Я даже не поняла, как отважилась такое сказать.
Толстяк-коротышка округлил глаза.
Тогда Ли Цзюань огласила ему наши требования.
– Совсем обнаглели! Вы кем себя возомнили? Старик Лю и тот ушел ни с чем, с чего я буду потакать вам? Думали меня напугать? Вон! Вон! Задумали подыхать, подыщите другое место!..
Прикрывая растерянность гневом, мужчина несколько раз хлопнул по столу.
– Ну уж нет, – сказала Ли Цзюань, – мы приняли твердое решение. Не выплатишь премию, покончим с собой все трое прямо на твоих глазах. А перед смертью, чтобы нас не забыл, еще и на тебе отметину оставим, тогда и помирать можно со спокойной душой.
С этими словами Ли Цзюань схватила со стола кружку-термос, встряхнула ее, открыла крышку и плеснула кипятком прямо ему в лицо.
Ошпаренный мужчина вскрикнул от боли и вскочил со стула.
Я же, показав свою дерзость на словах, решила подтвердить ее делом. Схватив со стола бутылочку с чернилами для печатей, я запульнула ее прямо в белую стену, на которой тотчас распустились красные цветы.
– Хорошо бы к этим цветам добавить листочков, – проговорила Цяньцянь.
Схватив со стола другую бутылочку, она последовала моему примеру, но вместо зеленых листьев по стене прокатилась черная волна.
– Значит, здесь наверняка синие, – сказала я и бросила в стену последнюю из бутылочек.
И тогда по стене растеклось синее море.
Между тем Ли Цзюань подняла над собой термос и со всей дури треснула его об пол. Термос разбился с оглушительным взрывом!
Толстяк-коротышка не ожидал, что мы способны на такое, а потому, раскрыв рот, обалдело замер в сторонке.
В этот момент дверь открылась и в кабинет вошли двое мужчин и одна женщина. На одном из мужчин, чей возраст уже перевалил за пятьдесят, была военная форма без знаков отличия, словно он только что демобилизовался.
В полном недоумении он поинтересовался у толстяка-коротышки, что происходит.
Тот лишь заикался, не в силах произнести и слова.
Тогда Ли Цзюань еще раз изложила наше законное требование.
– Она невеста командира Чжоу, будущая жена военного, – пояснила я.
– Того самого командира Чжоу, который несколько дней назад вместе с инженерной ротой уехал со стройплощадки? – переспросил мужчина за пятьдесят.
– Да! Когда мы их провожали, они всей ротой отдавали нам честь! – намеренно похвасталась я.
Убрав каменное выражение лица, мужчина обратился к Ли Цзюань:
– Можно взглянуть на договор?
Ли Цзюань остолбенела: мы даже не подумали о том, чтобы попросить у дядюшки Лю договор.
– Не взяли так не взяли, – проговорил мужчина и повернулся к толстяку-коротышке, – достань договор.
Тот сперва сказал, что забыл, куда его положил, потом – что не знает, где ключ от шкафа с документами.
– Подумай хорошенько, не торопись, я подожду, – ответил мужчина.
С этими словами он уселся на крутящийся стул.
Тут, жалуясь на боль в пояснице, застонала Цяньцянь.
– Здесь же полно стульев, – заметил мужчина, – пожалуйста, присаживайтесь. Давайте обойдемся без глупостей, разумные требования должны удовлетворяться. Шэньчжэнь – это место, где договор превыше всего.
Мы все тут же расселись.
Женщина, помогая Цяньцянь присесть на стул, воспользовалась моментом, отобрала у нее бутылку с ядохимикатом «Враг повержен» и спрятала ее за спину.
Мужчина за пятьдесят, увидав на столе такую же бутылку, внимательно рассмотрел этикетку, открутил крышку, понюхал и снова закрутил. Сказать он ничего не сказал, лишь слегка нахмурился.
Наконец, когда договор оказался в его руках, мужчина принялся тщательно его изучать. Эти несколько минут мы, затаив дыхание, не отрываясь следили за его лицом. Однако на нем не отражалось ничего, кроме сосредоточенности.
Отложив договор, он обратился к толстяку-коротышке:
– Тут все написано черным по белому, прозрачнее некуда! Почему не выполнил обязательства?
Услыхав это, мы трое с облегчением вздохнули.
Толстяк-коротышка залебезил и принялся оглядываться по сторонам, пытаясь перевести стрелки и увильнуть от ответа.
– Хватит разговоров, срочно закрой этот вопрос и зайди ко мне.
После этого он с достоинством отставного офицера встал и направился на выход. В дверях он остановился и, развернувшись к нам троим, сказал:
– Если еще раз столкнетесь с чем-то подобным, сразу обращайтесь к начальству, не нужно прибегать к экстремальным методам.
Мы дружно кивнули, забыв про элементарное «спасибо».
Сопровождавшие его мужчина и женщина подмели пол и вышли следом.
Толстяк-коротышка отсчитал деньги и попросил нас поставить подписи на расписке. Все это он делал с опущенной головой, не смея взглянуть нам в глаза.
Глядя, как Ли Цзюань принимает из его рук деньги, Цяньцянь деловито объявила:
– Цзюань, и все-таки меня что-то гложет.
– Что ты предлагаешь? – откликнулась Ли Цзюань.
– Этот ублюдок наверняка хотел присвоить нашу премию себе. Хочу как следует проучить его, чтобы ему икалось всю оставшуюся жизнь!
С этими словами Цяньцянь отвинтила со своей бутылки крышечку и, запрокинув голову, демонстративно выдула полбутылки кокосового молока.
– Ой-ой!..
Толстяк-коротышка сполз со стула на пол и так и остался недвижим – то ли упал в обморок, то ли что-то еще.
Всю обратную дорогу мы бурно смаковали победу и обсуждали наказание, которое свалится на толстяка-коротышку.
В какой-то момент Ли Цзюань вдруг замолчала, на ее лице отразилась грусть. Цяньцянь спросила ее, в чем дело.
– Если бы это можно было решить иначе, кто бы такое вытворял! – произнесла она.
Из ее глаз покатились слезы. Очевидно, ей было стыдно за свое поведение.
Меня же, в отличие от нее, ничто не печалило, и тем более не мучила совесть.
Я не только сохраняла бравый настрой, но и всю дорогу, можно сказать, летела на крыльях от счастья. Преисполненная геройского духа, я хотела в подражание удальцам из пекинской оперы что есть мочи закричать прямо в небо: «Ух ты!»
То, что внешний мир непрошибаем, я до некоторой степени уже усвоила.
Но я также поняла, что внешний мир прекрасен, и прекрасным его сделали мы своими же действиями, я впервые внесла в это свой вклад – и справедливость восторжествовала. Что же до методов, которые нам пришлось применить, то, собственно, почему нам следовало испытывать неловкость и винить себя? Мне не было стыдно!
В дядюшке Лю воспылало чувство справедливости. Увидав, что нам удалось получить премию, он настоял на том, чтобы разделить ее поровну.
Я была категорически против – ведь Ли Цзюань и Цяньцянь работали в столовой на добрую половину года больше, чем я. Но поскольку мне не удалось переубедить сразу четверых человек, победило большинство, и деньги распределили поровну.
И все-таки я чувствовала неловкость. Я никогда никого не обманывала, и теперь на душе у меня было крайне неспокойно.
Тогда я отсчитала лишнюю часть денег и одну ее половину насильно вручила Ли Цзюань, а другую – Цяньцянь.
Ли Цзюань я обосновала это так: «Тебе деньги нужнее, а у меня никакого семейного бремени нет».
Для Цяньцянь я нашла другую причину: «Тебе нужно готовиться к материнству, трат будет куда больше, чем у меня».
Ли Цзюань и Цяньцянь покинули стройплощадку одновременно с отцом и сыном Лю – Лю Чжу договорился с водителем грузовика, чтобы тот всех четверых доставил на вокзал. Вещей у них оказалось много, поэтому приглядывать за ними в дороге сообща было намного удобнее.
В 2002 году уже многие в Китае обзавелись мобильными телефонами, но ни у меня, ни у Ли Цзюань с Цяньцянь их не было. За самый простой телефон типа Nokia следовало выложить три-четыре тысячи юаней, поэтому тратиться на телефон нам было жаль. К слову сказать, жители деревень в большинстве своем телефонов тоже не имели, так что связь мы поддерживали лишь благодаря письмам.
И Ли Цзюань, и Цяньцянь оставили мне свои адреса.
Прежде чем сесть в грузовик, Лю Чжу хотел что-то мне сказать, но ему было неудобно сделать это в присутствии остальных. Я догадалась, что именно он хотел сказать, а потому первая его обняла и назвала зятем.
Это заметно подняло ему настроение.
Посмотрев в сторону столовой, он произнес:
– Нам хорошо работалось вместе, ничего плохого не могу вспомнить.
Да и я его уже давно простила.
Как мне кажется, когда в женщину влюбляется мужчина, даже если она к нему безразлична и его твердолобость кажется ей грубой, если он вовремя успевает понять, что к чему, и отстает, то его грубость можно и даже нужно простить.
Что касается любви, то любовь мужчины к женщине или наоборот, по сути своей, одинакова; проблема лишь в том, подходите вы друг другу или нет. Если это настоящая любовь, то к ней нельзя относиться с презрением.
Да, я действительно простила Лю Чжу.
И, конечно же, меня переполняла благодарность к Цяньцянь. Ведь не будь ее, я бы, возможно, и не доработала на этой стройплощадке до конца года.
Опираясь на выдвижную ручку чемодана, я стояла и смотрела вслед уезжавшему вдаль грузовику, уже не различая, кто именно мне из него машет.
Потом я медленно развернулась к столовой, которая словно напоминала: «Не бывает бесконечного пира». И пускай никакого пира мы и не устраивали, людские встречи и разлуки по сути своей почти не отличаются от пиров.
Я огляделась вокруг: кроме нескольких достроенных высоток на стройплощадке не осталось ничего, исчезли даже подъемные краны и бульдозеры. Столовая была последним строением, самое позднее к завтрашнему вечеру снесут и ее. Приедет бульдозер, сровняет это место с землей, и от него не останется ни следа.
Я покидала стройплощадку последней.
И тогда у меня родилась такая ассоциация: будто только что здесь завершились съемки грандиозного сражения, после которых съемочная группа и весь актерский состав разъехались каждый по своим делам на новые проекты. Съемочную площадку полностью расчистили, никакого занавеса опускать не требовалось, поскольку декорации оставались прежними, единственное, что требовалось этой сцене, так это новые актеры и новый спектакль. Я напоминала оставшегося после съемок актера из массовки, причем роль моя была столь мизерной и ничтожной, что без меня бы тут вполне себе обошлись – я все равно растворялась в общей массе. Растерянная, разочарованная и расстроенная, я стояла на опустевшей сцене, не зная, куда мне теперь податься.