Он говорил, выдерживая паузы. Но даже в моменты пауз сама я разговор не поддерживала, сказать мне было нечего. Я заметила, что, хотя он и выразил благодарность, на самом деле чувствовал свою несостоятельность, но из-за самолюбия быстренько эту тему замял.
Когда он окончательно замолчал, я сказала:
– Те деньги возвращать не нужно.
– Ну как так, как так, это же… пойдем-ка лучше во двор, на солнышко, чайку попьем да поговорим?
Дважды произнеся свое «как так», он, можно сказать, со мной согласился.
Тем временем сестра стирала мою одежду.
– Сестрица, я сама постираю, – вырвалось у меня.
Я даже удивилась, насколько естественно прозвучало из моих уст слово «сестрица», – я сказала так впервые.
Сестра, не ответив, лишь преградила спиной дорогу, не давая приблизиться к тазу.
Мне не оставалось ничего, кроме как присесть на скамеечку и попивать чай.
Под ласковыми лучами солнца я согрелась, мне было очень хорошо. Ароматный чай приятно увлажнял горло и наполнял новой силой.
– Без пестицидов, – произнес зять.
– Вкусный, – ответила я.
Тут, обращаясь к моей сестре, он сказал:
– Ваньчжи запрещает возвращать ей деньги.
При этом на слове «запрещает» он сделал особый акцент.
– Надо возвратить, – отозвалась сестра, развешивая одежду. – Не слушай ее, деньги никому не достаются легко.
На какой-то момент я едва не прослезилась – наконец-то я услышала от нее вполне осознанную речь.
Между тем зять почесал в затылке и, посмеиваясь, тихонько меня спросил:
– Я прямо в тупике, и кого же мне слушать?
– Меня, – так же тихо произнесла я.
Зять задал свой вопрос больше для приличия, но я ответила ему совершенно искренне.
К моему удивлению, сестра все это услышала. Пристально посмотрев на мужа, она громко произнесла: «Слушай меня!»
– Да-да-да, только тебя, конечно. Твои слова для меня высочайший указ, – словно ребенка, дурачил сестру мой зять. И тут же, подливая мне воды, тихонько шепнул: «И все-таки я послушаюсь тебя».
Хотя мне показалось, что он хитрит, никакого сопротивления у меня это не вызывало, и в его облике, и в облике старшей сестры я заметила изменения, которые я бы назвала появлением в их поведении некой живости. Поэтому втайне я порадовалась как за жителей Шэньсяньдина, так и за обоих моих родственников. Надобно знать, что очерствевшие от бедности люди зачастую и вовсе теряют всякую способность хитрить. У тех, кто долгое время живет в крайней нищете, коэффициент умственного развития практически сводится к нулю.
Зять спросил меня о причинах возвращения домой, будто Шэньсяньдин всегда был моим домом и моя единственная семья находилась здесь. Думаю, что такую сердечность с его стороны прежде всего стоило отнести на счет тех самых пяти тысяч юаней, или же из-за поступления его сына в армию, которая зажгла перед ним яркие перспективы, – еще бы, теперь на их воротах крепилась красная металлическая дощечка с надписью «Достославное семейство военнослужащего». Насколько я знала, в Шэньсяньдине таких семей больше не было, можно себе представить, как им завидовали другие. В какой-то момент я почувствовала, что думаю не о том, о чем следует, поэтому тут же отругала себя за злые мысли.
Я объяснила, что приехала на родительское собрание к Чжао Каю.
Шурин удивился и спросил, удалось ли мне встретиться с Чжао Каем.
– Да, – ответила я.
– Ну, тогда ты в курсе, что его отца больше нет?
– Я заметила на нем траурную повязку, но он так и не рассказал, что произошло. Что все-таки случилось?
Тогда зять громко окликнул мою сестру:
– Ваньчжи спрашивает про отца Чжао Кая, иди расскажи, а я пока постираю.
– Расскажи сам, – произнесла она, даже не подняв головы, – я уже скоро закончу.
– Это удобно?
– Что есть, то есть, какая разница, кто расскажет, чего тут неудобного?
Речь сестры была абсолютно связной и на слух звучала совершенно нормально. Если не считать того, что иногда ее взгляд ни с того ни с сего останавливался, разглядеть в ней сумасшедшую не получалось. В отношениях между сестрой и ее мужем также произошли очевидные изменения, теперь ее статус в семье вырос – и за это совершенно точно также следовало благодарить те самые пять тысяч юаней. Ну а если развивать эту мысль дальше, то за это следовало благодарить тот факт, что я являлась ее младшей сестрой. Впрочем, имей она младшую сестру, которая в трудную минуту не пришла на выручку или попросту не смогла этого сделать, то ситуация была бы совсем другой.
Как много всего изменилось благодаря каким-то пяти тысячам юаней!
Но вряд ли, что в критический момент шурин и правда не смог их найти.
Деньги, деньги, деньги!
В который уже раз я почувствовала в своей душе благоговение перед деньгами – меня даже передернуло.
Между тем зять рассказал следующее: отец Чжао Кая отличался непристойным поведением, он любил азартные игры и водился со всяким сбродом. Как-то раз они решили ограбить могилы…
– Никакого опыта по этой части у них не было, подходящих инструментов тоже, и вот как-то ночью они втроем подвыпили и принялись за дело, причем еще и шуму наделали. Отец Чжао Кая отвечал за вскрытие гроба, орудовал он стамеской и молотком. Пока он там пыхтел, край его одежды угодил под крышку, но сам он этого даже не почувствовал. Вдруг к ним с криком подбежал какой-то мужик с фонариком, двое дружбанов отца Чжао Кая успели скрыться, а сам он не смог, поскольку зацепился. Чем яростнее он старался освободиться, тем сильнее чувствовал, как его схватила рука мертвеца, тогда он принялся звать на помощь. Когда к нему подоспели люди из ближайшей деревни, он уже помер. Безо всякого сомнения, помер от испуга, таково заключение судебного врача…
Рассказывая эту историю, зять ни разу не споткнулся, речь его лилась настолько гладко, словно он рассказывал это уже много раз. Я не заметила, чтобы он горевал, зато заметила, как он едва сдерживался, чтобы не засмеяться, когда рассказывал, как отец Чжао Кая звал на помощь.
Я тоже не горевала – от этого пустого бреда у меня просто не получалось горевать. В вечернем университете таких любителей сочинять страшилки называли пустобрехами, впрочем, их истории слушали с удовольствием, поэтому и сами рассказчики пользовались популярностью.
О хорошем говорят мало, зато плохие вести разносятся на тысячу ли, – теперь я поняла, почему во втором письме Чжао Кая было столько отчаяния. Я не знала, что и сказать, поэтому повисло неловкое молчание. Да, я чувствовала неловкость. Мой зять, рассказывая обо всем этом, никакой неловкости не испытывал, а вот я, просто слушая его, это чувство испытала, сама не знаю почему.
– Я ничего не приукрасил? – справился он у моей сестры.
– Все так и было, – откликнулась сестра.
Завершив стирку, она тут же во дворе вылила из таза грязную воду и пошла за чистой.
Чтобы выйти из неловкой ситуации, я решила помочь сестре донести тазик и тут заметила, что в ее глазах блестят слезы.
– Отдохни, я сама сполосну, – предложила я.
– Оставайся у нас пообедать, – ответила сестра и пошла в дом.
Пока я полоскала белье, зять уселся рядом на корточки и рассказал, что из-за случившегося моей второй сестре стыдно показаться на́ люди; мой родной отец на этой почве слег; родные умершего теперь не хотели иметь с ним ничего общего и даже отказались заниматься похоронами.
– Ничего не поделаешь, глядя на все это, мне пришлось вмешаться, это я позаботился, чтобы проводить его в последний путь. Пускай при жизни мы сторонились друг друга, в чем-то он мне уступал, в чем-то я ему, но, когда он помер, я обошелся с ним со всем почтением… – невозмутимо произнес он.
– Спасибо тебе, – сказала я.
Но тут меня прямо зло взяло. Какое отношение все эти неприятности имели ко мне, Фан Ваньчжи? Должна ли я его благодарить? И за кого именно!
Обед оказался самым простецким.
Зять обмолвился, что по-хорошему ему следовало бы сейчас собрать за общим столом моего родного отца и мою вторую сестру. Но учитывая, что произошло, о чем они будут говорить? Поэтому он решил никого не созывать.
– Правильно, – сказала старшая сестра.
То же самое хотела сказать и я.
Уже провожая меня за порог, старшая сестра мне наказала:
– Если вторая сестра спросит, была ли ты у меня, скажи, что нет, что сперва пришла проведать ее.
Я кивнула.
– Если ничего не спросит, все равно лучше сказать так, как я говорю, тут лучше схитрить.
Я кивнула.
– После всего пережитого она несколько не в себе, если даже тебе будет неприятно ее слушать, лучше не спорь.
На этот раз я не кивнула.
Мою шею словно парализовало – причем не только шею, похоже, парализовало все мое тело.
Это было что-то невероятное – услышать от сумасшедшей старшей сестры, что вторая сестра, оказывается, тоже несколько не в себе.
Выйдя со двора, я не переставая повторяла про себя: «Твою мать, твою мать, твою мать!» – но ругалась я не на кого-то определенного, а на Небо и Землю. Неужели из трех сестер семьи Хэ сразу две стали сумасшедшими? А может, когда наконец-то оправилась одна, недуг переметнулся ко второй? Вдобавок ко всему среди моих родственников затесался расхититель могил! Хорошо еще, что я приехала вовремя, иначе появился бы еще и самоубийца! Как тут не проклинать Небо и Землю, если все эти неприятности они свалили на одну семью?!
Вторую сестру я увидела в тот самый момент, когда она выходила из курятника, в каждой руке она несла по яйцу.
Заметив меня, она выронила яйца на землю.
– Прости, – произнесла я.
Отведя от меня взгляд, она повернулась к крытому соломой птичнику и позвала птиц. Несколько кур и одна утка, к своей неожиданной радости, тут же поспешили к разбитым яйцам.
Она принялась за ними наблюдать.
Я тоже.
Острые клювики куриц не шли ни в какое сравнение с плоским утиным клювом, поэтому яйца почти целиком съела утка, которая оказалась весьма изобретательна – она все засосала своим клювом, после чего разом проглотила. Курицы лишь беспомощно таращили глаза.