Ли Цзюань выглядела очень счастливой и всю дорогу горланила песни, Цяньцянь ей с удовольствием подпевала. Даже я, в общем-то не любительница петь, и то не могла сдержаться. Счастье, порожденное любовью, заразительно, и на друзей переносится молниеносно. Я и Цяньцянь были счастливы, что Ли Цзюань счастлива, и радовались, что она радуется.
В последние дни уходящего года инженерные войска завершили на стройке свою миссию и теперь во главе с командиром Чжоу собирались покинуть стройплощадку. Я и Цяньцянь сопровождали Ли Цзюань, которая пришла с ним попрощаться. Солдаты уже разместились по грузовикам, а командир Чжоу поджидал нас у машин. Еще издали мы заметили, как он ходит туда-сюда, поглядывая на часы.
Подбежав к нему, я вместо Ли Цзюань выпалила:
– Простите, мы опоздали.
– Что вы, как раз вовремя, это наши солдаты собрались чуть раньше.
Из нас троих он сперва пожал руки мне и Цяньцянь, после чего отдал нам честь. С Ли Цзюань он не проделал ни того, ни другого, а лишь тихонько сказал:
– Ты приходила сюда уже несколько раз, и многие солдаты тебя знают. Поскольку в наших отношениях уже появилась ясность, то им я тоже про нас рассказал, поприветствуй их, пожалуйста.
До этого я никогда не видела, чтобы Ли Цзюань краснела, но тут она стала красной как рак и, запинаясь, спросила:
– Мне так неловко, что им сказать?
Командир Чжоу легонечко подтолкнул ее поближе к машинам и сказал:
– Ты не смущайся, не хочешь говорить, просто помаши, и все.
Тогда Ли Цзюань помахала, выдавив из себя лишь английское «хай», после чего смущенно улыбнулась. В этот миг она напоминала звезду, которая приветствует своих поклонников.
– Сестрица!.. – послышалось вдруг из грузовика.
Вслед за этим разместившиеся в четырех грузовиках сто с лишним солдат подхватили: «Здравия желаю».
– Сестрица!
– Здравия желаю!
– Сестрица!
– Здравия желаю!
Их возгласы устремлялись высоко в небо.
Тогда Ли Цзюань тоже крикнула в ответ:
– И вам здравия желаю! Я люблю вас!
На мгновение ее выкрик повис в тишине.
И в этой полной тишине Ли Цзюань закрыла лицо ладонями и заплакала.
Тогда командир Чжоу подошел к ней поближе, опустил ее руки вниз и, вытянувшись по стойке смирно, отдал честь, прищелкнув каблуками. После этого он по-военному четко развернулся кругом и, прижав кулаки к талии, трусцой направился к самому первому грузовику и заскочил в кабину на место водителя.
В одно мгновение все четыре грузовика умчались, исчезнув в дорожной пыли.
– Это все? – протянула Цяньцянь.
– Я довольна, – ответила Ли Цзюань.
Раньше я была наслышана о том, сколько боли приносит любовь, особенно часто такое встречается в романах, фильмах и сериалах. Но в тот день я вдруг осознала, что когда любовь обоюдна, то все и правда прекрасно. Если этому чувству сопутствует торжественность, то сдержанность даже хороша.
Меня это растрогало.
Все работы завершились, и огромная стройплощадка вдруг стала безлюдной, лишь несколько бульдозеров расчищали территорию.
Однажды дядюшка Лю вернулся из конторы чернее тучи, он то и дело вздыхал и выглядел очень огорченным.
Мы трое тут же спросили, получил ли он нашу премию. Он ответил, что премия, похоже, накрылась: в бухгалтерии сменился работник, и он отказывается признавать первоначальный контракт, ссылаясь на то, что они вышли из бюджета, так что никакой премии не будет.
Цяньцянь возмутилась и принялась укорять дядюшку Лю:
– С каких пор договор, скрепленный красной печатью, превратился в простую бумажку? На каком основании? И вы это даже не оспорили?
– Ну как же не оспорил! Да только толстяку управляющему это по барабану, что тут сделаешь?
– Надо подать на них в суд! – сердито заявила я.
– Вы что, не понимаете, что стройплощадка вот-вот опустеет? – продолжал дядюшка Лю. – Через несколько дней снесут последние бараки, и все разъедутся по домам праздновать Новый год. Даже если суд примет сейчас нашу заявку, когда будет ее рассмотрение и где в это время будет ответчик? Что нам теперь – не уезжать домой? Будем вместе снимать квартиру и дожидаться суда?
Слова дядюшки Лю лишили меня дара речи.
В это время из центра города вернулся Лю Чжу. Услыхав, что отцу не выдали премию да еще и унизили, он пришел в ярость. Возмущенный и озверевший донельзя, он схватил железную лопатку для сковороды и направился на выход.
Дядюшка Лю успел его опередить и, встав на пороге, закричал:
– А ну верни на место!
– Ладно, тогда возьму это, идет?
С этими словами Лю Чжу отложил лопатку и схватил с разделочного стола шест для прессования теста.
Дядюшка Лю отнял у сына шест и, залепив пощечину, принялся отчитывать:
– В договоре указано мое имя и печать поставлена моя, если со мной не прокатило, что можешь сделать ты? Думаешь, здесь тебе дом родной? Что все будут с нами считаться?
– Если не выполнят договор, я разнесу их контору! – злобно прорычал Лю Чжу.
Показав в сторону Цяньцянь, дядюшка Лю продолжал вразумлять сына:
– А ты подумал о последствиях? Не хочешь подумать о себе, о ней?
Лю Чжу, покосившись на Цяньцянь, вдруг сдулся, словно мяч, и, обхватив голову, в полном молчании опустился на корточки.
Я не знала, что сказать.
Обернувшись к нам с Ли Цзюань, дядюшка Лю произнес:
– Попадая на чужбину, каждый хоть раз, но бывает одурачен. И я, и мой сын уже поняли, что наша премия в двадцать с лишним тысяч накрылась. Мы это признали, советую вам тоже это признать, какие тут еще варианты?
Ли Цзюань, ни слова не говоря, схватила меня за руку и резко направилась к выходу.
Я решила, что она хочет что-то сказать наедине, но она напрямую потащила меня к нашему «общежитию».
Забравшись в грузовик, Ли Цзюань вытянулась в струнку на своем матрасе и, широко раскрыв глаза, уставилась в брезентовый потолок; ее грудь вздымалась и опускалась от переполнявших эмоций.
Я уселась на своем месте у входа и тупо смотрела на Ли Цзюань, размышляя, как ее успокоить. Я тоже была сердита, очень сердита. И пускай я уже превратилась в скрягу, подержать заветные деньги в руках мне пока не удалось. Единственное, о чем я грезила, это премия. Ведь я заработала эти деньги усердным трудом, к тому же их гарантировал договор. А тут неизвестно откуда явился какой-то наглец и просто заявил, что никакой премии не будет, кто ж тут не рассердится? Больше всего меня возмущала даже не потеря премии, а попрание справедливости: впервые в жизни я столкнулась с беззаконием и познала на практике, что означает поговорка «немой ест горькую пилюлю, но пожаловаться не может». Тем более я знала, что Ли Цзюань как старшая сестра, у которой был еще младший брат, ежемесячно отправляет зарплату домой. Ее отец, подрабатывая на стороне, повредил ногу и, оставшись наполовину инвалидом, больше не мог заниматься физическим трудом. А она так ждала этой премии, чтобы съездить домой!
Пришла Цяньцянь. Ее матрас лежал вплотную к матрасу Ли Цзюань. Усевшись на свое место, она посмотрела на Ли Цзюань и проговорила:
– Не принимай близко к сердцу. Если не хватает на билет, я одолжу.
– А на что намекал дядюшка Лю, останавливая Лю Чжу? – холодно поинтересовалась Ли Цзюань.
– Я забрюхатела, – безразлично отозвалась Цяньцянь.
Ли Цзюань резко уселась.
Цяньцянь, наоборот, улеглась, прикрыв живот руками.
– Что значит – забрюхатела? – уставилась на нее Ли Цзюань, напоминая строгую мать.
– То и значит. Забеременела я. От Лю Чжу. Собираюсь уехать к нему домой, чтобы родить. Аборт делать не хочу, чтобы потом не было осложнений.
Цяньцянь по-прежнему оставалась невозмутимой и говорила совершенно спокойно, словно такие вещи были обыденными и касались кого-то другого.
– Ты… ты… ты хорошо все обдумала?..
– Что значит – обдумала или не обдумала? Лю Чжу – отец ребенка, какой у меня еще есть выбор, как не поехать вместе с ними? Иначе я останусь совсем одна…
Цяньцянь ухмыльнулась, после чего вдруг коротко рассмеялась. В нашем «общежитии» повисла тишина.
В этой тишине Ли Цзюань, словно черепаха, подползла ко мне и прошептала:
– Мое решение неизменно, я такую несправедливость проглатывать не стану.
Сказав это, она заглянула мне прямо в глаза и добавила:
– Даже если ты меня не поддержишь, я пойду разбираться одна.
Меня в тот момент вдруг тоже обуяло бесстрашие. Я даже ощутила в себе нечто вроде рыцарства. И тогда я сказала:
– Я с тобой.
– Я тоже, – подала голос лежавшая рядом Цяньцянь.
– Тебя это не касается, – не поворачиваясь к ней, произнесла Ли Цзюань.
– Я сама себе хозяйка, – твердо ответила Цяньцянь, – мы должны быть сестрами не только на словах.
В бухгалтерии мы нашли толстяка-коротышку, который, закинув одну ногу на подоконник, сидел на стуле и читал газету.
В кабинете больше никого не было, поэтому, увидав нас, он очень удивился.
Цяньцянь пусть и была беременна, но, если бы она нам про это не сказала, мы бы и не догадались. Поэтому сейчас она подложила под одежду подушку и выставила свое «брюхо» напоказ, всем своим видом давая понять, что совсем скоро родит. В руках она держала наполненную кокосовым молоком большую бутылку из-под колы, показывая, что готова драться не на жизнь, а на смерть.
У меня с Ли Цзюань тоже было по большой пластиковой бутылке в руках, этикетки на которых красноречиво свидетельствовали: «Враг повержен»[39].
Когда мы втроем встали напротив стола, толстяк спустил ногу с подоконника, крутанул стул и развернулся к нам.
Ли Цзюань поставила бутылку с этикеткой «Враг повержен» на стол, направив надписью точно к противнику, уперлась руками о столешницу и, наклонившись, спросила:
– Все понятно?
– Вы ненормальные? – огрызнулся толстяк. – Нашли где рекламировать свой товар.
– А мы тут ничего не рекламируем, мы пришли по твою душу, – вырвалось у меня.