– Это же бунт, настоящий бунт, вы задумали меня свергнуть? Я дал вам работу, чтобы вы могли получать зарплату, а вы не только забыли о всякой благодарности, но еще занимаетесь злопыхательством, бросаетесь скрытыми обвинениями в мой адрес, за спиной унижаете и проклинаете меня. Неужто вы думаете, что мне будет жаль выставить вас вон всех до единой? Думаете, я что-то потеряю? Ровным счетом ничего! Сейчас в Китае повсюду нехватка денег, если деньги есть, ты – начальник. Зато в людях никакой нехватки нет, если сегодня я вас уволю, уже через три дня цех снова будет укомплектован!..
Девушки одна за другой понурили головы и молчали, словно цикады зимой.
Наконец он подошел ко мне, встал в начальственную позу, сложив руки на груди, и, вперив в меня взгляд, грозно объявил:
– Попрошу указать всех, кто вчера за моей спиной меня унижал. Откажешься – убирайся вон.
– Она, она и еще она, – нисколько не колеблясь, указала я на трех девушек.
Развернувшись в указанном направлении, он пренебрежительно глянул в их сторону и снова обратился ко мне:
– У нас была договоренность, что, если понадобится, ты будешь исполнять обязанности секретаря. Они меня оскорбляли, а ты их вовремя не остановила, так что ты ничем не лучше. Даю тебе шанс искупить вину, немедленно напечатай заявление об их увольнении и повесь на ворота фабрики.
– На каком основании вы собираетесь их увольнять? – спокойно спросила я.
– А чего тут, твою мать, непонятного? – зарычал он. – Какое еще основание тебе требуется?
– Почему вы на меня кричите? – спокойно продолжала я. – Неважно, кто и что вам говорит, не следует доверять всем подряд. Раз вы сами назначили меня начальником цеха, то вместо того, чтобы врываться сюда с угрозами, вам стоило бы сперва обратиться ко мне.
Он несколько раз моргнул и высокомерно заявил:
– Неужели я, как начальник, не могу, разговаривая с подчиненными, поставить их перед собой? Неужели это сразу означает, что я их отчитываю?
– Разумеется, нет. В обычной ситуации, даже если бы вы сидели, а девушки стояли, никто бы не был против. Но сейчас ситуация иная, вы пришли, чтобы сорвать на девушках злость. Заставив их выстроиться перед вами, вы тем самым их наказываете, поэтому я не только вправе выказать недовольство, но даже выразить протест.
Хотя все это я произносила спокойным тоном, голос мой звучал весьма уверенно, и каждая фраза являла собой веский аргумент – в тот момент я один в один напоминала маму-директора и папу-мэра – мои приемные родители часто принимали дома разных начальников, обсуждая с ними серьезные вопросы и отстаивая свою точку зрения. Я прекрасно помню, как однажды мой отец так сильно спорил с каким-то начальником, что даже хлопнул по столу. В спорах между собой они тоже не гнушались крепких словечек.
Было дело, я даже критиковала папу-мэра за то, что он так вел себя с мамой-директором.
В такие минуты он меня поучал: «Разум – единственный в мире критерий, который способен уравнять всех людей. Мы с твоей мамой – оба управленцы, нам полезно устраивать словесные баталии. Не переживай, мама все понимает и нисколько не хочет меня разозлить, я тоже на нее не злюсь. В спорах часто рождается истина!»
Оказавшись перед разъяренным Чжао Цзывэем, я просто вынуждена была уподобиться родителям – разница состояла лишь в том, что мы с девочками никак не контролировали ситуацию, ее целиком контролировал Чжао Цзывэй. Но вместо того, чтобы это признать, я предпочла сделать вид, что все наоборот. Разумеется, это было неразумно, но иначе нас бы просто растоптали.
– Фан Ваньчжи, а ты не промах, это просто потрясающе – прилюдно противоречить начальнику! Ну что ж, тогда ответь, неужели я, Чжао Цзывэй, кидаюсь обвинениями на пустом месте?
Дабы сохранить достоинство и не потерять лицо, Чжао Цзывэй перестал кричать и вынужденно вступил со мною в дебаты. Он был прав и прекрасно понимал свою правоту, поэтому решил спорить до тех пор, пока мои доводы не иссякнут.
Но он напоминал плохого картежника – сплошные козыри в его руках отнюдь не гарантировали, что он не будет разбит в пух и прах. Какими бы обоснованными ни были его слова, его излишняя наглость вызывала лишь обратную реакцию.
Я тотчас уцепилась за свой шанс и продолжила гнуть свою линию:
– Господин Чжао, что вы считаете проступком? В чем вы нас обвиняете и по какому праву? Никто не может обвинять других, кроме судьи. Даже судья выносит приговор, руководствуясь законом. И даже судья теряет власть, если на нем нет мантии и он находится за пределами зала суда. Думаете, если вы начальник, то можете представлять закон?
Чжао Цзывэй снова моргнул несколько раз, потом вдруг усмехнулся и с холодной ухмылкой сказал:
– Вот только не надо передергивать. Со мной эти штучки не пройдут. У меня нет времени с тобою бодаться, ответь лишь на один вопрос: можешь поручиться, что вчера в обеденный перерыв они меня не оскорбляли?
К тому моменту я уже продумала свой ответ.
Смягчив тон, я совершенно спокойно принялась объяснять:
– Наш лозунг про выбор одного лучшего, двойную порядочность и безразличие к трем вещам вызвал у девушек живой интерес к периоду Троецарствия, поэтому во время перерыва они совершенно непроизвольно затронули эту тему. Больше всего их интересовало, что за женщина была супругой Чжао Цзылуна. Совершено естественно, что девочкам это интересно.
Показывая на трех девушек, над чьими головами сгустились тучи, я добавила:
– Думаю, что всех их стоит похвалить. Они пытливы и любознательны, для девушек, приехавших на заработки, это очень ценное качество. Благодаря им вчера после работы я еще раз досконально изучила материалы и в итоге выяснила не только его семейное положение, но и то, оставил ли он после себя потомков…
Желая оставить интригу, я дошла до ключевого момента и остановилась.
У Чжао Цзывэя к этой теме явно пробудился аппетит, поэтому, смягчив тон, он меня поторопил: «Продолжай, продолжай…»
Я принялась описывать связи между героями «Троецарствия», изо всех сил стараясь удержать его внимание.
Выслушав до конца, Чжао Цзывэй обрадовался и, потирая руки, объявил:
– А что, если я снова дам тебе письменное задание? Объедини все, что ты только что рассказала, в отдельный текст, распечатай и раздай всем работникам нашей фабрики. Но для начала покажи мне, хочу порадоваться первым…
Он всегда потирал руки, когда радовался, и холодно ухмылялся, когда, словно горный орел, намеревался кого-нибудь заклевать.
Он окончательно сменил гнев на милость; думаю, что вопрос о потомках Чжао Цзылуна его беспокоил не меньше, чем девушек. Если бы я предоставила ему неопровержимые доказательства наличия у генерала детей, он бы хвастал о своем родстве с Чжао Цзылуном еще увереннее, и тогда разговоров на эту тему стало бы еще больше – однажды от его личной секретарши я узнала, что он на полном серьезе планировал создать некое «Общество по изучению Чжао Цзылуна».
Самодовольный донельзя, он вдруг вытащил мобильник и, позвонив личной секретарше, распорядился:
– Свяжись с магазином, пусть в обеденный перерыв доставят в столовую несколько коробок с мороженым. Для работниц цеха по два эскимо, для офисных и всех остальных – по одному.
После тупикового недоразумения, возникшего у меня с личной секретаршей Чжао на почве придуманного лозунга, теперь я воспринимала эту сычуаньскую девушку не иначе как статусную вещицу, своего рода вазу, которую господин Чжао позаимствовал у старшего брата.
Отдав распоряжение, он снова обратился к девушкам:
– Ошибка, ошибка, ужасная ошибка! Больше такого не повторится.
Когда он собрался на выход, я успела его окликнуть:
– Вы не можете просто взять и уйти, вы еще не принесли извинения мне.
– Извинения? Чтобы я… извинился перед тобой?
Его лицо отображало крайнее изумление.
– В разговоре со мной вы употребили ругательство «твою мать», поэтому должны извиниться, – сказала я.
– Правда? – он обвел глазами девушек и спросил. – Я такое говорил?
Девушки молча кивнули.
– Это же обычное выражение, его говорит едва ли не каждый, разве можно это считать ругательством? – попробовал схитрить он.
– Если так, то можете не извиняться. Но тогда сейчас я применю его к вам, и мы будем квиты.
Он в нерешительности молчал.
Тогда я решительно заявила:
– Лучше извиниться. Если вы этого не сделаете, придется обратиться в городской профсоюз за публичное оскорбление сотрудников, тогда об этом узнают все.
На мгновение он остолбенел, после чего громко в голос рассмеялся. Просмеявшись, он разом посерьезнел и сказал:
– Н-да уж, Сяо Фан, неужели ты такая мелочная? Что ж, они свидетели, приношу тебе искренние извинения – извини, прости, пожалуйста.
Сказав это, он еще и, как истинный джентльмен, поклонился.
Едва он покинул цех, девчонки тут же меня окружили и наперебой кинулись обнимать.
Одна из тех трех девушек, обнимая меня, заплакала и умоляюще сказала:
– Милая Фан, мы ни на кого тебя не променяем!
Я знала, что много значу для своих приемных родителей, но я еще никогда не чувствовала, что другим я тоже нужна.
Слова этой девушки вдруг дали мне осознать свою необычность.
Это меня буквально опьянило. Но вместо того, чтобы сказать что-то конкретное, я лишь утешила ее дежурными фразами типа «ерунда», «не расстраивайся».
Взять и уйти с фабрики я не могла, поскольку еще не получила постоянной прописки. Чтобы оформить прописку, требовалось рекомендательное письмо от организации. Кем бы вы ни являлись, без полугодового стажа работы никакая организация не могла вам дать рекомендательное письмо – если бы такое письмо вам и написали, оно было бы бесполезно.
Я решила получить рекомендательное письмо и тут же уволиться.
Хотя девушки видели во мне защитницу, я не хотела играть роль их ангела-хранителя.
Нет, я не то что бы не хотела, я просто-напросто была не способна на это.