Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я!..
Песня летела вслед за машинами. Ее звонкое эхо катилось по полям и оврагам. И в одном месте, где дорога огибала березовый лесок, шугнула с берез большую грачиную стаю…
Но вот показались и ворота колхозного сада. Машины их миновали и поехали по дороге, петлявшей среди развесистых яблонь.
Они тянулись стройными рядами, все в белом цвету. Земля под ними была устлана белыми облетевшими лепестками, как будто первой осенней порошей. В густой траве выглядывали полевые цветы. Жужжали пчелы, звонко щебетали птицы, а воздух был настоен на таком пьянящем вкусном аромате, что поневоле хотелось вздохнуть всей грудью. Я толкнул Симуша:
— Посмотри! Какая красота! Здорово!
Симуш безучастно повернул ко мне лицо и буркнул, глядя на цветы:
— Ерунда! Одни сорняки!
На меня словно вылили холодный ушат воды. Я даже задохнулся от возмущения и не нашелся, как ему ответить. Симуш повернулся ко мне спиной и словно бы потерял всякий интерес. «Ну, ладно,— разозлился я.— И не буду с тобой разговаривать! Поглядим, как запоешь!»
Грузовики сделали последний разворот и замерли подле палаток. Перед ними лежал огромный сонный пруд, в котором, точно в зеркале, блистало яркое утреннее солнце.
Первым, конечно же, заорал Кируш-Длиннуш.
— Вот это да-а, ребята! Рай истинный! Что я говорил?
Он лихо поставил ногу на борт и спрыгнул на землю. За ним, как горох, посыпались остальные. Симуш, напротив, неспеша спустился последним, досадливо отряхнул запачканную штанину, лениво сплюнул… Всем своим видом он выражал полнейшее равнодушие.
Николай Иванович деловито подавал команды. Началась разгрузка. Не успели ее закончить, как он закричал:
— Ста-но-вись!
Симуш хмыкнул за моей спиной.
— Ну, что? Сказал же!.. Началось,— пробурчал он.
— Еще не поздно изменить свое решение,— ехидно заметил я.— Садись и уезжай. Машины еще не ушли. Вольному — воля! Ну, что же ты?
Симуш так на меня глянул, что я подумал: без драки не обойдется. Но он круто повернулся и встал в строй. Посмеиваясь, я пристроился ему в затылок.
Опять послышалась команда, и мы отправились готовить завтрак.
Так началась наша жизнь в лагере.
Признаться, поначалу нам все это не очень-то понравилось. Работы было — хоть отбавляй! Чего только не проделали мы за эти две недели!
Вначале навели порядок на территории лагеря: окопали клумбы, почистили и выровнили дорожки, разместили волейбольную площадку и врыли столбы. Даже смастерили вышку для прыжков в воду! Конечно, она была невысокая и мало походила на настоящую, спортивную. Но все же это была вышка. Каждый мечтал показать свое искусство и не как-нибудь, а «ласточкой» или «солдатиком». Кируш хвастался, что сделает «сальто», но ему, конечно, никто не верил. Эта вышка немного отвлекла нас от грустных мыслей. Загорелся и Симуш.
Долго прохлаждаться нам не дали. Дела звали. А было их — непочатый край! Сад не маленький — двадцать шесть гектаров! На работу мы отправлялись сразу же после завтрака. Работали до полудня. После обеда отдыхали, строем ходили купаться. Вечером ребята гоняли в футбол, вытеснив девочек с волейбольной площадки. Покидали мы площадку только тогда, когда вмешивался Николай Иванович. Но едва он скрывался из виду, мальчики снова вытесняли, девчонок.
Мало-помалу мы с Симушом стали ко всему привыкать, и такая жизнь начала нам даже нравиться. Но тут случилось событие…
Как-то в лагерь прикатил газик председателя колхоза. Каково же было наше удивление, когда из кабины вместе с Иваном Ивановичем появился… Якруш! Он хмуро посмотрел на нас и, переминаясь с ноги на ногу, стоял у машины. Иван Иванович легонько подтолкнул Якруша — не стесняйся, мол, двигай. И, улыбаясь, сказал:
— Вот, еще одного героя привез. Скучновато ему в деревне. Возьмете?
— Отчего же! — ответил начальник лагеря.— Пополнению мы рады. Верно, ребята?
Мы молчали.
Николай Иванович переглянулся с председателем и сделал вида что ничего не заметил. Тут-то Якруш сказал Ивану Ивановичу:
— Что я вам говорил? Отвезите меня обратно. Не хочу я сюда!
— Э-э, так не пойдет! — решительно взял его за плечи Николай Иванович.— Ты же пионер! Значит и для тебя существует дисциплина. А пионер всегда там, где он нужен. Пошли!
И Николай Иванович повел Якруша к палаткам. Председатель колхоза, улыбаясь, посмотрел им вслед, потом внимательно взглянул на нас с Симушом, неопределенно хмыкнул, сел в машину и уехал.
Симуш ткнул меня в бок.
— Видал? — прошептал он.— Ну, теперь начнется! Драпать отсюда надо, точно тебе говорю. Этот Якруш выкинет еще штуку!
— Поживем — увидим,— неуверенно ответил я.
А сам подумал: «Уж если драться полезет, так это просто ему не пройдет! Не в деревне! На пионерской линейке сразу приструнят!»
Первое время все вроде было спокойно. Якруш вел себя тихо, не озорничал и не придирался. Даже в споры старался не вступать, хотя страсть как любил спорить. Якруш гордился тем, что он «городской», видел больше и читал больше нас. И этим тыкал нас в глаза, стоило ему возразить, как он выходил из себя и начинал драку. А тут ходит, помалкивает.
Прошла неделя. И Якруш, что называется «сорвался». Натура не выдержала. Побил Антошу. Тот нашел где-то-спелую землянику и притащил горсть ягод, чтобы похвастаться. Якрушу захотелось ягод попробовать, но Антоша не давал. И Якруш его ударил. На вечерней линейке Николай Иванович его так отчитал, что Якруш стоял ни жив, ни мертв. Но мы с Симушом видели, что он затаил зло. Особенно на нас с Симушом, потому что мы заступились за Антошу. Якруш, вставая в строй, так выразительно покосился в нашу сторону, что мы поняли — война объявлена!
Прежнее наше благодушное настроение лопнуло, как мыльный пузырь! Теперь только и жди пакостей.
В эту пору поспела и клубника. Работать нам довелось по-настоящему. В иной день весь отряд по пять-шесть часов не уходил с грядок. Клубники было так много, что машина, прикрепленная к нам для перевозки ягод, не успевала вывозить собранный урожай.
У каждого из нас была норма: собрать по две корзины клубники в день. Лентяй Якруш еле-еле успевал. Он чаще в рот клал клубнику, чем в корзину. Заметив, что тощий Тимуш опережает всех и собрал третью корзину, Якруш пристал к нему: дай, мол, я сдам. Тимуш воспротивился. Тогда Якруш, будто нечаянно, толкнул и опрокинул его корзину. Ягоды рассыпались по земле. Это заметила Катя и подскочила к Якрушу.
— Как ты смеешь? На стыдно? Собери ягоды! — потребовала она.
— Еще чего! — набычился Якруш.
Он уже собрался уходить, но Катюша вцепилась в его рубаху.
— Собери! — повторила она.
Якруша словно муха укусила. Не помня себя, он размахнулся и хотел ударить Катюшу. Но та вдруг присела, и Якруш, потеряв равновесие, шлепнулся на землю. На громкий смех и крик ребят прибежали и мы с Симушом. Якруш, поднявшись, отряхивал с колен пыль.
— Ну, подожди! — погрозил он Катюше.— Я с тобой еще посчитаюсь!
Хмуро посмотрев на наши решительные лица, подхватил пустое ведро и скрылся за деревьями.
Шел день за днем. Незаметно лето перевалило на вторую половину. Жизнь в лагере протекала своим заведенным порядком. Мы купались, трудились в саду, отправлялись в туристические походы, пели у костра пионерские песни. Начали созревать яблоки. Теперь каждое звено, каждый пионер боролись за лучшие показатели. Около столовой к завтраку всегда вывешивалась свежая «Молния».
С Симушом мы по-прежнему держались вместе. Как-то обходя свой участок, мы натолкнулись на странную яблоню. На ней не было яблок. В то время, когда ветки других деревьев провисали под тяжестью урожая и под них приходилось ставить подпорки, эта безмятежно шелестела пустой листвой. Мы удивленно переглянулись.
— Что бы это значило? — спросил я Симуша.
— Видно, померзла весной. Не цвела,— ответил он.— Вот и не уродилось ни одного яблока.
И тут я увидел на верхушке красное спелое яблоко.
— Смотри! — показал я Симушу.— Яблоко! Большущее! Ой, какое яблоко!
— Где? Где же? — силился разглядеть его Симуш.
Наконец, разглядел. Яблоко и в самом деле было на редкость спелое, красное, заманчивое. Я таких крупных что-то и не видывал. У Симуша вспыхнули глаза.
— Достанем? — предложил он.— А вдруг это какой-нибудь необыкновенный сорт? Может, ветку кто-то уже обобрал? А это яблоко не заметил?
— Не знаю,— пожал я плечами. Но яблоко и мне захотелось попробовать. А что? Может, так оно и есть, как говорит Симуш. Обидно, если мы никогда не узнаем, что за вкус у этого сорта. Но, смерив глазом расстояние до яблока, я спросил Симуша:
— Как же мы его достанем?
Симуш ни слова не говоря, разбежался, подпрыгнул, уцепился за толстый сухой нижний сук и вскарабкался на дерево.
Он быстро добрался до верхних веток, но яблоко висело почти на конце одной из них, и как Симуш не ловчился, дотянуться до него не мог. Он тряс ветки, качал ствол яблони, но все было безуспешно. Снизу я подавал ему советы. Изловчившись, Симуш уже было почти дотянулся до яблока, как вдруг раздался предательский треск, ветка надломилась и Симуш грохнулся вниз. Я так и похолодел. «Ну, все! — мелькнула мысль.— Или ногу сломал, или разбился.. А ветка!! Что теперь будет?!»
Я кинулся к Симушу. Он лежал под яблоней и смотрел на меня большими испуганными глазами. Не успел я и рта раскрыть, он прижал палец к губам и зашипел, как гусь:
— Тс-с! Тихо! Услышат…
Я упал рядом с ним на землю и также шепотом спросил:
— Что делать? Ой, и попадет теперь!..
— Надо что-то придумать. Иначе худо станет,— отвечал Симуш, оглядываясь.— Выгонят из лагеря. Как пить дать!
Убедившись, что никто нас не видел, мы вскочили и убежали из сада.
Дед Степан обнаружил сломанную ветвь на другой же день. И, конечно, сказал об этом Николаю Ивановичу. Лагерь загудел, как разбуженный улей. Нас немедленно собрали на «линейку».