Во-первых, слишком много непонятных слов, во-вторых, что-то ей подсказывало – маму это напугает. Она опять застынет не месте и выпучит глаза. Такое бывает, когда Уля говорит про Егора. Жаль, что мама его, кажется тоже боится, а то могла бы просто рассказать о нём, и Ульяна больше не спрашивала бы. Всем же так лучше. Но взрослые странные. Они любят всё усложнять.