На какой-то момент он заколебался и уже тише произнес:
– Что касается совокупности моих социальных отношений, то половину из них также составляют крестьяне, которых можно назвать бедняками. И эту беспокоящую меня половину я не могу просто так взять и отбросить. Поэтому, как и остальные, я изо всех сил помогаю своим родственникам бороться с бедностью. Как бы то ни было, я их люблю…
Произнося эти слова, отец не отрываясь смотрел на меня.
На следующее утро, провожая меня, он обнял меня у машины и, несмотря на то что рядом не было ни души, чуть ли не шепотом сказал:
– Дорогая, ты вчера не на шутку испугала своего старого папку, но в целом ничего страшного не произошло.
– Я сказала то, что было у меня на сердце, – немного смущенно ответила я.
– Разумеется, тебе так говорить можно, чего не скажешь обо мне. Правда безусловно достойна уважения, но нужно понимать, кем, где и кому эта правда говорится.
– То есть ты все-таки считаешь, что мое выступление вызвало вопросы?
– Как раз наоборот, твой папка очень рад, что его дочь может в полной мере оставаться сама собой.
– Тогда поставь мне за эти четыре дня общую оценку, – попросила я.
– Ставлю высший балл.
От радости я чмокнула его в щеку, и это заметил подошедший к машине секретарь парткома уезда Сяо. Засмеявшись, он воскликнул:
– Вот это любовь! Успел запечатлеть на свою «мыльницу»!
Отец засмущался, словно мальчишка.
Вместо Шэньчжэня я сразу полетела в Шанхай.
В Шанхае я собиралась выйти замуж за Гао Сяна.
18
На мой взгляд, некоторые города имеют явную гендерную окраску, то же самое можно сказать и о некоторых романах. И речь даже не о том, какого пола писатель, а о содержании книги. Похоже, что содержание произведения придает ему некий характер, в свою очередь, характер наделяет текст определенным полом. К примеру, «Сон в красном тереме», «Дама с камелиями» – это очень женские книги, как и «Хижина дяди Тома». Роман «Грозовой перевал» – очень мужская книга, «Троецарствие» и «Речные заводи» – разумеется, тоже. Такие произведения, как «Джейн Эйр» и «Война и мир», я воспринимаю как «унисекс»; «Странные истории из кабинета неудачника» – это типичный пример маскулинности, то же самое я бы сказала про «Тихий Дон»; в романе «Отверженные», на мой взгляд, проявляются материнские черты, в романе «Дэвид Копперфильд» – отцовские, явными отцовскими чертами наделена также повесть «Старик и море».
Шэньчжэнь изначально напоминал мне красивого подростка, превратившегося со временем в привлекательного молодого человека. В Шэньчжэне по телевизору постоянно крутят старые гонконгские и тайваньские фильмы. Одно время нам с Сяном очень нравились боевики с участием Ти Луна[95], мне кажется, что Шэньчжэню как раз свойственна очаровательная мужественность этого актера.
Шанхай, на мой взгляд, похож на элегантную невозмутимую даму – оставив позади обворожительную юность, активную молодость и сумбурную светскую жизнь, эта особа наконец смыла белила и вступила в период спокойной элегантности, переродившись в образцовый плод слияния восточной и западной культур.
Гуанчжоу, как мне кажется, похож на кормилицу. И хотя его история когда-то потрясла весь мир[96], похоже, что именно пережитое помогло стать этому городу исключительно терпимым к чему бы то ни было. Для путешественников это место просто идеальное. И пускай Гуанчжоу не является городом-мечтой, в его объятиях любой утолит тоску по дому. Я и Цзюань много раз туда ездили, Цзюань тоже влюблена в этот город.
Однако ни в Гуанчжоу, ни тем более в Шэньчжэне не наблюдается иностранного колорита, который присущ Шанхаю. По словам Сяна, это наследие, которое просочилось в саму ткань города. Интересно, что Шанхай зачастую вызывал у Сяна противоречивые чувства – как отпрыск старой шанхайской семьи, он относился к Шанхаю как к своему предку, поэтому, стоило только в его присутствии нелестно отозваться о Шанхае и о шанхайцах, как он тут же давал отпор. Зато сам отнюдь не стеснялся критиковать как город, так и его жителей, при этом особую неприязнь у него вызывал иностранный колорит Шанхая, тут он не жалел резких словечек. Он ревниво любил этот город, поэтому мысль о том, что когда-то его называли мегаполисом с иностранной набережной на десять ли, причиняла ему боль за ненавистные страницы его истории.
Однако без иностранного колорита наша свадьба все-таки не обошлась.
Для начала Сян объявил своей матери:
– За нашу свадьбу буду отвечать я сам, поэтому ни о чем не тревожься, хорошо?
– Так не пойдет, – ответила она, – ведь ты у мамы единственный сын, поэтому я просто обязана сама устроить эту свадьбу. Мама столько мечтала об этом, ты просто не можешь лишить меня такой радости!
Я все это время стояла рядом.
– Давай не будем спорить, пусть вопрос о том, кому устраивать свадьбу, решит Ваньчжи.
Я, не колеблясь, твердо заявила:
– Пусть это сделает мама.
Таким образом, еще до свадьбы я назвала ее мамой. Она очень обрадовалась и похвалила меня за понимание.
Позже Сян обиженно сказал мне:
– Ты сама так решила, если что-то будет не так, потом не жалуйся.
– Тогда скажи маме, что у меня всего лишь три условия – просто, быстро и экономно.
У Сяна имелось не так много сбережений, а его мама была обычной пенсионеркой, которая раньше работала на часовом заводе, поэтому и пенсия у нее была невысокой. Я же все свои сбережения вложила в два шэньчжэньских магазина и теперь не могла их изъять и потратить на свадьбу, – разумеется, я выступала против всякого расточительства.
На самом деле нашу свадьбу Сян и его мама продумывали обоюдно – ее устроили в малом зале Музея истории и литературы. Отец Сяна был уважаемым в Шанхае журналистом, а кроме того, работал старшим сотрудником этого музея, поэтому предложение отметить свадьбу в музее там встретили с большой радостью. Приглашенных было немного, шестьдесят с лишним человек, все они уместились за восемью столами. Отец Сяна тоже был единственным сыном, поэтому родственников по линии отца у него в Шанхае не было, на свадьбу пришло лишь несколько бывших друзей отца, которых Сян называл дядюшками. Круг родственников со стороны матери также был ограничен: всего три тети с их мужьями, а также их дети. Большую часть гостей составляли друзья. Будучи фотографом, Сян имел обширные контакты с литературно-художественными кругами Шанхая, поэтому на свадьбе собралось множество писателей, поэтов, певцов, актеров и фокусников самых разных поколений.
Мама Сяна настаивала, чтобы наша свадьба все-таки приобрела иностранный колорит.
Я услышала, как она со всей серьезностью наставляла сына:
– Ну какая свадьба в Шанхае обходится без шанхайского колорита? И что мы под ним подразумеваем? Не тот ли особый западный стиль прошлого? Что касается стиля, ты должен сделать так, чтобы на невесту это произвело впечатление! Если ты этого не обеспечишь, впредь забудь, что у тебя есть мать и три тетки!
Чтобы уважить матушку, Гао Сян арендовал кое-какой реквизит в Шанхайской театральной академии и попросил тамошних сценографов оформить зал в западном стиле; помимо этого, для украшения стен он позаимствовал множество соответствующих картин у друзей-художников.
Накануне торжества Сян пригласил меня и маму проинспектировать помещение на предмет иностранного колорита.
– Здесь будет свадьба или съемки какого-то фильма? – удивилась я.
Довольная мать Сяна, приговаривая «хорошо-хорошо», спросила меня:
– Ваньчжи, признайся, ты ведь довольна?
Мне оставалось лишь с улыбкой согласиться:
– Довольна, довольна.
Сян, искренне полагая, что его усилия оценят по достоинству, объявил:
– Завтра все официанты предстанут в костюмах по мотивам балета «Щелкунчик».
От волнения меня прошиб пот, я спросила:
– И во сколько все это обойдется?
– Недорого, – ответил Сян, – я взял это в аренду на полдня, причем по дружеской цене. Тут дело не в экономии, а в том, чтобы всех удивить!
Услыхав, что тратиться на это особо не пришлось, мама Сяна обрадовалась еще больше и похвалила его от всей души.
Перед самым началом свадебной церемонии Сян преподнес мне и своей матери еще один приятный сюрприз – он пригласил на торжество известного писателя Е Синя. Едва тот появился, раздался шквал аплодисментов, и все бросились к нему фотографироваться.
Мама Сяна от волнения едва не расплакалась – она и ее сестры относились к той самой образованной молодежи, которую в годы «культурной революции» отправляли на учебу по деревням, именно о судьбах такой молодежи писал Е Синь, который прославился своими романами на всю страну и был любимейшим кумиром образованных шанхайцев. Изначально он должен был сидеть за столом вместе с дядюшками, но Сян уступил настойчивым просьбам своей матушки и переместил именную табличку Е Синя на стол, за которым сидели мама и три его тетушки. Не успел писатель присесть, как четыре его ровесницы тут же принялись брать у него «интервью». Одна спрашивала, над какой книгой писатель работает в последнее время. Другая интересовалась, когда он снова посетит провинцию Гуйчжоу. Женщины были на седьмом небе от счастья.
Я тоже была счастлива – ведь господин Е Синь пришел на нашу свадьбу в качестве свидетеля! Похоже, он с легкостью на это согласился. Пускай он являлся свидетелем лишь номинально, думаю, за всю свою жизнь раз десять ему все-таки приходилось брать на себя эту роль. И как же я могла не радоваться, что теперь именно он выступал свидетелем на свадьбе такой заурядной и простой девушки, как я? А еще меня приятно удивило то, что в годы «культурной революции» Е Синя отправили в деревню, которая находилась не где-нибудь, а в моей родной провинции Гуйчжоу, что делало его еще роднее. Если бы не это обстоятельство, то каким бы знаменитым писателем он ни был, я бы просто посчитала его присутствие на свадьбе за большую честь, но у меня бы не возникло к нему такого чувства близости. Внезапно я поняла, в чем заключалась хитрость Сяна, – ведь его маму и вторую тетушку тоже отправили на перевоспитание в Гуйчжоу, поэтому те, скорее всего, решили, ч