й школе. Ее дед являлся основателем демократической лиги в Юйсяне, а отец – до того, как началась «культурная революция», – постоянным председателем этой лиги, что также делало его фигурой номер один. Фан Цзинъюй к 1982 году также стала председателем демократической лиги Юйсяня, что позволило ей занять пост зампредседателя уездного собрания народных представителей и стать единственной женщиной на этом посту. Все эти официальные должности мало ее волновали, но в 1982 году возродилась пострадавшая во время «культурной революции» демократическая лига Юйсяня – драгоценное наследие, оставленное уезду семейством Фан, поэтому она как единственная в роду женщина-руководительница не могла не взять на себя ответственность за активную роль лиги в новый исторический период реформ и открытости.
К счастью, и Фан Цзинъюй, и Мэн Цзысы – оба ставили работу во главу угла, поэтому их личные отношения от такого подхода к жизни не пострадали. Постепенно они к подобному образу жизни привыкли и получали от этого наслаждение, их чувства стали даже краше и крепче, доставляя обоим большую радость. В 1982 году в Китае много пар жили порознь, и, похоже, для китайцев это не являлось большой трагедией.
Фан Цзинъюй нисколько не упрекала моих родителей за то, что те оставили меня в ее семье, можно даже сказать, это отвечало ее желаниям и доставляло радость.
Учитывая, что лица моих родителей запомнила не только она, но и другие, с ее обширными связями отыскать их можно было безо всяких проблем.
Но, похоже, делать этого она совершенно не собиралась.
Своей пожилой соседке она сказала так:
– Пускай пройдет три месяца, тогда и решим, как поступать дальше. Если эти люди одумаются, то придут за ребенком сами. А если нет, значит, они приняли твердое решение отказаться от него. Раз так, какой толк искать их?
В последующие три месяца мои родители так и не объявились.
Тогда она сказала:
– Подожду еще три месяца.
Прошло еще три месяца, родители по-прежнему не объявились.
Ну а я к тому времени из новорожденной оформилась в полугодовалого младенца. Однако что новорожденная, что полугодовалая – я не имела собственного мнения относительно того, как сложится моя судьба, меня можно было либо бросить, либо приютить. Я уже начала гулить и смеяться. Заботились обо мне лучше некуда – а как могло быть иначе, если за мной с обоюдным рвением присматривали директор сестринской школы, которая считалась настоящим экспертом по вскармливанию, и добросовестная старушка, которая до меня уже воспитала несколько чужих детей. Мое питание тоже радовало разнообразием, я получала все что нужно и в полном объеме. Можно сказать, что в те годы во всем Юйсяне было крайне мало младенцев, о которых бы пеклись столь тщательно. Наверное, именно поэтому мне так нравилось смеяться. Самыми родными лицами в этом мире для меня стали не лица родителей, а лица Фан Цзинъюй и той старушки. И пускай по возрасту они отличались, их объединяло общее – лучившийся из них свет, благодаря которому я чувствовала, что меня любят. Я нисколечко вас не обманываю: в свои полгода, взглянув на лицо, я прекрасно могла почувствовать, любят меня или нет. В объятиях этих женщин мне было тепло, уютно и безопасно, как нигде. Стоило мне увидеть их лица, как я начинала смеяться, причем совершенно непроизвольно и весело. Да-да, будучи еще совсем маленькой, я без учителя начала познавать, как радовать тех, кто меня любит. Была ли то с моей стороны благодарность, я сказать не могу. Пожалуй, что нет. Но кто знает? Кто бы из них ни брал меня на руки, я тотчас засыпала.
Со временем старушку-соседку я стала называть бабушкой Юй, поскольку у нее была такая фамилия.
Как-то раз она мне сказала:
– В детстве ты была такой милашкой, когда улыбалась. Бывало, мама как увидит твою улыбку, так сразу берет тебя на ручки потискать. А плакать ты вообще не плакала, ну, может, и было пару раз, но разве что несколько всхлипов.
Тогда я еще не знала о том, что меня бросили, но уже слышала истории про ангелов. Я считала, что мне несказанно повезло, ведь с детства меня окружают любовью эти похожие на ангелов женщины, у меня не имелось никаких причин для слез.
Спустя полгода, а если быть точнее, в марте 1983 года, я получила статус горожанки, проживающей в уезде Юйсянь. Меня прописали по адресу моей матери Фан Цзинъюй, указав на предыдущей страничке имя – Мэн Цзысы. В документе о прописке указывалось, что я – их дочь, соответственно, они стали моими родителями. Мать настояла на том, чтобы я взяла ее фамилию, отец подобрал мне имя, и меня стали звать Фан Ваньчжи. Датой моего рождения указывалось 14 сентября 1982 года, мать не хотела придумывать ненастоящую дату.
Спустя двадцать шесть лет мое рождение ставило меня в тупик. Я никак не могла определить, кто именно дал мне жизнь – моя биологическая мать или же мать, которая меня вырастила. Ведь если бы не своевременное появление последней, которая благодаря богатому опыту помогла мне появиться на свет – в ее доме, на ее кровати, – то, возможно, я, не успев родиться, тут же и умерла бы, да еще и забрала бы с собой свою биологическую мать. Как я потом узнала, мое расположение в утробе было неверным, выражаясь медицинским термином, я заняла «поперечное положение». У всех акушерок такое положение плода вызывает большую головную боль, самым безопасным в подобной ситуации является кесарево сечение. Однако в тот момент сделать это было совершенно невозможно – для того, чтобы я появилась на свет, моя мама-директор пошла на огромный риск. В тот момент ей показалось, что ради спасения двух жизней рискнуть так все-таки стоит. Таким образом, не означает ли это, что жизнь мне дала именно приемная мать?
Я ласково звала ее «мама-директор».
Со своим приемным отцом я стала сближаться, лишь когда мне исполнилось три года – впрочем, раз уж в прописке указывалось, что я «дочь», а не «приемная дочь», то я должна называть его просто отцом. В большинстве случаев отец возвращался домой вечером, на следующий день к нему непрерывным потоком стекались какие-то люди, чтобы обсудить разного рода взрослые проблемы, поэтому сосредоточиться на мне у него не очень-то и получалось. Хоть я и называла его папой, причем ласково, мне все же думалось, что в основном он появляется дома из-за мамы и что любит он меня главным образом потому, что меня любит мама. Тогда мне казалось, что бабушка Юй гораздо ближе, чем папа.
Я не знала правды о себе, и благодаря этому мои детские годы прошли очень счастливо. Много позже я поняла одну жизненную истину – количество знаний зачастую обратно пропорционально уровню счастья. Чем больше человек знает, тем, скорее всего, меньше он счастлив. Соответственно, меньшее знание или даже вовсе незнание чего-либо иной раз делает людей гораздо счастливее. Подумайте сами, если человеку известна какая-то правда, но он не может или боится говорить о ней, намереваясь унести ее с собой на тот свет, – что он должен чувствовать на пороге смерти? А если человек не в состоянии спокойно умереть, о каком вообще счастье может идти речь?
В Юйсяне все были рады тому, что я стала дочерью директора Фан Цзинъюй и заместителя мэра Мэн Цзысы. Когда мама-директор оформляла мою прописку, то представила пояснительную записку, в этой записке она давала обещание: независимо от того, в какой момент со мной захотят познакомиться мои биологические родители, она будет с ними приветлива и не станет препятствовать нашей встрече.
Помимо работников полиции, которым была известна правда о моем происхождении, о ней знали всего лишь несколько человек, среди них и бабушка Юй. Все они держали язык за зубами. Наверняка им было нелегко хранить эту тайну, но это был тот редкий случай, когда знание не влияло на собственный уровень счастья. В народе к таким людям всегда относились положительно, говоря, что они «своими устами накапливают добродетель». Они уважали и мою маму-директора, и моего папу – заместителя мэра, доказывая это тем, что держали язык за зубами и разделяли с родителями их счастье от подобного дара небес. И в самом деле, с моим появлением эта семья разрослась сразу до четырех человек (родители относились к бабушке Юй как к члену семьи, да и сама она уже с ними сроднилась), я принесла радость и смех, которые редко встретишь в семьях без детей, да и разговоры с гостями зачастую тоже крутились вокруг меня.
Когда мне исполнилось три года, я пошла в детский сад. В то время в нашем городе работал лишь один детский сад, его открыли для семей руководящих работников и известных личностей. Будучи госучреждением, он подчинялся административному отделу уездного правительства. Разумеется, те руководители, которые уже вышли на пенсию, также относились к числу руководящих работников. Во время больших праздников по заведенному обычаю их навещали руководители самых разных подразделений. Что касается известных личностей, таких тоже хватало – среди представителей Единого фронта из ведомств культуры и народного образования было немало жителей Юйсяня. Кроме того, поскольку раньше в городе имелась своя театральная труппа, то во время «культурной революции» в ее составе выявили сразу несколько реакционных авторитетов из мира искусства. Что же касается мамы-директора, то она из всех знаменитостей считалась самой знаменитой.
Все в нашем городе, от руководящих лиц и знаменитостей до самого простого люда, обращаясь к моей маме, называли ее директором Фан; я впитала это с самого детства, поэтому уж и не припомню, с какого возраста в разговоре с другими я также козыряла выражением «моя мама-директор».
Я говорила так для того, чтобы другие сразу поняли, с кем имеют дело. Когда до людей доходило, кто я такая, они тотчас начинали смотреть на меня другими глазами, их отношение ко мне менялось – взрослые отвешивали мне комплименты, а дети исходили завистью.
Мне это очень нравилось. Мое тщеславие было полностью удовлетворено.
Тщеславие имеется у всех, и никакие доказательства тут не требуются.
Мне кажется, что так называемое тщеславие есть не что иное, как эмоция. Если сами вы ничего не сделали, но на вас смотрят какими-то другими глазами, или же если вы все-таки что-то сделали и на это обращают внимание, хотя ваш поступок того не заслуживает, и вы этому вниманию радуетесь, – вот это-то и называется тщеславием.