но желая поговорить. Она не могла без конца уходить из дому. Я понимала, насколько ей было плохо, тем более что, будучи моей противоположностью, она обожала двигаться и терпеть не могла сидеть на месте. Всякий раз, когда Ли Цзюань находила предлог выйти, она очень долго не возвращалась. Я понимала, что она делает это исключительно для того, чтобы дать мне время нормально позаниматься. Хотя гостиничный номер считался нашим общим домом, она словно провела границы кто есть кто, назначив меня хозяйкой, а себя – гостьей, которой просто повезло бесплатно подселиться.
По ночам я часто слышала, как она ворочается и тихонько вздыхает.
Меня это весьма удручало.
Как-то раз, в одну из таких неспокойных ночей, я не выдержала, включила свет и, резко сев на кровати, сказала:
– Цзюань, раз мы все равно не спим, может, поговорим?
– Хорошо, – глядя в потолок, ответила она.
– Какие у тебя все-таки планы? – спросила я.
– Какие у меня могут быть планы? Что ты имеешь в виду?
– Поедешь домой на Новый год?
– Я же всего как три месяца в Шэньчжэне. Зачем? Чтобы все заработанное взять и спустить на дорогу?
– То есть домой ты решила не ехать?
– Решила не ехать. А ты?
– Я тоже не поеду.
– Вот и замечательно. Когда ты писала, что Праздник весны будешь отмечать в Шэньчжэне, который в это время превращается в город-призрак, я испугалась, что тебе будет одиноко, и вернулась к тебе. У меня дома осталась куча недоделанных дел, ради того, чтобы отметить праздник с тобой, я отправилась за тысячу верст, так что лучше не отрекайся от своих слов, иначе я останусь тут одна-одинешенька.
– Клянусь, что не отрекусь! Надеюсь, мы отметим праздник вместе.
– По рукам.
– Тогда задам еще один вопрос, который, возможно, не стоит задавать. Не захочешь отвечать, просто сделай вид, что ты ничего не слышала, только не сердись.
– Не буду.
– Командир Чжоу погиб как герой, неужели воинская часть не выплатила его семье пособие?
– Выплатила. Причем для крестьян это немаленькие деньги.
– Тогда почему ты каждый месяц отправляешь его родителям деньги?
– У него еще старший брат и два младших, все живут в деревне, перебиваются как могут. Дедушка с бабушкой тоже еще живы, их приютила семья дяди. В их семье командир Чжоу был единственным, кто подавал надежды, так что когда деньги распределили между родственниками, родителям осталось не так уж и много…
– Ну это же безобразие!
Я надела тапки, переместилась к кровати Ли Цзюань, уселась рядом и, тараторя, словно из пулемета, засыпала ее вопросами: при чем тут старший брат? При чем тут младшие братья? При чем тут семья дядюшки? При-чем-тут-они?! Неужели выплата за его гибель не должна была в первую очередь пойти на поддержку пожилых родителей и сына?!
Я была возмущена, будто Ли Цзюань сама так распределила выплату за гибель командира Чжоу.
Наконец она посмотрела на меня, уголки ее губ дрогнули, на лице появилась всепрощающая беспомощная улыбка.
– Ваньчжи, задавая все эти вопросы, ты опираешься на свою правду. Но у народа есть своя правда. И эта правда зачастую не совпадает с твоей. Чтобы доброе имя командира Чжоу не пострадало, первым делом следует удовлетворить нужды всех родственников. Именно при таком раскладе будет достигнута справедливость!..
Я лишь открыла рот, но так ничего и не произнесла.
Раньше я всегда считала, что единственным словом для описания человеческого общества является слово «люди», мне никогда даже в голову не приходило, что есть еще и народ, у которого плюс ко всему имеется своя правда.
Говоря современным языком, я получила ликбез!
– Дорогая моя сестренка, я вполне могу справиться со своими делами. Иди спать, не стоит так сильно из-за меня переживать.
С этими словами она легонько меня оттолкнула.
Мне больше нечего было сказать, поэтому я молча вернулась в свою кровать и выключила свет.
Когда я улеглась, Ли Цзюань рассказала, что до гибели командира Чжоу они с ним успели насладиться отпуском и счастливо провели время в деревне. Иногда командир Чжоу жил у нее дома, иногда она жила дома у него. Его сын очень к ней привязался, она перезнакомилась со всеми его братьями, дядей, бабушкой и дедушкой, все они отнеслись к ней очень тепло. Увидев, что ее дом еще более ветхий, чем его, командир Чжоу дал внушительную сумму, чтобы помочь ее семье построить новое жилье. Вначале она была категорически против, но командир Чжоу сказал: «Твои родители вот-вот станут моими, я хочу, чтобы они как можно скорее поселились в новом доме».
– Ваньчжи, до встречи с ним я никого не любила, он же любил меня, будто я какое-то сокровище. То, что я, Ли Цзюань, так и не стала его женой, – это горе на всю оставшуюся жизнь. Поскольку его женой я так и не стала и наши отношения официально не были закреплены, то, выражаясь твоими же словами, с какой стати на строительство моего дома должно уйти деньги сотни с лишним тысяч накоплений командира Чжоу? Тем более что у него немало бедных родственников, не говоря уже о сыне. Я понимаю, почему ты задаешь такие вопросы, понимаю, что ты делаешь это для моего же блага. Но я не хочу идти наперекор своим чувствам. Если я не возьму ответственность за его семью, мое сердце… мое сердце будет не на месте. Ничего не могу с собой поделать…
Ли Цзюань держалась совершенно спокойно. И хотя она говорила шепотом, в ночной тишине я совершенно отчетливо слышала каждое ее слово. Голос ее звучал необычайно проникновенно, словно у героини радиоспектакля, было в нем какое-то изящество. Никогда раньше ничего подобного я не ощущала.
На сердце у меня стало печально и одновременно спокойно, от прошлых моих терзаний по поводу Ли Цзюань не осталось и следа.
Мне хотелось спросить, опиралась ли она в своем решении на народную правду, но я воздержалась.
Лежа на боку, я смотрела на ее лицо, которое осветил луч лунного света. Именно в тот момент я поверила, что слезы под луной и правда светятся.
В ту ночь мне кто только не приснился. Сперва я увидела во сне маму-директора и папу-мэра – они строго отчитывали меня за то, что я постоянно иду против правил.
«Когда ты выпрашивала премиальные, это уже был перебор, зачем ты устроила весь этот переполох на фабрике?» – вопрошала мама-директор.
«Ни в коем случае нельзя переходить грань. Один раз тянет за собой второй, второй – третий, третий – четвертый, четвертый – пятый…» – вторил ей папа-мэр.
Он говорил все быстрее и быстрее, слова будто слились в какую-то сутру. От монотонного повторения моя голова так разболелась, что, обхватив ее руками, я принялась кататься по полу.
Катаясь по полу, я вдруг превратилась в Сунь Укуна[66]. Когда же взглянула на отца, то вместо него увидела танского монаха[67]. Сидя с закрытыми глазами в позе лотоса, он читал заклятие, сжимающее обруч[68]. Я взмыла в воздух, выхватила из уха волшебный посох и понеслась вниз, чтобы нанести удар обидчику. В это время отец вдруг открыл глаза, из которых выстрелили пучки яркого света, и возопил: «Фан Ваньчжи, как ты посмела?» Яркий свет сбил меня с ног. Я услышала взрыв хохота, отец вдруг превратился в мужа моей старшей сестры, который своим обликом напоминал Быкоголового демона[69]. Рядом с ним стоял лев-оборотень, еще один демон из романа «Путешествие на Запад», он напоминал мужа второй сестры.
– Да это же наша свояченица, корова, корова, самая настоящая корова! – обратился к последнему муж старшей сестры.
– А точнее, один из видов шэньсяньдинцев! – ответил ему муж второй сестры. – Какой саженец посадишь, такой плод и вырастет, какое семя посеешь, такой цветок и расцветет, ха-ха, ха-ха!..
Утром Ли Цзюань принялась допытываться, не снились ли мне кошмары.
Я ответила, что кошмарами мои сны не назовешь, но абсурда в них хоть отбавляй. Тут же я пересказала ей все, что мне приснилось, и спросила, к чему бы это.
– О чем думаешь днем, то и снится, ты же знаешь, – ответила она.
– Но я о таком не думала!
– Думала, не отрицай. Давай-ка устрою тебе допрос, – предложила она. – Ведь наверняка ты винишь себя за то, что мы устроили на фабрике?
Покраснев, я призналась, что да, не без этого, и тут же задала встречный вопрос:
– Неужели тебя ничего не гложет?
– Ничего, – безразличным тоном ответила она.
– Правда? Даже чуточку?
– Правда. Совершенно ничего. Что еще за глупости? Взять хоть всех людей в целом, хоть только простой народ – все они, твою мать, издеваются над слабым и боятся сильного! Нет на свете таких мест, где все ведут себя по-человечески! Разве бы мы отстояли премиальные, если бы не вели себя так, как вели? Да если бы мы ни на чем не настаивали, то все бы осело в карманах этих ублюдков! Ты не думала, что, если бы я за тебя не вступилась, тебя бы просто избили? Какой толк тогда доказывать правду? Но я же еще не совсем мозги потеряла, неужели думаешь, что я и правда могла заколоть кого-нибудь разбитой бутылкой? Разумеется, нет! Если бы мне не удалось напугать Чжао Цзывэя и его помощника, я бы выбросила бутылку и, схватив тебя, убежала!
Сказав это, она улыбнулась.
Как же мне нравилась ее сияющая улыбка.
Как давно я не видела, чтобы она так улыбалась.
И я улыбнулась в ответ.
Несколько дней спустя я пригласила Ли Цзюань в ресторан.
Она принялась возражать, что, мол, двум безработным девушкам не пристало ходить по ресторанам, мол, надо быть экономнее!
Но я настояла, сказав, что требуется обсудить важное дело, а для этого нужно уединиться.
– Что произошло? – удивилась она. – Какое важное дело может быть у девушек, приехавших на заработки? После девяти утра в гостинице, кроме нас, никого нет, неужели там недостаточно тихо?
И лишь когда я объяснила, что будет нехорошо, если об этом узнают хозяева, она неохотно согласилась.