– Я без сил, прекращаем это дело, всю вину я беру на себя.
– Подумаешь, сотка, было бы из-за чего расстраиваться, а чья вина, так это без разницы, убыток все равно общий! – возразила Ли Цзюань.
С этими словами она ринулась дальше, по-видимому, решив не сдаваться, пока не достигнет цели.
Я побежала за ней.
Мне было без разницы, сколько денег улетело, но я не могла просто наблюдать, как Ли Цзюань гонится за ними в одиночку. Уверена, что для Ли Цзюань потеря денег также не составляла проблемы, просто в ней возобладал дух упрямства.
В какой-то момент вихрь словно сдулся и как-то разом зачах. Мы обе прекрасно видели, как две наши купюры плавно опустились в кузов стоявшего у дороги грузовика.
И только подбежав поближе, мы вместо одной машины разглядели сразу две – перед грузовиком стояла бетономешалка, которая неспеша вываливала в его кузов цемент. А наши деньги приземлились аккурат в кузов.
Прежде чем я успела хоть что-то сказать, Ли Цзюань уже вскарабкалась на грузовик и запрыгнула в кузов.
Немного поколебавшись, я последовала за ней.
Как говорится, «сила примера безгранична»[34]: в тот момент эти слова подходили как нельзя лучше. С моей стороны такой поступок был вызван дружеским порывом. Почти рискуя жизнью, я предпочла разделить участь с подругой.
В это время к нам подоспела Цяньцянь и, тяжело дыша, прокричала:
– Я же сказала, что всю вину беру на себя, умоляю, прекратите сейчас же и вылазьте оттуда!..
Мы не обращали на нее внимания. Наверняка все помнят фотографию с легендарным железным человеком Ваном[35], который, пытаясь справиться с фонтанирующей нефтью, сам запрыгнул в цементный раствор – так вот, я и Ли Цзюань поступили точно так же.
Тут Ли Цзюань воскликнула:
– Одну поймала!
Спустя несколько минут я вытащила из цемента еще одну купюру. В это время откуда ни возьмись появился рабочий и как следует всех нас отругал.
Увидав нашу троицу, в которой двое напоминали гипсовых обезьян, а третья выглядела насмерть перепуганной, выпивавший в одиночестве дядюшка Лю поперхнулся.
Бытовые условия в нашей столовой были более-менее человеческие; у нас имелся бойлер, поэтому принимать душ мы могли каждый день. Но поскольку дядюшка Лю думал, что вернемся мы очень поздно, то всю горячую воду израсходовал на стирку одежды, а холодную воду залил только что. Но нам срочно требовалось помыться, мы не могли ждать!
Говорят, что в октябре в Шэньчжэне из холодного крана течет вода комнатной температуры, так что многим даже нравится принимать прохладный душ. Но в нашу столовую вода подавалась отнюдь не из водопровода. Поскольку никаких труб сюда еще проложено не было, то вся стройплощадка пользовалась грунтовой водой.
Грунтовая вода всегда ледяная, безо всяких оговорок. Обычно, чтобы у нас не отмерзли руки, для мытья продуктов и посуды мы всегда такую воду грели.
Поочередно сменяя друг друга под ледяным душем, мы сотрясались от дрожи, выбивая зубами дробь. Ли Цзюань и правда выловила из цемента банкноту в сто юаней.
Ну а деньги, что схватила я, явили мне свое истинное лицо, едва с них смылся цемент: оказалось, что вместо купюры у меня в руках какая-то бумажка.
Цяньцянь тут же заголосила:
– Как же непросто нам даются эти деньги!
После чего еще и выругалась:
– Какой же ты ублюдок, отец небесный!
Я и Ли Цзюань невольно ее обняли и тоже зарыдали.
Так мы все вместе и тряслись, пока стояли под ледяным душем.
И горевали мы уже не из-за потерянных ста юаней, а из-за непростых отношений, которые складываются у мигрантов с деньгами.
После того случая мы стали друг другу еще ближе.
Теперь Цяньцянь смотрела на меня другими глазами: она стала считать меня вполне компанейской. Каждая из нас получила свою долю по тысяче с лишним юаней…
7
Во второй декаде октября мне пришло несколько писем, пересланных одногруппницей из гуйжоуского пединститута, среди них было письмо от моего старшего племянника Ян Хуэя.
Оказалось, что у него красивый почерк, судя по всему, он усердно занимался каллиграфией, что очень меня удивило.
В его аккуратно написанных уставным стилем иероглифах содержалась просьба о помощи: там, в Юйсяне, начался осенний призыв на службу, он подходил по всем параметрам. Однако идти в армию отец ему не разрешил. Из-за строительства дома их семья задолжала больше двадцати тысяч, причем отец считал, что Ян Хуэй уже достиг возраста, когда следует зарабатывать на общее благо. Ведь он был единственным сыном, кому как не ему достанется новый дом? Разве он не должен внести в общий котел хотя бы пять тысяч? Отец считал, что ему следовало отправиться на заработки, и пока он не заработает пять тысяч, у него нет права предаваться мечтам. Если же он посмеет воспротивиться, то отец заявится в военкомат и устроит там скандал…
Содержание письма преподнесло мне еще один сюрприз. Хотя аргументы его отца выглядели как непреложная истина, они вызвали во мне крайнее возмущение.
У меня было три варианта.
Во-первых, я могла это письмо проигнорировать.
За двадцать лет я всего-то пару раз видела его мать, которая обронила пару коротких реплик, да и то обращенных не ко мне. Его отца я видела вообще лишь однажды, при этом отнесся он ко мне далеко не дружелюбно. И если бы племянник не сказал про себя, что его зовут Ян Хуэй, я бы не знала и знать не хотела, что фамилия его отца Ян. В народе всегда жило убеждение, что родственники не должны вмешиваться во внутренние дела друг друга: пойдет Ян Хуэй в армию или нет, было сугубо внутренним делом семьи Ян, о каком вообще кровном родстве могла идти речь, если меня бросили в чужом доме? Если я оставлю письмо без внимания, то никто не посмеет меня укорять.
Во-вторых, я могла написать письмо мужу старшей сестры, с которым я никогда не имела ничего общего, и предложить посмотреть на будущее сына в долгосрочной перспективе: ведь если его сын добьется успеха, старость отца наверняка будет обеспеченной, по крайней мере, это избавило бы его сердце от печалей. Если отправлю такое письмо, свой семейный долг я исполню. Перед Ян Хуэем моя совесть будет абсолютно чиста, а прислушается ли к моему совету его отец, это меня уже не касалось. Скорее всего, своего мнения он не поменяет, а то еще и возмутится: «Да кто она вообще такая? Ей ли учить нас как жить!» При таком раскладе вся моя помощь превратится в видимость, Ян Хуэю от нее никакой реальной пользы не будет, и в армию он тогда точно не попадет.
Наконец, я могла выслать Ян Хуэю эти пять тысяч. В таком случае мне даже не придется писать ответного письма. Ян Хуэй вручит эти деньги отцу и скажет, что это безвозмездный дар от тети, чтобы он смог исполнить мечту стать солдатом, и тогда его отцу придется прикусить язык. Ну а если он выдумает еще какую-нибудь уловку, то будет последней сволочью. Где еще найдешь человека, который совершенно задаром выплатил бы за другого долг в пять тысяч юаней? Вряд ли он настолько глуп, чтобы упустить такое выгодное предложение.
Первый вариант я даже не рассматривала.
В детстве мы вместе ходили ловить вьюнов, и, хотя Ян Хуэй был на два года младше, он терпеливо возился со мной, словно старший братишка, всячески стараясь развлечь. Когда я уже одна оказалась в Шэньсяньдине, он был единственным, кто решил меня проводить. Письмо с просьбой о помощи вызвало в памяти эти сцены, словно кадры из фильма, поэтому первый вариант я сразу отмела. Я разрывалась между вторым и третьим, не зная, как поступить лучше. И пока я металась от одного варианта к другому, меня посетила мысль о том, что в тот момент, когда никто из деревенских ребят не хотел со мной играть, Ян Хуэй вызвался составить мне компанию не по своей собственной инициативе, наверняка об этом его попросила мама, то есть моя старшая сестра. Несмотря на то что у нее имелись проблемы с психикой, ее расположенность ко мне говорила о том, что в ее сердце все еще теплились родственные чувства, по крайней мере иногда внутри у нее что-то подобное включалось. Потом я вспомнила про отца, который, спасая меня, изранил себе ноги. Я не могла сказать наверняка, поступил бы он так же, окажись на моем месте чужой ребенок. Как ни крути, а то, что тогда он спас меня, было фактом, и этот факт доказывал, что отцовские чувства ко мне у него все-таки имелись.
Все эти воспоминания, словно чьи-то руки, тянули меня в сторону третьего варианта, не давая разуму сопротивляться. Хотя, с другой стороны, именно потому что верх над эмоциями взял разум, в итоге мой выбор пал на третий вариант.
Недаром за Шэньчжэнем закрепилась слава продвинутого города – многие здешние банки предоставляли услуги по депозиту, поэтому у меня пропала необходимость зашивать свои сбережения в рубашку.
Когда я вышла из банка, сумма вклада на моей сберкнижке сократилась на пять тысяч пятьсот юаней. Это означало, что я не только совершенно зря целый месяц вкалывала как проклятая в столовой, но еще и потеряла весь заработок от недавней халтуры; при этом обе эти суммы составляли чуть больше трех тысяч. Если бы не халтура, то целых два с лишним месяца работы и недосыпов усвистали бы коту под хвост.
Хотя такое решение приняла я сама, оно меня не радовало. Мое плохое настроение не ограничилось одним днем, я грустила уже несколько дней подряд, и Ли Цзюань с Цяньцянь это почувствовали.
Ли Цзюань втихаря от Цяньцянь спросила, что именно меня мучает и может ли она чем-то помочь.
– Невезуха, что-то нездоровится, – горько улыбнувшись, ответила я.
Слово «невезуха» звучало обтекаемо, то, что мне нездоровится, было ложью, а вот то, что у меня было паршиво на душе, то была чистая правда.
Вместо того чтобы отправить деньги напрямую Ян Хуэю, я отправила их второй сестре, кроме того, я послала ей короткое письмо, в котором четко объяснила, что если она уладит дело, то ей причитается вознаграждение в пятьсот юаней. Если же ничего не получится, то все деньги придется вернуть. О том, что дело улажено, должен был свидетельствовать единственный результат – зачисление Ян Хуэя в ряды армии. Не думаю, что без обещанного вознаграждения моя вторая сестра стала бы прилага