Я вдруг подумала, что с момента появления на земле уток уже мало кому из кур удавалось полакомиться сырыми яйцами. Я порадовалась за эту утку, а заодно и за своих сестер – не было бы у них такой младшей сестры, как я, во что бы превратилась их жизнь? Еще сильнее я порадовалась за Чжао Кая – не имей он такой тети, кого бы вообще волновала его жизнь, когда на их дом обрушился позор?
Поэтому, пусть это было и нескромно, но я почувствовала ценность своего существования. Разумеется, мне не хотелось уподобиться этим разбитым яйцам, но если бы насытившаяся утка превратилась в павлина, или лебедя, или, на крайний случай, в любую другую красивую птицу, я бы с удовольствием собой пожертвовала…
Но что, если отведавшие лакомство куры так и останутся курами, а утки – утками?
Если выражаться современным языком, я бы сказала, что влипла по самые уши, прямо как мотылек, который полетел не туда и в итоге попал в огромную паутину.
Я машинально прижала к себе наплечную сумку – перед отъездом Ли Цзюань сунула мне деньги, но сколько именно, я не знала.
Я поняла, что снова наступило время, когда для улаживания проблем понадобятся деньги.
Хорошо, если бы денег оказалось достаточно.
Когда от разбитых яиц остался лишь мокрый след, куры и утка разочарованно удалились, вторая сестра развернулась и направилась в дом.
Растерянная, я стояла столбом, ошарашенная ее поведением, и думала, нормальная она или нет.
– Заходи в дом-то! – неожиданно раздался громкий голос сестры.
Я прошла за ней. Повсюду был жуткий беспорядок. И похоже, все, что можно было разбить в этом доме, сестра разбила, включая тарелки и чашки. Одеяло на кровати было изрезано на мелкие кусочки.
Отбросив в сторону веник, она села на край кровати и, скрипнув зубами, произнесла:
– Все кончено! Ненавижу всех этих Чжао! Неужели мой муж, отец Чжао Кая, для них никто? Разве он не их родственник? Когда случился весь этот позор, три его брата – двое старших и один младший, три взрослых мужика, просто остались в стороне! А мать так и вовсе принялась всем говорить, что это я сбила его с толку! Как я могла подстрекать его на разграбление могил?! Так они еще и сына моего науськивали против меня! Когда-нибудь я окончательно уничтожу этих Чжао и на глазах у них сама покончу с собой!
Пока она говорила все это, я подняла веник и молча взялась за уборку.
Не успела я прибраться, как она завыла в голос.
– Если ты умрешь, что станется с твоими детьми? – сказала я.
– Меня это уже не волнует! Отдам тебе, кто виноват, что ты – их тетка! А кому их еще отдавать, не старшей же сестре?..
– Хэ Сяоцзюй, ты вообще в своем уме? – яростно воскликнула я.
– Какая разница, если сути это не меняет? Думала, что если взяла себе фамилию Фан, то перестала быть одной крови с семьей Хэ? Да сними ты хоть три слоя кожи, все равно останешься моей сестрой! Думала, если стала дочерью мэра, то о сестринских отношениях можно и забыть? Хочешь сказать, что не поможешь, даже если это тебе по силам? Тогда зачем ты вообще приехала в Шэньсяньдин?!
Она выместила на мне всю свою злобу.
Я отшвырнула веник, развернулась и направилась за порог.
Она вскочила, обняла меня сзади и сказала:
– Сестренка, ты не можешь оставить меня в этом болоте! Если не выручишь, мне остается только помереть!..
Сказав это, она заревела в голос.
– Пусти!
Мне не оставалось ничего, кроме как усесться рядом и слушать этот рев, пока она не успокоилась, и только тогда перейти к уговорам.
Я предложила ей поехать на заработки и сказала, что она может поехать в Шэньчжэнь, где я помогла бы найти ей работу.
– А куда я дену сына? – спросила она.
Я сказала, что о нем какое-то время могли бы позаботиться родственники со стороны Чжао, в этом смысле она могла быть спокойна.
Она сказала, что никуда ехать не хочет, поскольку никогда не уезжала из дома и боится, что это не для нее.
– Тогда тебе придется с утра до вечера собирать чайные листья, но ты должна взять ответственность за то, чтобы твой сын получил образование.
Я уже поняла, что эта деревенская баба, моя вторая сестра, привыкла во всем полагаться на мужа и сама никогда не работала.
Немного помолчав, она пробормотала:
– Этот паршивец оставил после себя долги. Ко мне чуть не каждый день приходят кредиторы, у меня денег нет, а эти Чжао тем более отдавать долги не будут.
Тогда я открыла сумку – в ней оказалось около пяти тысяч. Я отсчитала тысячу и положила перед ней на кровать.
– Сколько здесь? – мельком взглянув на деньги, спросила она.
– Тысяча.
– И на что этого хватит? – спросила она и, взглянув на мою сумочку, добавила: – Ведь там наверняка побольше?
– Надо еще оставить Чжао Каю, да и к отцу я не могу прийти с пустыми руками.
– Отцу в знак внимания хватит и двух-трех сотен, а деньги для Чжао Кая ты можешь оставить у меня, я передам.
– Это мое дело, кому и сколько давать, ты мне тут не указчик, – строго сказала я, – а деньги для твоего сына я передам ему лично.
– То есть ты хочешь сказать, что в будущем все расходы за обучение Чжао Кая ты возьмешь на себя? – спросила она, глядя мне в глаза.
– Разве я так сказала? Прочисти уши! – Я была просто в ярости.
– Хорошо, забудем, только не сердись. Чжао Каю повезло, что у него такая совестливая тетя. Раздели мою ношу хотя бы наполовину, тогда мне станет намного легче. Ты ведь поддержала Ян Хуэя, помоги и мне справиться с трудностями.
Она снова готова была зарыдать.
Овладев собой, я рассудила, что одной тысячи и правда было маловато, поэтому отсчитала еще пятьсот юаней.
Решив денежный вопрос, мы на какое-то время погрузились в полное молчание.
Я взяла веник и продолжила подметать, она принялась помогать, подставляя совок.
Когда мусор был собран, я сказала, что мне пора.
– Пойдешь к нашему папе? – спросила она.
Я кивнула.
Еще я сказала, что мне все еще непривычно слышать слова «наш папа».
– Может, мне пойти с тобой? – спросила она.
– Не стоит, – ответила я.
Уже провожая меня со двора, она ухватилась за край моей одежды и, словно по секрету, сообщила:
– У старшей сестры теперь все наладилось. Как только Ян Хуэй вступил в армию, она успокоилась. Ее муж перестал уезжать на заработки, теперь они вместе собирают чай, и им это нравится. Никакого бремени у них нет, ты ведь дала им тогда сразу пять тысяч, так что теперь они далеко не бедняки. Ты ведь должна понимать, кому помогать надо, а кому нет?..
– Иди уже в дом, – сказала я и, резко высвободившись, быстро зашагала прочь.
К отцу я пошла не сразу.
Как-никак, а ему исполнилось уже почти семьдесят. Рассудив, что в таком возрасте полагается дневной сон, я решила немного погулять по деревне.
В это время повсюду было тихо, только на чайной плантации люди продолжали трудиться. Чтобы защититься от солнца, одни обмотали головы тряпками, на других были соломенные шляпы.
Стекавший с вершины горы ручеек образовал в центре деревни небольшой пруд. Я присела у воды, помочила в ней ноги. Пруд оказался кристально чистым, более того, несмотря на цементное дно, в нем плескались мелкие рыбешки. Заметив несколько красных и золотых карпов, я даже попыталась поймать их в носовой платок, но, сколько ни старалась, так и не смогла.
Я вспомнила, что в детстве именно здесь наблюдала, как Ян Хуэй с местной ребятней играют в пруду. Но тогда тут повсюду стояла ужасная грязь, и стиравшие белье женщины то и дело рисковали поскользнуться. Сейчас же к воде вели ступеньки, и вообще это место превратилось в чудесный уютный уголок.
На ступеньки, незаметно когда и как, выползла золотая черепаха. Пока я рассматривала ее, она тоже вытянула шею и смотрела на меня, словно желая что-то сказать.
Вдруг поблизости раздался хор детских голосов, я встала и оглянулась вокруг – голоса доносились из-за высоких зарослей бамбука, в просвете которых маячило белое здание с серой черепицей.
Дети читали стихотворение неразборчиво, с сильным местным акцентом, но на слух оно звучало вполне изящно.
В маршрутке по дороге сюда я слышала, что местный детский сад пусть и не элитный, зато находится в самой высокой точке уезда; его построили на деньги уездной управы, чтобы взрослые могли спокойно ехать на заработки, не переживая, с кем оставить детей. Здесь работали воспитатели из уездного центра, зарплату которым выплачивало управление по борьбе с бедностью.
Примерно в половине третьего я пошла на встречу с родным отцом.
Мой отец, Хэ Юнван, стал совсем дряхлым, почти все волосы на голове уже выпали, он был худым, как скелет, да еще и опирался на костыль – одна его ступня была заклеена пластырем.
– Что с тобой? – удивилась я.
Он объяснил, что воспалилась мозоль. Раньше он срезал их сам, и все обходилось, но на этот раз попала инфекция, так что пришлось обратиться в больницу.
– Теперь все в порядке? – спросила я.
– Поселковые врачи посоветовались с городскими, те считают, что нужна операция.
Я помогла ему присесть и спросила:
– Больницам все равно, ты должен заботиться о себе сам. Почему ты все еще дома?
Внезапно мне вспомнилось, что в прошлый мой приезд он тоже сильно хромал, – наверняка давали знать о себе раны, которые он получил, спасая меня маленькую.
Мое сердце сжалось.
Пропустив мой вопрос мимо ушей, он спросил, зачем я приехала.
– На родительское собрание к Чжао Каю, – ответила я.
– Уже знаешь про его отца? – снова спросил он.
Я кивнула.
– Тогда нечего было приезжать, его отец сам во всем виноват.
Он заплакал.
Тогда я рассказала ему про письмо, которое написал Чжао Кай.