Уже после, чувствуя, как угасает в теле наслаждение, дыхание выравнивается, а сердце успокаивает свой быстрый стук, я лежала, глядя в потолок над собой. Совершенно ни о чем не думая. Даже странно было ощущать такой вакуум. Лонгвей все еще лежа на мне, уткнувшись носом мне в шею, уже не дыша так бурно и глубоко. Я рассеянно перебирала его волосы на затылке.
— Ты странная.
— Что?
— Захотела сама, а будто не здесь. Позволяешь ласкать себя, а сама где-то далеко.
Он приподнялся, чтобы взглянуть на меня. Но мне вдруг стало страшно смотреть ему в глаза. Отвернув лицо, слегка надавила, чтобы он освободил меня. Он тут же приподнялся, и я легла на бок к нему спиной.
— Роу, то что произошло…
— Прости. Я устала.
Большего выдавить из себя я просто не смогла. Он лежал, не двигаясь и рассматривая мою голую спину. Так ничего и не сказав, встал, накрыл меня одеялом, и вскоре я услышала, как в ванной заплескалась вода. Когда он вернулся, я не спала, но глаз не открыла притворяясь. Он осторожно лег рядом и прижался ко мне всем телом, обняв. Я уже давно привыкла так спать, даже во сне он никогда не отпускал меня от себя. Но сегодня он обнимал меня сильнее, чем обычно. Даже когда заснул, его руки не расслабились. Будто чувствовал, как я уязвима сейчас.
Я заснула только глубокой ночью, слушала, а точнее угадывала дыхание Лонгвея. Смутно почувствовала, когда он ушел, уже утром, но проснуться не смогла, спрятавшись от света под одеялом.
Мне снился удивительный сон. Очень реальный. Настолько настоящий, что я с легкостью могла перепутать его с явью.
Я шла по кромке воды. Это точно был морской пляж. Волны лизали гальку под моими ногами. Успокаивающий плеск и шуршание перекатывающихся камушков, вот все, что я слышала. Вода иногда касалась моих босых ног, это было приятно.
Камушки, если смотреть немного вперед, казались серыми, но на самом деле они были разноцветными. Мне очень нравилось рассматривать их. Округлые и примерно одинаковые по форме, они были дымчато — синими, зелеными, от болотного до нефритового, розовые и мареновые, коричневые и тускло — золотые. Очень много оттенков и цветов, не повторяясь. Те, что побывали в воде, матово блестели, а те, что остались сухими, блекли, словно припорошенные серой пудрой. Я повторюсь — мне было очень интересно разглядывать их. Не прекращая неспешного движения, я все шла и шла. Слушая негромкий шорох моря и перекатываемых им камней. Глядя себе под ноги и лишь изредка немного вперед. Очень важно, я просто это знала, не смотреть по сторонам. Пляж, по которому я шла, был всем, что мне нужно.
— Роу! — встревоженный голос Лонгвея вырвал меня из сна.
Прекрасно слыша его, я не смогла открыть глаза. Тело словно потяжелело, став неподъемным и горячим.
— Ты спала все это время? Ты заболела? — я тут же почувствовала, как он прикоснулся ладонью к моему лбу и пробормотал: — Жара нет.
Разве? Почему же я чувствовала, как горячо? И тут же поняла, что этот жар где-то внутри, но на самом деле мне вовсе не жарко.
— Открой глаза, — он перевернул меня на спину, сквозь закрытые веки даже, глазам стало больно от света льющегося откуда-то сбоку. Лампа? Уже вечер? Я спала весь день?
— Не пугай меня! Проснись!
Я просто не могла. Усталость, как ядовитый туман, окутывала и не давала пошевелить ни единым мускулом. Мне хотелось только спать. Вернуться в свой сон. Отгородиться им от резких звуков и света, которые причиняли беспокойство, едва ли не боль. Только тревога в голосе Лонгвея еще удерживала меня на границе зыбкого мира, который тянул меня в себя.
Но даже эта ниточка ускользала из моих пальцев, которые не было сил сжать чуть сильнее. Я проваливалась и провалилась. Еще слышала какие-то голоса, кажется, меня кто-то касался, но это было совсем далеко, неважно и болезненно слишком. Гораздо приятнее слушать шелест волн, играющих с разноцветными камушками у моих ног.
39 глава
Я проснулась. Глаза сами собой открылись, и это все. Моя комната, свет утра. Повернув голову, увидела Лонгвея. Он лежал, держа меня за руку, так, будто рухнул поверх одеяла без сил — поперек кровати и немного ниже, чем лежала я. Брюки и рубашка, словно он не переодевался со вчерашнего дня. Только ворот расстегнут, и рукава закатаны. Я просто смотрела на него, ни о чем не думая и не чувствуя. Словно вся онемела.
Наверное, не меньше часа прошло, прежде, чем он пошевелился. Поморщился, прежде чем открыть глаза, наверное, свет его разбудил. Потянулся свободной рукой, чтобы потереть глаза, но тут же сжал мою руку и поднял голову, чтобы взглянуть на меня, будто вспомнив что-то.
— Роу! Ты проснулась!
Он меня удивил. Сначала подался вперед, словно хотел обнять, но остановился. Будто боялся прикоснуться. Что-то мне это напомнило… Осторожно, как никогда, коснулся лица и говорил без остановки:
— Что-то болит? Ты спала больше суток! Врач сказал, ты будешь чувствовать слабость. Ты голодная?
Он выглядел усталым и встревоженным. Я отрицательно покачала головой. Есть действительно совсем не хотелось.
— Ты должна что-нибудь поесть!
Он тут же вскочил и позвонил, требуя, чтобы завтрак принесли немедленно и прямо сюда.
Я хотела сказать ему, что этого не нужно. Я же все равно должна встать. Но сделав попытку сказать это, не смогла даже рот открыть. Грудная клетка напряглась, толкнув мышцы, но звука не получилось, словно этого усилия было недостаточно. Будто я забыла, как нужно говорить. Попыталась еще раз, с тем же результатом, но на этот раз поняла, что моё горло будто сжато. Я даже подняла руку, чтобы пощупать его, но ничего не нашла, разумеется.
Лонгвей вернулся ко мне, обошел кровать с другой стороны, присел на край и помог мне сесть, подложив подушку под спину.
— Ты так меня напугала! — он прикрыл глаза и выдохнул, а потом прижался лбом к моему плечу.
Что же со мной случилось? Почему Лонгвей так волновался? Вопросы всплывали и, словно не зацепивший рыбу крючок, исчезали, оставшись без ответа. Потому что мне не было на самом деле любопытно. Хоть сколько-нибудь интересно.
— Роу, — хотя он не сдвинулся, все так же прижимаясь лбом к моему плечу, но я почувствовала, как он напрягся. — Почему ты молчишь?
Я не знаю. Не могла ответить. И не потому, что не знала, как. Хотя в данный момент что-то подобное со мной и происходило. Это как следствие усталости, которую я до сих пор чувствовала. Она как осадок, осталась во всем теле. В костях, мышцах, невидимым налетом на коже. Наверное, я могла бы заставить себя и все же произнести хоть что-то. Но я не знала, зачем.
Что произошло на кухне после звонка Лонгвея, тайна, но завтрак принесли именно в этот момент. Он пошел забрать передвижной столик. Запах еды не только не пробудил мой аппетит, а едва ли не напротив. Показался неприятным, слишком резким, будто еда, что принесли, подгорела или была с душком. Это внезапно показалось мне тревожным. Я будто задрожала от холодного дуновения. Снова, как тот жар, что ощущала, там глубоко внутри.
Лонгвей поставил передо мной поднос. Кроме желания отодвинуться от того, что на нем стояло, у меня больше никаких чувств не возникло.
Заглядывая мне в лицо, Лонгвей стал уговаривать съесть хоть что-то. У меня просто не было сил сопротивляться. Я послушно открыла рот, не чувствуя вкуса, вяло пожевала то, что он туда положил и с большим трудом протолкнула кусок внутрь. Будто у меня ангина, ощущения были примерно одинаковые.
Еще один кусочек с таким же трудом. Потом он дал мне что-то попить. Я даже не смотрела, что он мне подавал. И совсем не чувствовала вкуса! Никакого.
Я же повар. Как такое возможно? Разве может повар не ощущать вкусов? Как в таком случае готовить? Пусть и нечасто мне теперь приходится этим заниматься. Это кошмар любого повара? Как для музыканта повредить пальцы?
Я остановилась, не дожевав, то, что опять вложил мне в рот Лонгвей. Но, кажется пробудившийся и неловко заворочавшийся внутри страх потери профессии, который мог бы меня расшевелить, побудить к действию, вдруг отступил. Мне стало все равно. Это не страх, это только призрак, исчезнувший, едва на него был направлен прямой взгляд.
Я вспомнила, что Лонгвей все еще ждет, пока я закончу, и продолжила жевать. Кажется, с каждым разом должно становиться легче, но ничего подобного не происходило. И даже наоборот, этот кусок я даже не с первого раза смогла проглотить. От следующего просто отвернулась, не в силах больше заставлять себя.
— Роу, ты должна съесть еще немного.
Я не хотела. Ничего. Ни есть. Ни сидеть. Не видеть тревогу в его глазах.
И только из-за этого взгляда я все же открыла рот. Но не успела сделать и одного движения, как палочки выпали из рук Лонгвея. Поднос едва не опрокинулся, когда он подался вперед и заставил меня приподнять лицо.
— Роу, ты плачешь?!
Никогда не думала, что увижу его настолько растерянным. И причину никак не могла осознать. С огромным трудом сглотнув, подняла руку и провела по своему лицу. Пальцы мокрыми стали. Я не чувствовала что-то особенное. Слезы словно сами катились из глаз.
Лонгвей сгреб меня, прижимая к себе. Немного рваными движениями гладя меня по голове.
— Что-то болит? Тебе плохо? Позвать врача?
Я отрицательно мотала головой на каждый вопрос, пока он не отодвинул меня от себя. Бережно взяв моё лицо в ладони, заглядывая в глаза, не спросил:
— Роу, почему ты не отвечаешь? Ты еще ни единого слова не сказала. В чем дело?!
Я открыла рот, честно собираясь ответить, но не смогла выдавить ни единого звука. Механизм сломался. Эта функция не доступна для вашего устройства. Обновите версию вашего ПО или обратитесь к разработчику. Вот и вся причина. Я просто разучилась выражать звуками то, что чувствовала. Наверное, потому, что не чувствовала абсолютно ничего.