Речь медсестры отчасти вывела женщину из ступора, и она снова обрела дар речи.
– Но я плачу за это немалые деньги… – все так же высокомерно произнесла она.
Ее слова разозлили меня еще больше.
– То есть вы кичитесь тем, что у вас много денег? – выпалила я. – Вы и правда считаете, что деньги решают все? По-моему, вы просто… Я прекращаю работу!
В тот момент я вдруг почувствовала, как из моего сердца поднимается волна гнева, меня словно колпаком накрыло злобой – нет, это даже был не колпак, очищающая сила рвалась из меня прямо наружу. Мне хотелось залепить этой женщине пощечину, но я не отважилась, дабы не свести на нет все мои усилия быть разумной. Мне хотелось швырнуть что-нибудь об пол, но вокруг не оказалось ни одного подходящего предмета, в любом случае я бы этого не сделала. На каком основании я собираюсь бить больничное имущество? Кто потом будет за него платить? Самое главное, что меня останавливало, так это то, что в финансовом отношении стоявшая передо мной женщина никак меня не обижала. К тому же рядом не было моих названых сестер, поэтому дать выход своим чувствам я не осмелилась.
Я хотела сказать, что она напоминает ненавистную русскую барыню из рассказа «Муму», но в последний момент вспомнила, что Тургенев не дал ей никакого имени – в рассказе она упоминалась исключительно как «барыня».
Я неоднократно терпела издевки и выслушивала дурацкие нотации этой женщины, мне надоело молча сглатывать обиды. Да, она платила деньги, но это отнюдь не означало, что без ее денег я не смогу оплачивать свое проживание и окажусь на улице.
Неожиданно я успокоилась. Мой гнев ушел так же быстро, как и пришел, разум очень вовремя возобладал, не позволив перейти грань.
– Госпожа, – невозмутимо произнесла я, – я вполне серьезно заявляю, что прекращаю работать. Оставшиеся деньги, которые вы мне должны, можете передать медсестре, я завтра утром заберу…
Сказав это, я развернулась и направилась к выходу.
Это был единственно возможный и единственно правильный способ сохранить достоинство.
– А ну стой! Ты только что меня обругала, хочешь, чтобы это сошло тебе с рук?
Я на секунду остановилась и, не поворачиваясь, сказала:
– Признаю свою ошибку. Приношу извинения. Если считаете, что этого недостаточно, можете удержать часть денег. Если считаете, что это веская причина вообще оставить меня без денег, скажите прямо, чтобы я завтра не приходила.
Меня переполняло сознание своей правоты, без всякого заискивания и в то же время без высокомерия. За моей спиной воцарилась полная тишина.
Дождь закончился, небо прояснилось, меня осветило яркое солнце, однако, вместо того чтобы почувствовать тепло, я передернулась, словно от холода.
По всему телу, словно неизлечимый вирус, снова расползлось чувство преклонения перед деньгами, страх и рожденное им отвращение к деньгам, казалось, что в мои кровеносные сосуды доза за дозой впрыскивают ледяную воду.
Поскольку зять старика являлся человеком состоятельным, его дочь возомнила о себе невесть что и по любому поводу командовала окружающими; да и сам старик, который мог позволить себе одноместную палату и лучшее медобслуживание, был на удивление вспыльчивым и капризным. Терпеливое отношение со стороны окружающих он принимал как должное, свойственное крестьянам великодушие и стариковское добросердечие он вместе с лакомыми деликатесами сожрал подчистую, превратив в то самое, что не принято называть вслух.
В народе ходила поговорка: когда человек постигает Дао и поднимается в горы, его животные идут вслед за ним. В ней содержится намек на то, что если кто-то в семье делает успешную карьеру и получает высокий пост, то каждый из его родственников, будь то привратник или носильщик паланкина, греется в лучах его славы, чувствуя себя важной персоной. Для человеческого общества это практически всегда и везде воспринималось и воспринимается как норма.
Однако, по словам Цяньцянь, на экономически развитом юге Китая, особенно в провинции Гуандун, Дао, которое постигает человек, уже не имеет ничего общего с Дао чиновника, тут речь идет уже о Дао делового человека. Так что теперь, обучая своих детей успеху, в народе говорят так: «Сынок, если будешь плохо учиться, то выше чиновника не прыгнешь!»
С тех пор как я оказалась в Шэньчжэне, меня не покидало смутное ощущение, что ставшие в эту коммерческую эпоху ядром Шэньчжэня переселенцы были готовы сжечь за собой все мосты, только чтобы двигаться вперед, прокладывая все новые и новые пути, – власть денег в этом горячем регионе проявляла себя во всей своей красе. «Если у тебя есть власть, это не стоит ничего, по-настоящему ценится только богатство», – именно так поучал дядюшка Лю своего сына Лю Чжу, и Лю Чжу уважал не чиновников, а начальников-толстосумов. Более того, выражение «время – деньги» и правда превратилось в одну из новых ценностей жителей Шэньчжэня.
Но в душе я все еще не была готова принять эту новую эпоху. До приезда в Шэньчжэнь я считала, что такие одаренные люди, как мама-директор и папа-мэр, были достойны уважения. Соответственно, и мое уважение к людям никогда не измерялось деньгами. Более того, одним из условий моего уважения к окружающим было как раз то, чтобы те поменьше говорили о деньгах. Если же они то и дело касались этой темы, я тотчас причисляла их к разряду приземленных обывателей. Уехав за пределы родной провинции, я часто видела, как люди пресмыкаются перед некоторыми своими собратьями, уважают их и гордятся знакомством с ними лишь потому, что те богаты, – даже если это знакомство шапочное.
Сталкиваясь с реальностью, мои ценностные ориентиры то и дело разбивались вдребезги.
Но отважилась бы я, обычная девушка-мигрантка, на подобный спектакль, если бы за душой у меня не было денег, что оставили мне бабушка Юй и мама-директор? Смогла бы я держаться с таким же достоинством? Смогла бы покинуть больницу с высоко поднятой головой? Наверняка, боясь потерять работу, я чувствовала бы себя растоптанной, без конца терпя выходки этой зарвавшейся фифы. Не правда ли, что преимущество богачей перед теми, кому деньги достаются нелегким трудом, уже превратилось в превосходство? Но в чем, черт побери, та женщина и ее старый папаша превосходят меня?
Деньги, деньги, эти чертовы деньги… я и правда не понимаю, как именно следует к ним относиться.
Мне вспомнилась фраза, которую я еще школьницей услышала в радиоспектакле под названием «Цинь Цюн закладывает булаву»[48]: «Нехватка медяка делает беспомощным даже героя».
Вот вам и медяк, вот вам и герой Цинь Цюн – будь прокляты эти бумажки!
И все же я была очень признательна своим деньгам – те средства, что лежали на двух моих сберкнижках, обеспечили мне, приехавшей на заработки девушке, вполне безоблачную и достойную жизнь!
Так что воротить нос от денег с моей стороны было бы слишком высокомерно.
Всю дорогу в моей голове беспорядочно крутились всякие мысли: стоило усмирить одну, как всплывала другая, в итоге я забрела невесть куда, прежде чем обнаружила, что иду совершенно в другую сторону.
Я вернулась в гостиницу уже почти в два часа. В холле царила полная тишина – все семейство хозяев из шести человек погрузилось в обеденный сон; для таких случаев на стойке имелся звонок, так что по звонку кто-нибудь из них да выходил.
Когда я уже подходила к своей комнате, позади меня приоткрылась дверь. Оглянувшись, я увидела, как из комнаты Яо Юнь выходит мужчина; наши взгляды пересеклись.
Мужчина поспешил к выходу.
9
На следующий день, когда я пришла в больницу, медсестра передала мне письмо – рано утром его принесла та самая женщина. В нем она сообщала, что информацию обо мне проверила в Интернете и поняла, что я не солгала. Помимо извинений, она признавала, что я отлично справлялась с работой, что все неприятные моменты были сугубо на ее совести, и выражала надежду на то, что я продолжу ухаживать за ее отцом и никуда не уйду…
– Это всего лишь недостаток воспитания, разумеется, это раздражает, но ведь как выпускница Школы медсестер ты должна понимать, что в больнице мы сталкиваемся с таким постоянно. Она признала ошибку в письменной форме, это говорит об искренности с ее стороны, просто прости ее, – принялась уговаривать меня медсестра.
К ней присоединился и заместитель главного врача, сказав, что также заглянул в Интернет и почитал про юйсяньскую Школу медсестер. Он просил подумать меня о постоянной работе в больнице и обещал всячески посодействовать.
По своей природе я человек мягкий и снисходительный.
И я осталась.
Мой подопечный также признал, что был неправ.
– Она моя дочь, – сказал он, – и наняла тебя, чтобы ты заботилась обо мне. Как бы ты ни старалась, ей все будет мало, а мне как быть? Если бы я с ней препирался, а тебя защищал, то каким бы отцом себя показал? Это уж как-то совсем не по-родственному. Ты уж прости меня, старика, впредь я буду тебя хвалить…
Услышав от него такие слова, я решила, что их тоже можно принять за извинение.
Я усмехнулась и кратко ответила: «Спасибо».
Позабыв все обиды, я снова стала его сиделкой.
Когда я закончила смену и вышла на улицу, зарядил моросящий дождь. Пока я сетовала на то, что забыла зонт, кто-то с противоположной стороны улицы ринулся ко мне со своим зонтом. Это была Яо Юнь.
Она сказала, что пришла встретить меня, решив, что я ушла без зонта.
По другую сторону дороги стоял еще один человек с зонтом, похоже мужчина.
Яо Юнь назвала его другом, который якобы просто вызвался нас проводить.
Такое участие с их стороны приятно согрело мне сердце.
В тот вечер на Яо Юнь были короткие шорты и лонгслив из тех, что затягиваются спереди на талии. На лице никакой косметики, голова повязана шелковым платком. Я учуяла слабый запах спиртного и задалась вопросом, где они выпивали.
Ее друг проводил нас до порога гостиницы, за всю дорогу он не произнес ни слова. Мы с Яо Юнь перекинулись парой фраз, но лишь на тему того, как она собирается отмечать Праздник весны и какие на этот день планы у меня. Узнав, что я еще не придумала, она предложила развлечься вместе, и я с радостью согласилась.