– А сколько ей лет? – спросила Цяньцянь.
– За пятьдесят.
– И как она выглядит?
– Совершенно заурядно.
Цяньцянь снова ойкнула, закатила глаза, пожала плечами и, разведя руками, презрительно произнесла:
– Ну, значит, она просто не умеет подавать себя как женщину и мыслит исключительно как хозяйка шахты. Грубо говоря, она постепенно превратилась в бесполое существо, а сказать проще – в машину по зарабатыванию денег. Все мужчины, независимо от того, начальники они или нет, будут воспринимать ее именно так. Но ей на это совершенно наплевать, потому что у нее есть деньги…
– Точно, все правильно говоришь, – восхищенно отозвалась Ли Цзюань.
– Мужчины это тоже прекрасно понимают, и она понимает. Так на кой ей при таком раскладе высокие каблуки? С таким же успехом можно ходить и в тапочках…
Ли Цзюань только вытаращилась на нее, не найдясь с ответом.
Спустя некоторое время Ли Цзюань мне сказала:
– Наша Цяньцянь не промах, ей всего-то чуть больше двадцати, а рассуждает, как умудренная опытом женщина. Погоди, она нам еще много чего расскажет!
Начальники, о которых мы в тот день вели речь, были из разряда так называемых птиц высокого полета. Хотя в те годы и в Шэньчжэне, и в провинции Гуандун, и во всем Южном Китае боссами называли даже владельцев мелких лавочек, все прекрасно понимали, что последние не более чем обычные торгаши.
Как и Ли Цзюань, я полагала, что Цяньцянь и в самом деле была не промах – казалось, у нее природный дар различать все тайное в явном, она проникала в самую суть вещей, при этом ее точка зрения выглядела настолько оригинальной и убедительной, что и я, и Ли Цзюань чувствовали превосходство Цяньцянь и не могли ею не восхищаться. В душе мне было за нее очень обидно: если бы она поступила в хороший университет, а потом отучилась несколько лет за границей, то могла бы получить докторскую степень по социологии и стать прекрасным социологом, да таким, которому бы заглядывали в рот…
Лежа на кровати и глядя вверх, я от нечего делать наблюдала за мужскими туфлями. Моя кровать находилась в полуподвальной комнате площадью около двадцати метров, здесь имелось небольшое открывающееся внутрь оконце, верхняя половина которого располагалась прямо над тротуаром, к окну крепилась сетка; за сеткой виднелись семь-восемь толщиною с палец железных прутьев; внешний подоконник окна соединялся с тротуаром, который шел немного под уклон. В метре от подоконника возвышалось мраморное крыльцо, от него отходило несколько ступенек, ведущих к боковому входу в офисное здание. Туфли находились на этом самом крыльце.
Пока я наблюдала за туфлями, они успели несколько раз изменить положение. Сперва они повернулись ко мне носками; затем принялись прохаживаться туда-суда, обращаясь ко мне то одним, то другим боком; ну и дольше всего они стояли недвижимо, повернувшись ко мне пятками.
Когда вниз упал окурок, я поняла, что хозяин туфель курил. Днем я заметила на крыльце урну, поэтому там часто стояли курильщики.
Интересно, был ли стоявший за окном мужчина боссом? Или это был просто мужчина высокого роста? Кем бы он ни был, он начал меня раздражать – если прямо перед ним стояла урна, зачем он бросил окурок на землю? В те годы многим мужчинам вроде него не хватало элементарного воспитания, из-за них мне каждые несколько дней приходилось выходить и подметать окурки. Я ничего не имею против курящих мужчин, мой приемный отец тоже курил; среди приходящих в наш дом гостей-мужчин примерно половина были курильщиками, так что видеть курящих я привыкла с детства. Но я не могла смириться с окурками перед моим окном. На самом деле, находясь в помещении, будь то стоя, сидя или лежа, я этих окурков не видела. Но если я их не видела, это вовсе не означало, что их там не было. Они стопроцентно там были, и пока они там лежали, я испытывала дискомфорт, будто внутри у меня тоже была грязь. У меня нет никакого бзика насчет чистоты. Я даже считаю, что излишнее чистоплюйство – это пусть и не болезнь, но все-таки недостаток. Я уже давно перестала быть «юйсяньской принцессой», я приехала в Шэньчжэнь на заработки, где уж там страдать чистоплюйством? Такой роскоши я позволить себе не могла. Однако с детства я жила в чистом доме, на чистой улице, поэтому у меня уже выработалась привычка к чистоте. Я предпочитала проявить небольшое усилие, лишь бы мое жилище, а также место перед ним сияло чистотой.
В Шэньчжэне уже появилось несколько пятизвездочных отелей, но еще больше открылось четырех- и трехзвездочных. Количество известных повсюду отелей типа «Холидей Инн» здесь уже зашкаливало, но вместе с ними повсюду процветали и маленькие гостиницы. В одной из таких гостиниц я проживала уже две недели.
Я выбрала гостиницу в полуподвале, которую содержали выходцы с северо-востока Китая, главным образом из-за сравнительно низкой стоимости проживания. При том, что сама комната была достаточно просторной, в ней стояло две односпальных кровати, а также стол со стулом, и вся мебель выглядела как новая. А еще у меня имелся книжный стеллаж – моя особая гордость. Этот стеллаж изначально был буфетом; я нашла его по чистой случайности и, потратив десять юаней, попросила занести ко мне в комнату. Таким образом, у меня появилось место для книг. Благодаря влиянию мамы-директора и папы-мэра я с детства обожала читать, для меня день без книжки считался прожитым зря. Даже если целыми днями вы наслаждаетесь сытой, роскошной жизнью, без книг она не может считаться полноценной, это не более чем жизнь для высших животных. В те времена в Китае практически ежегодно появлялись прекрасные издания. Стоило хорошей книге появиться в продаже, как в магазинах начинался настоящий ажиотаж. Купив несколько книг, я сделала для них обложки и поставила на полку. Кроме того, я купила два тенелюбивых цветка – сциндапус и гортензию. Еще я запланировала перед Праздником весны купить радиоприемник – в это время на бытовую технику объявлялись большие скидки. Я мечтала, чтобы после новогодних праздников эта комната стала нашим общим домом с Ли Цзюань, которая обещала вернуться в Шэньчжэнь. По сравнению с грузовиком, в котором мы ютились, пока работали на стройплощадке, найти такое, как у меня, жилье было настоящей удачей. Разумеется, на мое решение обосноваться именно здесь повлияло и то, что только здесь мне разрешили поселиться вместе с Малышом. А поскольку я скорее предпочла бы жить под мостом, чем бросить Малыша, то тут же заплатила за полгода вперед. Хозяевами гостиницы оказались супруги с северо-востока, и это тоже сыграло свою роль. Ведь Ли Цзюань тоже была оттуда, ее отличали честность, открытая душа и рыцарское благородство, в общем, с ней хотелось дружить, я воспринимала ее как сестру. Так что выходцы с северо-востока вызывали у меня теплые чувства…
Вдруг за окном раздалось звонкое цоканье – к обладателю черных туфель на высоких каблуках подбежала женщина. Тут же перед моим взором возникла пара красных туфель на шпильках, их носы смотрели прямо на меня. Вдруг они оторвались от земли, а мужские туфли на низкой подошве закружились словно в танце. Наконец они замерли, уперевшись в меня носами. Отполированные до блеска, туфли сверкали безупречной чистотой. В следующую секунду приземлились и женские шпильки – теперь они встали ко мне задниками. Обтянутые в черные чулки икры их хозяйки пленяли своим изяществом, скрытая под ними кожа казалась лилейно-белой.
Достаточно долго две пары туфель стояли в полной неподвижности.
Когда до меня донесся чарующе кокетливый женский голосок, я прикрыла глаза.
Видеть я ничего не могла, но это не означало, что я ничего не слышала.
Мне вспомнилось, как однажды Цяньцянь сказала: «Как было бы здорово оказаться сейчас в объятиях любимого и уснуть вместе с ним».
Рядом с моей подушкой лежал томик рассказов и повестей Тургенева, буквально только что я дочитала «Первую любовь».
Я свою первую любовь уже пережила, однако опираться на нее как на образец не могла, потому как она весьма быстро закончилась, не оставив ни чувства опьянения, ни боли утраты. Она чем-то напоминала воду в котле: пока под котлом лежали пылающие дрова, она была горячей, но стоило их убрать, как она остыла.
Словно никогда в жизни не любив, я вдруг самозабвенно отдалась во власть необъяснимой галлюцинации.
Я знала, что это называется любовным томлением.
Мне вдруг со всей жадностью захотелось испытать самую настоящую любовь, такую, о которой писал Тургенев: «Это предчувствие, это ожидание проникло весь мой состав: я дышал им, оно катилось по моим жилам в каждой капле крови… ему было суждено скоро сбыться»[43].
Я совсем не заметила, как уснула. Мне приснился Хань Бинь, он произнес: «Непросто, непросто». Я развернулась, чтобы уйти, и в тот же миг проснулась. Ноги за окном уже исчезли, осталась лишь кромка свинцового неба; на улице зарядил мелкий дождь. Я заметила кружащийся в воздухе желтый лист; словно бумажный самолетик, он спланировал на землю.
Меня разбудил Малыш. Поскольку его кошачий туалет закрывала пластиковая крышка, он очень быстро научился эту крышку отодвигать, но вот возвращать ее обратно у него не получалось. После нескольких попыток обучить его я поняла, что для него сие слишком сложно, поэтому бросила эту затею. Он же словно понимал, что после справления нужды горшок следует накрывать, поэтому, если я была дома, он приставал ко мне.
Нащупав под подушкой часы, я убедилась, что уже почти десять. Я поднялась, накрыла горшок и, немного поиграв с Малышом, снова легла.
Все это время я таила обиду на Хань Биня, потому что он осквернил мою первую любовь. Я понимала, что в первой любви чувства не могут развиваться, словно по мановению волшебной палочки, но мне не хотелось принимать банальный финал. Из-за житейской приземленности Хань Биня моя первая любовь превратилась в нечто такое, о чем даже не стоило вспоминать. Пережив первую любовь, какие бы сильные чувства вы ни испытывали в дальнейшем, они уже не будут такими, как в первый раз. Всякий раз думая об этом, я испытывала сожаление – сердце щемило от боли.