равде, из-за случившегося с Цзюань мне хотелось порвать с нею раз и навсегда, но, похоже, было что-то еще, что касалось уже лично меня, – но что именно? И меня злило, что я никак не могла этого понять.
А вот Цяньцянь нисколько не рассердилась. Держа в одной руке нефритовый мундштук, а в другой – пиалу, она пригубила чай и спокойно сказала:
– Ничего, я понимаю. Во всем виновата я, и только я. И как бы ты ко мне теперь ни относилась, это совершенно справедливо, потому что я неправа, так мне и надо. Но послушай, я дала Лю Чжу еще сто тысяч, и он обещал, что больше никогда не побеспокоит тебя и Цзюань. Ну а что касается вас с Цзюань, то я покрою все больничные расходы…
Она смотрела на меня, ожидая реакции.
– И все? – спросила я.
– А что еще? Подскажи. Ведь мне впервые приходится разруливать такое, мне бы хотелось все устроить как надо, но у меня не получается…
– Цзюань из-за тебя осталась без почки, ты это понимаешь?
– Понимаю.
Ее глаза до краев наполнились слезами, но не настолько, чтобы пролиться. Она не отворачивалась и по-прежнему пристально смотрела на меня.
И тогда я безжалостно спросила ее:
– Ей всего двадцать с небольшим, ты понимаешь, как ты навредила ее здоровью?
Она тряхнула головой и признала:
– Приходиться понять.
– А ты знаешь, сколько стоит одна почка? – продолжала давить я.
– Сколько? – Ее глаза округлились, никаких слез в них уже не было. Причем глаза она не вытирала, тогда куда исчезли слезы? Загадка.
– Я узнала, что за трансплантацию почки придется выложить минимум триста тысяч юаней…
Ее глаза округлились еще больше.
Потом я рассказала, что владелец помещения, в котором находился наш супермаркет, задумал его продать. Поскольку деньги ему понадобились срочно, магазин можно было купить за триста тысяч. Попутно я заметила, что с ее стороны благороднее всего было бы приобрести этот супермаркет для Цзюань. И неважно, чем она будет руководствоваться, – эмоциями или разумом, – но она должна это сделать.
Выслушав меня, Цяньцянь опустила глаза, сделала две затяжки, на какой-то миг задумалась, после чего подняла голову и тихо, но четко произнесла:
– Ваньчжи, ты тоже должна понимать, что если я начну озадачивать своего кавалера такими суммами, он меня просто вышвырнет, и тогда моя жизнь превратится в ад. Я больше не хочу даже одного дня прожить так, как мы жили, когда вместе работали на кухне…
Я отвернулась от нее и тихо сказала:
– Перейдем к делу.
– Хорошо, я готова сделать все как ты скажешь, я…
– Дело не в готовности, мне нужны гарантии, – оборвала я ее.
– Да, я гарантирую.
Поскольку я от нее отвернулась, то выражения ее лица не видела.
Уже собираясь уходить, Цяньцянь произнесла:
– Ну же, обними меня.
В этот момент в ее глазах снова блеснули слезы.
Я обняла Цяньцянь.
Она крепко стиснула меня в своих объятиях.
– Ваньчжи, вы с Цзюань – мои лучшие подруги. До сих пор, кроме вас двоих, у меня не было других друзей, я так вас люблю, больше всего мне хотелось, чтобы вы выиграли от дружбы со мной, я и представить не могла, что все обернется таким образом… – без умолку шептала она мне на ухо, пока наконец не разрыдалась.
– Гао Сян, проводи Цяньцянь, – позвала я.
Когда Сян вышел проводить Цяньцянь, я зарылась в подушку и тоже разрыдалась.
Вернувшись, Гао Сян снова принялся меня критиковать:
– Разумеется, проблемы нужно решать, но и чувства нужно сохранять, есть вещи, о которых нельзя говорить так категорично!
– Меня никто никогда не учил жить, даже ты, – недовольно отозвалась я.
– Раз тебе еще не приходилось попадать в такие ситуации, почему бы не прислушаться? К чему вся эта бравада? Когда тебе разбивают сердце, нужно учиться прощать, когда же чье-то сердце разбиваешь ты сама, нужно уметь раскаяться, понимаешь?
– Не стоит меня поучать, – опустив голову, произнесла я.
Уже вечером я все-таки не удержалась и попросила его помочь разобраться, почему я по-разному отношусь к Яо Юнь и Цяньцянь.
– Правда хочешь это услышать? – спросил он.
– Очень, – ответила я.
– Правда режет слух, но все же стоит ее послушать, – начал он. – Человеку кажется, что он хотя бы капельку, но лучше других по таким трем пунктам, как мораль, социальный статус и профессия. Если взять тебя и Яо Юнь, то у вас обеих нет профессии, в то же время, сколь бы низок ни был твой уровень жизни, по таким параметрам, как мораль и статус, у тебя все равно имеется преимущество. По части морали оно абсолютное, а по части социального положения – небольшое. Но именно из-за этого преимущества ты испытываешь к Яо Юнь больше сочувствия и меньше презрения.
– Не то что меньше, его нет вообще!
– Не перебивай! Если нет вообще, то и прекрасно. Что касается Цяньцянь, то у нее тоже нет профессии. Но если сравнить вас с Цяньцянь, то окажется, что ее нынешний статус неожиданно оказался гораздо выше, чем у вас с Ли Цзюань, и как бы вы ни старались, догнать ее, а тем более перегнать уже не удастся, именно это тебе и сложно принять. Истина заключается в том, что человеку сложно принять значительное превосходство знакомого, который раньше ничем особенным не выделялся и был таким же, как он. Причем невыносимее всего, когда тебя намного превосходят именно по социальному статусу. Поэтому так сложно, а подчас невозможно сохранить внутреннее равновесие, именно это происходит и с тобой при общении с Цяньцянь. Вспомни, ты была уже готова взорваться, но мое вмешательство привело тебя в чувство. Другими словами, чтобы вернуть равновесие, ты постаралась воззвать к своему высочайшему уровню морального сознания. Но когда на чаше весов оказываются мораль и социальный статус, различие в последнем вызывает куда большую неприязнь, в то время как разный уровень морали практически и не осознается. Это происходит потому, что в последнем случае сравниваются вещи материального порядка, то есть то, что доступно нашему глазу. А в случае с моралью мы сравниваем нечто виртуальное, можно даже сказать, сверхъестественное. Тебе кажется, что жизненная стратегия Цяньцянь заслуживает презрения, но почему-то в случае с Яо Юнь ничего подобного ты не испытываешь. Именно это непонимание тебя и злит. Я же могу помочь разобраться во всем этом, потому что со стороны виднее…
Пока он произносил свою длинную тираду, я больше ни разу его не перебила. Поскольку каждое его слово попадало не в бровь, а в глаз, мне одновременно и хотелось, и не хотелось его слушать. И только когда он окончательно замолчал, я наконец спросила:
– Ты закончил?
– Закончил, – ответил он, – считай, что все сказанное не в службу, а в дружбу, так что моя консультация бесплатна.
– Ты изучал психологию? – поинтересовалась я.
– Я изучал нечто смежное под названием психиатрия. Вообще-то так называемый психоанализ – это элементарные знания о человеческой природе, в этом смысле все гадатели – специалисты по этой части. Ну а я всего лишь хорошо разбираюсь в человеческой природе, не более того.
– Это ужасно, – произнесла я.
– Что?
– Элементарные знания о человеческой природе.
– Мы с тобой так непохожи именно потому, что я чуть больше разбираюсь в людях, мне нравится смотреть на всякого рода проявления человеческой природы глазами исследователя. Разумеется, если эти проявления не относятся к категории порочных, безумных или крайне эгоистичных; например, таких, когда люди готовы запросто кого-то убить из-за сигареты; или когда кто-то верит, что измазанная в крови пампушка поставит на ноги туберкулезного больного; или когда средь бела дня кого-то насилуют и за этим наблюдает толпа зевак…
– Можешь не продолжать! Лучше ответь, сколько раз ты анализировал меня?! – возмутилась я, пытаясь прикрыть смущение.
– Ну и ну, это называется правда глаза режет, поэтому я сразу тебя предупредил. Зачем мне тебя просто так анализировать? Для тех, кто понимает друг друга без слов, никакой анализ не нужен, любовь в глазах смотрящего…
Похоже, он понял, что его умение детально анализировать людей оказалось некстати, и теперь он старался поднять мне настроение.
– Руки прочь! – я закуталась в одеяло и отодвинулась подальше.
– Ну чего ты? Нельзя быть такой самолюбивой. Что тут такого, когда тебя анализирует любимый человек? Но даже если тебя не анализируют другие, ты должна делать это сама. Например, я впервые начал заниматься этим вскоре после того, как стал зампредседателя шанхайской ассоциации фотографов. Как-то раз я оказался в щекотливой ситуации – руководство города решило отпраздновать Праздник фонарей совместно с представителями сферы искусства. От нашей ассоциации пригласили только одного человека, причем за второй по важности стол, который примыкал прямо к столу руководства. И этим человеком вдруг оказался не я – молодой зампредседателя с большим количеством работ, и не кто-то из пожилых заслуженных фотографов, а никому не известный, только что вступивший в ассоциацию человек, который был даже моложе меня. С чего вдруг? Уж не потому ли, что его работы с видами ночного Шанхая снискали похвалу городского руководства? В результате это выбило меня из колеи. У меня нашлась куча доводов для возражения. Казалось бы, как зампредседателя ассоциации я должен был порадоваться, что к одному из нас проявили повышенное внимание. Но почему меня это не только не обрадовало, но, наоборот, опечалило? Я закурил, чтобы как следует это осмыслить. Не успел я даже докурить, как меня вдруг осенило: все оказалось проще простого, в народе это называют болезнью красных глаз, то есть завистью. Зачастую мы в полной мере признаем достижения тех, кто добивается чего-то тяжким трудом, а вот те, кто получает большую выгоду иначе, вызывают у нас сильнейшее раздражение. Стыдиться этого не нужно, потому как проблема не в нас, а в социальном устройстве. Просто никто не обращает на это внимания, что лишь усугубляет проблему. Если же с близкими нам людьми случаются какие-то неприятности, то совершенно естественно, что наша реакция на них острее. Дорогая, ну что плохого в том, что мы будем лучше понимать себя и друг друга? Зачем злиться?..