Я не знала, что и сказать, но в душе очень обрадовалась; я уже окончательно превратилась в скрягу. Но мне было чему порадоваться и помимо премии. Я даже хотела найти возможность, чтобы лично поблагодарить Цяньцянь. Ведь если бы не сестринские отношения между нами, вряд ли Лю Чжу и его отец стали бы ко мне благосклоннее. Такая возможность у меня, разумеется, была, но, оставшись с ней наедине, я не нашла нужных слов. Ведь для Лю Чжу она была запасным вариантом, это же очевидно. Я боялась, что если ляпну что-нибудь лишнее, то раню ее самолюбие и тем самым обижу ее.
В десятых числах ноября одно за другим мне пришло сразу два письма; теперь письма приходили прямо на стройплощадку, после чего их разносили штатные почтальоны.
Одно письмо было от Ян Хуэя, к нему он приложил цветное четырехдюймовое фото в полный рост. Само собой, он высказывал свою благодарность – как и мечтал, он стал служить в армии, причем во флоте. После трехмесячного обучения на суше он собирался выйти в море. Его переполняла решимость стать превосходным моряком, а в будущем дослужиться до офицера, чтобы принести славу мне, себе, своей семье, а также всем родственникам и жителям Шэньсяньдина. На фото он выглядел подтянутым и отважным, красивая темно-синяя форма очень ему шла.
Это письмо наполнило мое сердце радостью, я чувствовала, что мои усилия были оплачены с лихвой, и потраченные на это пять тысяч абсолютно точно того стоили. Пусть даже он не станет офицером, рассуждала я, все равно, вернувшись в Шэньсяньдин, он уже будет выгодно отличаться от прошлых поколений жителей деревни: я верила, что армия – это прекрасная школа.
Ли Цзюань и Цяньцянь, увидав фотографию, весьма удивились и даже несколько не поверили, что у меня такой красивый племянник. Пришлось торжественно поклясться, что я их не обманываю, и все-таки их смущала большая разница в возрасте у меня и моей старшей сестры. В этом состояла моя изюминка, в двух словах такого не объяснишь, да и не хотелось мне тогда посвящать в свои дела кого бы то ни было.
– Долгая история, как-нибудь расскажу, – ушла я от ответа, надеясь, что они забудут и больше никогда об этом не спросят.
– Если он станет капитаном или кем-то в этом роде, буду его преследовать и не посмотрю, что он твой племянник, – пошутила Цяньцянь, – если же ему не судьба стать офицером, буду ему названой матерью.
– Брысь отсюда, что ты вообще несешь!
Ли Цзюань ее оттолкнула и, прильнув к моему уху, зашептала:
– Мне нравятся военные. У меня парень – командир роты в инженерных войсках. Как-нибудь с ним познакомлю.
– Думаешь, если будешь шептать, то я тебя не услышу? – воскликнула Цяньцянь. – Неужто решила скрыть от меня свой секретик? Я тоже хочу познакомиться со своим будущим зятем!
Мы с Ли Цзюань рассмеялись.
Помимо своей воли, я вдруг обняла Ли Цзюань и про себя от всей души пожелала ей счастья.
Второе письмо пришло от моего приемного отца Мэн Цзысы. Закрепившись на рабочем месте, я первая написала ему письмо, в котором сообщила, что у меня все в порядке, поэтому беспокоиться не нужно. Я считала, что это меньшее из того, что я должна и даже обязана сделать. Он растил меня больше двадцати лет, и я не могла просто так взять и испариться. Иначе это следовало бы воспринимать не иначе как черную неблагодарность. Если бы об этом узнала моя мама-директор, она бы меня точно осудила. Но я не то чтобы боялась чьих-то осуждений, просто не сделай я этого, у меня бы на сердце скребли кошки. А так я могла спать спокойно.
В ответном письме отец написал, что иногда мужчины очень ранимы, даже если речь идет об отцах семейства и руководителях; и даже если таким мужчинам уже приходилось несладко, иногда им все равно сложно преодолеть боль. После ухода моей мамы его сердце было разбито, и он никак не мог выкарабкаться из подавленного состояния.
Что касается меня, то после смерти приемной матери, стоило мне лишь подумать о ней, как в голове тотчас появлялось обращение «мама-директор». Фактически у меня было две матери, и в душе я не могла их не сравнивать. Стоило мне увидеть или услышать такие слова, как «мама» или «мать», в голове тут же возникал образ мамы-директора, а вовсе не родной матери, которую я никогда не видела и уже не могла увидеть. Последняя была для меня просто женщиной, о которой я, думая о маме-директоре, вспоминала вроде как заодно. Вспоминала и тут же забывала, как думают о родном колодце или реке, заодно вспоминая высохшее дерево или рыбака, которые находились рядом, если они и правда там были.
Еще отец написал о том, что спустя месяц совместного проживания с тетей Цюй они мирно расстались, поскольку их характеры и бытовые привычки не совпали. Тетя Цюй никогда раньше замужем не была, привыкла жить одна, поэтому ей было сложно освоить роль домохозяйки; сам он, привыкнув всю жизнь делить все радости и горести с моей мамой-директором, тоже не смог приспособиться к совершенно новой жене.
По его словам, он и тетя Цюй, как и прежде, остались друзьями, но не более того.
«Доченька, хотя ты и пишешь, что все у тебя в порядке и беспокоиться не нужно, я даже представить не могу, что моя дочь бросила университет, уехала черт знает куда да еще и устроилась помощницей на кухне. Из-за этого я чувствую, что как отец я не состоялся и полностью потерпел поражение, и, конечно же, я чувствую вину перед твоей мамой. Если тебе станет невмоготу, возвращайся домой. Под крылом у отца у тебя будет совершенно другая жизнь, что, собственно, в этом плохого?..»
От моих слез отцовское письмо сделалось мокрым. Меня потрясло не только то, что он до сих пор любил меня как родную, но еще и то, что он признал свою уязвимость, а еще то, что тетя Цюй все-таки не смогла заменить маму-директора и стать для него неразлучной спутницей.
Ответное письмо я написала в тот же день. Чтобы успокоить отца, я сообщила, что это был мой осмысленный выбор, что я не только получаю зарплату, но еще и рассчитываю на премию в конце года, что отношения с напарницами у меня вполне хорошие. Кроме того, жизнь на чужбине не так уж и безнадежна, в ней тоже есть свои прелести. Я предположила, что его наверняка заинтересует развитие Шэньчжэня – ведь кто из мэров в те годы не оглядывался на Шэньчжэнь? Поэтому я подробно изложила все лучшее о Шэньчжэне, что наблюдала сама или слышала от людей. В итоге у меня вышло длиннющее письмо на четыре страницы.
В одно из воскресений Ли Цзюань объявила, что некто хочет пригласить нас на ужин. Когда я и Цяньцянь стали допытываться, кто именно, Ли Цзюань, решив сохранить интригу, сказала, что обо всем мы узнаем на месте.
Вечером в отдельном кабинете фешенебельного ресторана я и Ли Цзюань увидали служившего в инженерных войсках командира роты Чжоу – того самого молодого человека, который ухаживал за Ли Цзюань. Командиру Чжоу было чуть больше тридцати. Будучи среднего роста, он отличался крепким телосложением и выглядел как настоящий спортсмен, но вместе с тем больше походил не на командира, а на подчиненного. У него был мягкий характер, и когда он улыбался, казался застенчивым. Оказавшись в компании сразу трех девушек, он выглядел излишне напряженным, только когда Ли Цзюань несколько раз повторила, что мы с Цяньцянь ей как сестры, он постепенно расслабился. Ему очень нравилось говорить «товарищи» – это было его коронное словечко. Стоило ему так сказать, как мы трое заливались от смеха. Он, естественно, начинал смеяться вместе с нами, и оттого казалось, что он постоянно смущается.
Оба с северо-востока Китая, они с Ли Цзюань были земляками и жили в соседних деревнях. Ли Цзюань познакомилась с командиром Чжоу в поезде, когда возвращалась из Шэньчжэня домой. Она везла с собой целую кучу багажа, и, на ее счастье, командир Чжоу всю дорогу не зная усталости ей помогал. Кто бы мог подумать, что спустя год они снова встретятся на одной из стройплощадок Шэньчжэня, можно сказать, это было божьим благословением.
Командир Чжоу откровенно рассказал, что его первый брак устроили родители, от этого союза у него даже появился ребенок, но поскольку он постоянно разъезжал по командировкам, жена сбежала с другим. При этом, с нежностью глядя на Ли Цзюань, он произнес:
– Надеюсь, мы поладим.
– Конечно, поладите, – согласилась я.
– Мои чувства навсегда останутся такими же, даже если ты изменишься, – сказала Ли Цзюань.
Цяньцянь тут же предложила за это выпить.
То был самый лучший ужин с момента моего приезда в Шэньчжэнь, в основном нас угощали морскими деликатесами, так что большими тигровыми креветками я наелась под завязку. Подозреваю, что Цяньцянь такой пир тоже приятно удивил, мы обе оторвались на полную катушку.
Перед тем как покинуть ресторан, командир Чжоу вручил Ли Цзюань изящный блокнот – на его первой странице красовался крупный иероглиф «награда»; на второй он написал стихотворную строку собственного сочинения: «Два сердца бьются в унисон, пусть будет так навечно»; и только на третьей содержалось ключевое послание: «Дорогой Цзюань».
Когда мы втроем возвращались обратно, Цяньцянь в шутку спросила Ли Цзюань:
– Почему ты не попросила его прислать за нами машину?
– Он водит сам, – откликнулась Ли Цзюань.
– На их стройплощадке военной техники хоть отбавляй, – не сдавалась Цяньцянь, – он командир роты, а значит, первый человек, у него должна быть личная машина.
– А она и есть, – парировала Ли Цзюань, – да только в ней даже я не сидела. Если он будет возить на машине нас, то нарушит военную дисциплину.
– Нет, вы только послушайте, – продолжала дразнить ее Цяньцянь, – еще даже не расписались, еще все вилами по воде писано, а уже ведет себя как образцовая жена военного!
– Не подпускай ее ко мне, пока я не разорвала ее в клочья! – обратилась ко мне Ли Цзюань.
Не дожидаясь, пока я ее приструню, Цяньцянь захихикала и отбежала в сторону.
Ли Цзюань же, обращаясь ко мне, сказала:
– Сегодня был очень важный для меня день, его согласие встретиться с вами, моими сестрами, доказывает, что он принял твердое решение. Теперь ты и Цяньцянь стали свидетельницами наших любовных отношений.