Едва мы уселись в телегу, Цзюань тут же стащила с меня сапоги и засунула мои ноги к себе за пазуху. Увидав, что в телеге лежит несколько мешков, она взяла их, чтобы укутать наши ноги.
– Дядюшка, а можно как-то побыстрее? – обратилась Цзюань к извозчику.
– Можно, отчего же нельзя, – ответил тот, – стоит мне стегануть кнутом, и лошади побегут быстрее. Но ведь тогда они устанут. А если они устанут, мне их будет жалко…
– Двадцать юаней! – перебила его Цзюань.
– Пятьдесят. Бобовая лепешка и та стоит сорок!
– Хорошо, хорошо, хорошо!.. – затараторила Цзюань.
И тогда пара запряженных в телегу лошадей побежала быстрее. Холод пронизывал меня до костей и, казалось, высосал весь мозг, я даже не могла распознать звук колокольчиков.
– Сестра? – спросил извозчик Цзюань.
– Да.
– Откуда-то издалека?
Цзюань лишь угукнула.
– Наверное, получили телеграмму из дома? – снова спросил извозчик.
– Откуда вы знаете? – осторожно спросила Цзюань.
Извозчик тяжело вздохнул и с большим сочувствием произнес:
– Увы, бедная ваша деревня! Вы не первые, кого я туда подвожу, в этом году сюда потоком едут даже те из родственников, кто обычно на Праздник весны не возвращался…
– Что за напасть обрушилась на нашу деревню?! – Красное от мороза лицо Цзюань в одно мгновение сделалось мертвенно-бледным.
– Цзюань, не слушай всякую ерунду, он специально тебя пугает! – сказала я и уже громче спросила возницу: – Вы ведь шутите?
Возница ничего не ответил, лишь сильнее замахнулся кнутом, тот звонко просвистел, возница тут же крикнул «но!», и лошади полетели во всю прыть…
Едва мы с Цзюань вошли в деревню, нас тут же окружили зловещие знаки – на оградах некоторых домов, а также на деревьях во дворах висели белые флаги и черные ленты. У одних ограды практически полностью были затянуты черной тканью; у других на голых ветках во множестве распустились огромные магнолии – присмотревшись, мы поняли, что цветы были сделаны из бумаги.
В деревне стояла мертвая тишина.
У ворот одного из домов мы увидели большую рыжую собаку. Замерев и не издавая ни единого звука, она пристально смотрела на нас, будто ее что-то сильно напугало.
На дверях дома Ли Цзюань тоже висел белый флаг. Глядя на эту картину, она произнесла: «Ваньчжи, у меня подкашиваются ноги…»
Неожиданно открылась дверь, и к нам вышел хромой брат Цзюань – наверняка он заметил нас через окно. Он помог подхватить Цзюань, и мы помогли ей зайти в дом.
Мать Цзюань лежала под одеялом на кане[91]. Увидав Цзюань, она тут же приподнялась и, даже не дав Цзюань представить меня, оцепенело уставилась на дочь и дрожащим голосом произнесла: «Дочка, все-таки приехала…» Больше не в силах сказать ни слова, она залилась слезами.
Я усадила Цзюань на кан, после чего ее брат безо всяких эмоций начал рассказывать о том, что произошло: поскольку возросли цены на уголь, одна из шахт, подрядчиком которой выступал глава волости, объявила срочный набор рабочих. Восьмого числа наниматели совершили объезд по деревням и набрали чуть больше двадцати желающих. Молодежь предпочитала уезжать на заработки в город, поэтому охотников работать в шахте много не нашлось, все завербованные уже были отцами семейств. Отца Цзюань, который уже не годился для тяжелой работы, тоже завербовали, сказав, что на шахте не хватает человека, который бы доставлял шахтерам еду. Уголь подорожал, причем очень резко, хозяин шахты на радостях пообещал рабочим хорошую зарплату. Завербованные крестьяне, чьи лучшие годы уже прошли, радовались возможности заработать, не уезжая далеко от дома. Но кто бы мог подумать, что в самый первый день на шахте случится беда, в результате чего тринадцать рабочих из нашей деревни окажутся под завалом, и в число этих тринадцати человек попали отец и дядя Цзюань. Хозяин шахты, узнав эту новость, тут же сбежал, в уезде организовали срочную спасательную группу, однако все тринадцать человек погибли…
Брат Цзюань говорил быстро, словно читал по книжке, однако мысль излагал четко, безо всякой путаницы.
Пребывая в полном шоке, я слушала его, затаив дыхание и вытаращив глаза.
Цзюань внезапно упала в обморок.
Ее мать поднялась с кана, Цзюань уложили на ее место. Мать Цзюань приготовила сладкую воду с имбирем, и я, поддерживая Цзюань за плечи, помогла ей попить.
Она крепко сжала мою руку и, заливаясь слезами, простонала:
– Ваньчжи, ну что же у меня за судьба… лучше со мной не водиться, иначе буду тянуть тебя вниз…
Не в силах сдержаться, я тоже зарыдала.
Вдруг снаружи послышался какой-то невообразимый шум – в одну кучу смешались чьи-то яростные крики, ругательства, завывания, звуки свистка и голоса полицейских…
Брат Цзюань пошел посмотреть, в чем дело, и, вернувшись, доложил следующее: из уезда снова прибыло руководство и машина с полицейскими. Представитель уездного центра пообещал, что хозяина шахты непременно поймают, но до тех пор вопрос о возмещении компенсаций придется отложить. В бюджете с деньгами очень напряженно, к тому же уезд задолжал крупную сумму банку, поэтому единственное, что они могут сделать прямо сейчас, так это выплатить каждой пострадавшей семье деньги на похороны. Родные и близкие погибших, естественно, на это не согласились, поэтому дело чуть не дошло до рукопашной.
Брат Цзюань сказал, что все покойники до сих пор лежат во дворе городской мэрии, потому как родственники единодушно отказались их хоронить, пока не получат компенсацию.
Ночью у меня поднялась высокая температура. Брат Цзюань вызвал из города врача, мне поставили капельницу.
Я ненавидела себя за то, что расклеилась.
– Цзюань, прости. Вместо того чтобы помочь, я лишь добавляю хлопот…
– Я не знаю, что делать, – ответила Цзюань. – Хорошо, что ты рядом, я хотя бы держусь и не чувствую себя раздавленной.
Я посоветовала Цзюань лечь спать в комнате вместе с матерью, чтобы хоть как-то успокоить бедную женщину.
Она в ответ попросила брата, чтобы тот остался со мной и присматривал за моим состоянием.
В итоге паренек уселся на другом краю кана и неотрывно следил за капельницей.
– Ложись спать, когда лекарство закончится, я сама все уберу, – сказала я.
Он помотал головой.
И только когда процедура завершилась, он наконец согласился прилечь как был, в одежде.
Стоило мне выключить лампу, как я услышала его всхлипывания – он явно старался подавить плач, но ему это не удавалось.
– Дружок, сестрица вернулась, она все уладит…
– Я не хочу больше жить…
Мое сердце сжалось, я могла лишь промолчать. Отчаяние этого мальчишки напомнило мне письмо Чжао Кая, и от этого сердце мое разрывалось.
Благодаря горячему кану за ночь я как следует пропотела, и к утру жар спал.
После удручающе бедного завтрака Цзюань объявила, что придумала, что и как нужно сделать. Ее мать с ее планом согласилась – для начала Цзюань решила съездить в уездный центр, от моего сопровождения она отказалась, боясь, что я снова простужусь.
В итоге я осталась дома с ее мамой.
По правде говоря, я не знала, о чем следует говорить в ситуации, когда любые слова утешения бессмысленны. Поэтому я просто слушала общие фразы из уст ее матери и запомнила лишь два момента: во-первых, поскольку Цзюань выпала роль старшей сестры, никакого беззаботного детства у нее не было; во-вторых, ее отец отличался сильной вспыльчивостью. Из-за его пристрастия к водке и привычки дебоширить Цзюань и ее брат росли в атмосфере постоянного страха. Больше всего на свете бедная женщина переживала, что станет с младшим братом Цзюань, Ли Нанем, когда сама она отправится вслед за мужем и окажется в царстве мертвых…
Цзюань вернулась ближе к полудню и рассказала, что пообщалась с представителями уездной управы, которые занимаются вопросами аварии на шахте, те отнеслись к ней с большим пониманием. Она подписала ряд соглашений и теперь собиралась как можно скорее кремировать тело отца.
– Во всех документах указано, что гарантом выступает уездная управа, на листах стояли официальные печати и подписи секретаря начальника уезда, мне оставалось только поверить. У меня нет сил и времени, чтобы дожидаться компенсации, к тому же я считаю, что это ужасно – держать труп отца на морозе под открытым небом…
Я сжала ее ладонь, давая понять, что поддерживаю такое решение.
На следующий день я вместе с ней отправилась в крематорий – впервые в жизни я напялила на себя найденные для меня Цзюань ватные штаны и «большеголовые ботинки»; и во второй раз в жизни я шла в крематорий – первый раз я посетила это место, когда провожала свою маму-директора.
Когда тело погибшего поместили в печь для кремации, Цзюань подала брату знак, и они оба встали на колени, я вышла, оставив их наедине. Они стояли так вплоть до того момента, пока служащий не вынес им деревянную миску, в ней находился прах покойного. Цзюань попросила брата подержать погребальную урну, а сама пригоршнями принялась засыпать в нее прах – ни дать ни взять археолог, ушедший с головой в работу.
Никогда еще в своей жизни я не наблюдала ничего подобного ни в книгах, ни в фильмах, ни в сериалах.
От удивления я вытаращила глаза и раскрыла рот. Я в очередной раз размышляла над такими понятиями, как человек, человеческая жизнь и судьба, о которых двадцать лет тому назад даже не помышляла, – да-да, но теперь это была реальность. В те минуты я даже не углублялась в их взаимосвязь, в сложившихся обстоятельствах такой поверхностно философский взгляд на вещи вдруг заставил меня ощутить себя внезапно постаревшей.
Цзюань держалась молодцом.
Я не видела, чтобы она проливала слезы. А может быть, она плакала, пока меня не было рядом.
Втроем – Цзюань с урной в руках в центре, я с ее братом по бокам – молча, еле-еле ступая, шли по деревенской улице. Утрамбованный под ногами снег образовал ледяную корку, было очень скользко, поэтому мы боялись поскользнуться.