ть, охранникам уже перестанут платить такие деньги, и тогда ему снова придется работать чернорабочим на стройке…»
Яо Юнь заплакала.
Хотя она говорила о своем друге, мне показалось, что все это относится и к ней самой.
Все те приезжие, которые в канун праздника не разъехались по домам, в девяти случаях из десяти остались, чтобы заработать, и заработать побольше.
Я была исключением.
Я осталась в Шэньчжэне, потому что не знала, куда мне возвращаться. В Шэньсяньдин я бы не поехала даже под угрозой страшной пытки, ни о какой семье в тамошних местах говорить не приходилось. Что же до приемного отца, то он не собирался оставаться на праздник в Юйсяне, а сидеть в пустой квартире и ностальгировать о прошлом мне не хотелось. Родители, братья, сестры и куча других родственников со стороны приемного отца жили в одной из гуйчжоуских деревень – не думаю, что условия там были лучше, чем в Шэньсяньдине, однако на каждый Праздник весны он непременно навещал своих родственников. Их отношения были очень близкими, он тосковал по родственникам, и по родным местам тосковал не меньше. И этим мы с ним кардинально отличались – для меня Шэньсяньдин был подобен кошмару.
Я поднялась со стула, тоже присела на краешек кровати и, приобняв Яо Юнь, взяла ее ладонь в свою и положила голову ей на плечо.
Я и правда не знала, что сказать в ответ на то, что она мне завидует, поэтому решила утешить ее, а заодно и себя именно таким способом. Иной раз язык тела оказывается гораздо лучше. Если не сдерживать свои чувства, то они скажут намного больше обычных слов. Думаю, она прониклась моей искренностью в полной мере.
Ее слезы упали мне на руку.
Я уже хотела было сказать, что мой ключ всегда в ее распоряжении, но она заговорила первой.
– У него есть семья, – произнесла она.
Мои слова, едва не слетев с языка, словно испуганный кролик, юркнули обратно.
Мы по-прежнему сидели, тесно прижавшись друг к другу, но теперь я боялась пошевелиться.
– У меня тоже есть семья, – снова произнесла она.
Меня словно поразило током.
Она без утайки рассказала, что когда его жена тоже потеряла работу, то с горя выбросилась из окна, но не умерла, а осталась инвалидом. Он отправил несчастную в деревню на попечение ее родителей, а детей – сына и дочь – поручил своим родителям. Что же касается ее собственного мужа, то он одно время занимал пост директора заводской канцелярии, имел ранг начальника отдела. Их супружеские отношения были далеко не идеальными, в планы мужа никогда не входило связывать судьбу с женщиной-слесарем, поэтому обзаводиться детьми они не спешили. Но ее муж и подумать не мог, что, увольняя множество сослуживцев, и сам не избежит подобной участи. Мало того, что за ним закрепилась дурная слава, так некоторые еще и грозились покончить с собой вместе с ним, одно время он был так напуган, что не решался выходить из дома. Так как он занимал руководящий пост, ему приходилось посещать всевозможные приемы, постоянные возлияния превратились в неотъемлемую часть работы, из-за этого он посадил желудок. Потеряв работу, он пристрастился к этой привычке еще больше, пытаясь залить горе водкой. Не в силах побороть спесь, он так и не смог взять жизнь в свои руки. Короче говоря, ее муж окончательно превратился в алкаша…
«Как ни крути, он принадлежит к типу людей, у которых, что называется, нет ни мозгов, ни рук, а в наших краях найти работу труднее трудного. Казалось бы, ну езжай зарабатывать на юг, но он боится не справиться, не хватает ему смелости. Я же поехала в Шэньчжэнь, с одной стороны, потому что жизнь заставила, а с другой – чтобы сбежать от него, как говорится, с глаз долой из сердца вон… А с этим парнем я связана и душой, и телом, он тоже… мы… в общем, мы друг для друга не чужие…»
Она закрыла лицо руками и заплакала.
Я по-прежнему сидела словно замороженная, но внутри меня все пылало, прямо как в очерке у Лу Синя: «…На грани громких песен и буйного жара – холодно; в небе бездонная пропасть»[51].
Именно потому, что внутри меня все пылало, про ключ я решила все-таки не говорить – с одной стороны, я ей сочувствовала, но с другой – у меня имелись свои жизненные принципы.
Не помню точно, как именно я проводила ее из комнаты, лишь помню, что напоследок сказала: «Захочешь поговорить еще, приходи».
На следующий день я поднялась пораньше, позавтракала в забегаловке напротив и там же прикупила завтрак для нее.
Она ко мне больше не приходила.
Однажды она снова появилась у входа в больницу, рядом с ней стоял тот самый мужчина, он намеренно отвернулся, чтобы не смотреть на меня.
Я снова помогла им проникнуть в гостиницу.
Иметь жизненные принципы – оно, конечно, важно, но в моем случае не менее важно было проявлять гибкость – мои требования к себе смягчились.
За несколько дней до Праздника весны старика, за которым я ухаживала, выписали и у меня появилась передышка.
Помнится, когда мы с Яо Юнь встретились в умывальной комнате, она предложила на праздник вместе прогуляться по Шэньчжэню.
Я с радостью согласилась.
Вечером тридцатого числа в гостиницу вдруг нагрянуло несколько сотрудников общественной безопасности, которые заявили, что проводят рейд по борьбе с проституцией. Они направились прямиком к двери Яо Юнь, попросив ее пройти вместе с ними.
Я стала свидетелем этой сцены, застигнутая на пороге своей комнаты.
Совершенно спокойная Яо Юнь, даже не сопротивляясь, тихо попросила: «Мне нужно кое-что ей сказать».
Полицейские уставились на меня.
– Имеет право, – произнесла я.
Яо Юнь зашла ко мне.
– Нам можно закрыться? – спросила я у полицейских.
Получив разрешение, я закрыла дверь.
– Могу я тебе довериться? – спросила Яо Юнь, глядя на меня.
– Можешь.
– Обними меня.
Я ее обняла.
Тогда она прошептала:
– В моей подушке лежит пять тысяч наличными, там же конверт с адресом. Мне никак не взять деньги с собой, иначе их конфискуют. Можешь отправить их по указанному адресу?
– Могу, – снова ответила я.
Пока она собирала вещи в своей комнате, хозяин стоял перед ее дверью, поторапливая оплатить счет.
– Да подождите хоть минуту! – вдруг вышла из себя Яо Юнь.
– Я все оплачу, – успокоила я хозяина.
Когда она вышла, катя за собой чемодан и прижимая к себе подушку, я тут же подскочила к ней.
– Подушку! – вырвалось у меня.
– Как раз собиралась отдать, – с улыбкой, как ни в чем не бывало произнесла она.
Обхватив подушку, я молча вышла следом, глядя, как она садится в полицейскую машину.
– Я больше сюда не вернусь, – бросила она уже из машины, – если что-то понадобится из вещей возьми себе, а нет – отдай хозяевам.
Ничего из того, что могло бы мне понадобиться, в ее комнате не нашлось. Я взяла лишь круглое зеркальце и несколько плечиков для одежды. Под зеркальцем я обнаружила листок, на котором были указания времени и мест – это был план наших с ней развлечений на праздники.
Свернув листок, я положила его в карман.
Когда я оплачивала за нее счет, хозяин принялся объяснять:
– Надеюсь, произошедшее не повлияет на твои планы остаться у нас. Хотя мы с ней и земляки и по идее должны друг о друге заботиться, но, по правде говоря, если бы мы не заявили о проблеме, нас бы закрыли принудительно, и тогда нам пришлось бы несладко…
Тут подключилась и стоявшая рядом хозяйка:
– К тому же она всегда держалась особняком, может, это, конечно, недостаток воспитания, но элементарные-то правила надо соблюдать!
– Что ты несешь, остынь! – рявкнул на нее хозяин.
Я не сказала ни слова. Снова вспомнив фразу «…на грани громких песен и буйного жара – холодно; в небе бездонная пропасть», я вдруг осознала царившую между людьми безысходность, которую раньше не замечала, в тот день я еще раз ощутила всю ее фальшь и коварство. Когда в Шэньчжэнь приехали родители и дети хозяев, Яо Юнь несколько раз водила их всех в ресторан! Как можно было заявлять, что она держалась особняком? Они тоже часто зазывали ее за общий стол, чтобы вместе поностальгировать по родным краям! Наверняка Яо Юнь и подумать не могла, что земляки, которые то и дело ласково называли ее сестренкой, вдруг возьмут и ее предадут.
Начиная с вечера 30-го числа, я была единственной клиенткой на двадцать с лишним номеров. В обычное время в гостинице работал небольшой ресторанчик, поэтому, когда постояльцев было много, он тоже приносил кое-какой доход. Но после того, как повар и персонал разъехались по домам, ресторан пришлось закрыть. К счастью, прямо напротив имелось несколько забегаловок, поэтому проблем с питанием у меня не возникало.
– Сейчас, кроме тебя, никаких клиентов в гостинице нет, поэтому с завтрашнего дня все закусочные напротив тоже закрываются, – обратился ко мне хозяин, – тебе одной наверняка будет сложно найти место покушать. Почему бы тебе не присоединиться к нашей компании? Ешь вместе с нами. Ты остановилась у нас надолго, поэтому все праздники еда будет для тебя бесплатной. Единственное условие – не привередничать.
Он говорил вполне искренне.
Сославшись на то, что на праздниках буду гулять по центру, я от его предложения отказалась, чтобы не быть привязанной к гостинице.
Это была чистая правда.
С другой стороны, правдой было и то, что мне не хотелось их объедать.
Пока они всем семейством лепили пельмени, я выскользнула за порог, накупила себе лапши быстрого приготовления, хлеба, кое-что из готовой еды, молока, минералки и фруктов.
Когда я с двумя пакетами вернулась обратно, в общей столовой царило оживление. Все собрались за праздничным столом, на всю катушку орал телевизор.
Хозяйка тут же пригласила меня к столу.
Я сказала, что не голодна и к тому же хочу пораньше лечь спать.
В комнате я выпила пакет молока, съела несколько печенек, потом сходила умылась и улеглась в постель. На самом деле было уже довольно поздно, почти десять, по телевизору уже давно шел праздничный гала-концерт.