— Не в этом дело.
— А в чем? — Неужели не видно, что ножки-то… блудливые? — Это еще почему? — Потому что "заперты".
Так и есть. Мое определение "порочный" и "его" "блудливый" объясняются тем, что обе ноги, упирающиеся в перекладину под столом, действительно "заперты", то есть плотно сжаты, словно герметически подогнаны одна к другой, как челюсти капкана. "Он" поясняет: "- Блудливые они потому, что хоть и "заперты", а так и просят, чтобы их открыли. Прямо как устрица в своей раковине: чувствуется — что-то она там прячет и изо всех сил будет сопротивляться, если ее захотят открыть, но именно поэтому и возникает желание раскрыть раковину и посмотреть, что она так ревностно защищает".
"Он" лихорадочно нашептывает мне свои соображения, а сам тем временем становится, к моему всегдашнему изумлению, огромным.
"— Насчет устриц это ты неплохо придумал, — отвечаю я. — Только теперь нам пора".
С этими словами я подбираю бумажку, выпрямляюсь и продолжаю укладывать в сейф трубочки облигаций. И снова "он" меня подначивает: "- Сними сандалию с правой ноги.
— Что-что? — Или с левой, неважно.
— С какой стати? — Ясно с какой: чтобы засунуть разутую ногу между коленками "жрицы" и протолкнуть ее вперед, докуда сможешь.
— Совсем, что ли, спятил? Кто так делает? Представляяешь, какой будет скандал? — Может, и будет. А если не будет, то…
— То? — То, значит, делают".
Снова подчиняюсь "ему", хоть и с опаской. Нагибаюсь, протягиваю руку к правой ноге, стаскиваю сандалию и бесшумно ставлю ее на пол. Затем протискиваю ступню между ступнями "жрицы", сдвинутыми на нижней перекладине стола. О чудо! Она не только не убирает ноги, но и не сопротивляется. Под напором моей ступни — не таким уж и сильным — они размыкаются. Беспрепятственно поднимаюсь между лодыжками, затем между икрами. Чем выше я проталкиваю ступню, тем как бы "естественнее" раздвигаются ее ноги, сопротивляясь ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы создать впечатление, будто они не подчиняются ничьей воле, а раскрываются только потому, что моя ступня их раскрывает. Продолжаю восхождение. Чувствую по бокам голени твердость колен. Мгновение — и они тоже уступают, не спеша, с той величественной и таинственной медлительностью, с какой растворяются врата пещеры с сокровищами в историях о Синдбаде-Мореходе. Однако "жрица" сидит от меняслишком далеко, чтобы я смог дотянуться ногой выше ее колен. Тут "он" вмешивается с уже готовым советом: "- Сдвинься на краешек стула, чтобы как можно дальше вытянуть ногу.
— А если сюда войдут и увидят, как я разлегся на стуле и запустил разутую ногу между ногами клиентки, что обо мне подумают? — Что ты смелый, предприимчивый мужчина без всяких предрассудков".
Подхалим! Ладно, придется довести это дело до конца; посмотрим хотя бы, чем все кончится. Озираюсь: в зале попрежнему пусто; сквозь наждачное стекло вижу, как руки "жрицы" невозмутимо отрезают купоны. Съезжаю на самый край стула, почти растягиваюсь и проталкиваю ступню как можно дальше, чуть ли не до лобка. Но до лобка все же не достаю. Сколько ни сжимаю пальцы в носке, пытаясь определить, где нахожусь, все равно не чувствую мягких завитков лобковой поросли. Вместо этого — вот так сюрприз! — совершенно неожиданно обе ляжки, словно все те же ревнивые створки раковины или предательские челюсти капкана, плотно стискивают щиколотку так, что она намертво застревает в их объятиях. Не могу понять: то ли моя щиколотка покрылась потом, то ли это потеют сжимающие ее ляжки? Как бы то ни было, влажная и вместе с тем на удивление "холодная" испарина выделяется из этого живого телесного футляра.
"Он" не отчаивается и подбадривает меня в своей неунывающей, бесшабашной манере: "- Не боись, раскроются. Если, конечно, раскроются.
— Допустим, только не могу же я торчать так вечно, развалившись на стуле и намертво застряв в этих богатырских мускулах? Прямо как вор в курятнике, угодивший ногой в капкан! — Вот увидишь, скоро они раскроются".
И точно: раскрываются. Но с единственной целью вытолкнуть меня. Внезапно зажим ослабевает, и моя ступня срывается в пустоту. "Жрица" садится ко мне боком и закидывает ногу на ногу. Я прихожу в бешенство.
"— Опять я из-за тебя лопухнулся! И все без толку".
Злой как черт, я наклоняюсь, нащупываю сандалию и надеваю ее. Затем поднимаю, сгибаю вчетверо облигации и кладу их в карман. Через стекло вижу, как руки "жрицы" закрывают ящичек. Делаю то же. Появляется служащий, берет у нее ящичек, относит его в ячейку, возвращается и вручает женщине ключ. Теперь она спокойно могла бы уйти: ей здесь уже нечего делать. Но нет, "жрица" сидит на месте, подперев ладонями подбородок; кажется, она наблюдает за мной сквозь стекло. "Он" ликует: "- Она ждет, чтобы пойти вместе с нами!" Так и есть. Смотритель приносит мне ключ; я встаю, только после этого встает и "жрица". Иду впереди и слышу, как она поднимается за мной по лесенке; на пороге отхожу в сторону, уступая ей дорогу: она благодарит кивком. Перед стойкой повторяется та же сцена: она первой получает свою карточку и ждет, когда я получу мою. Наконец мы вместе спускаемся по парадной лестнице. Я замедляю ход, чтоб оказаться сзади и получше ее рассмотреть.
В этот момент она поворачивается ко мне вполоборота, словно желая убедиться, что я иду следом и вижу ее лицо. Энергичное, мужское лицо с большим ртом, впалыми щеками и резко очерченным носом. У нее темно-синие, невидящие, ночные глаза и огромные, неподвижные зрачки. Лицо худое, чего нельзя сказать о фигуре, скорее грузноватой и одновременно какой-то детской. Или мне это только кажется изза коротенькой, девчачьей юбочки, обхватившей мускулистые ноги вполне зрелой женщины? В любом случае вид у "жрицы" по-детски комичный, как у взрослой замужней женщины (наверняка у нее "по крайней мере" один ребенок), шутки ради нарядившейся под девчонку.
Мы уже на улице. Незнакомка шагает впереди. Неожиданно я решаю, что с меня хватит, пускай идет себе своей дорогой, а я, пожалуй, заверну в кафе. "Он" тут же визжит: "- Да ты чего? За ней, за ней! Разве не заметил, как в банке, пока ты получал карточку, она опустила глаза и посмотрела на меня с нескрываемым жгучим любопытством?" О небо! Опускаю в свою очередь глаза и вижу, что ширинка поднялась и натянулась, как на распорке. Быстро сую руку в карман и разворачиваю "его" на пол-оборота вверх, словно остановившуюся стрелку часов, показывающих неправильное время. "Он" снова протестует: "- Оставь как есть! Пусть видит, тебе-то что? Я хочу, чтобы она меня заметила. Не цапай!" Но я не слушаю "его", прибавляя шагу, и вот уже иду почти вровень с ней. Меж тем осматриваю себя: куртка цвета ржавчины с открытым воротом, зеленые расклешенные брюки, плетеные сандалии. Лысая башка, низенький рост, выпяченное брюшко, короткие ножки. Наконец, непременная рука в кармане. Только такой самонадеянный клоун мог осмелиться на подобную выходку в банке; только такой наглец способен преследовать на улице хорошенькую женщину.
"— Не робей и не терзайся, — поднимает "он" мой дух. — Смазливеньким нравятся ладно сколоченные мужички вроде тебя. Так что смелее вперед!" Ну, смелости мне не занимать. Она направляется на ту самую площадь, где я недавно припарковался, подходит к иномарке с номерным знаком "CD" и открывает дверцу. Я мигом обхожу машину со стороны капота, открываю вторую дверцу, усаживаюсь рядом с ней и выпаливаю: — Добрый день.
Она смотрит на меня выжидающе. Я уже готов к очередному проколу. Но нет. Еще мгновение, кажущееся мне непомерно долгим, — и она отвечает: — Добрый.
У нее чистый, ровный голос, слегка ироничный, но явно не враждебный. Она заводит мотор и выруливает задним ходом, повернувшись на сиденье. При этом движении ее груди вздымаются над декольте, упругие и округлые, к тому же необычайно твердые, как будто под белой, блестящей кожей кроется не мягкая гроздь нежнейших желез, а клубок сильных мужских мускулов. Мы выезжаем на Корсо, и тут меня охватывает страх. Что я, собственно говоря, делаю в этой машине рядом с незнакомой мне женщиной? По "его" словам, "жрица" взглянула на "него" в банке с "нескрываемым, жгучим любопытством". Но сейчас она везет меня к себе домой, где в лучшем случае я вынужден буду подыскать подходящий предлог, чтобы смотать удочки, и, таким образом, снова сяду в лужу.
"— Доверь это дело мне, — встревает "он".
— А вот этого я и хотел бы избежать, — огрызаюсь я.
— Положись на меня. Обещаю, что бесценная влага не прольется понапрасну, если тебя пугает именно это.
— Ничего меня не пугает, только…
— Доверь это дело мне.
— Как прикажешь тебя понимать? Ты что, хочешь говорить с ней напрямую? — Во-во".
Ну что ж, пусть, в кои-то веки раз. Мысленно я отхожу в дальний угол и как бы со стороны наблюдаю за поучительной сценкой, в которой участвуют эти двое. Вот она. "Он" с ходу бросается в наступление с помощью жалкого, избитого приемчика: — Меня зовут Федерико. А тебя? — Ирена.
— Ирена — красивое имя. Ты знаешь, что по-гречески оно означает "мир"? Черт, откуда "он" знает? Как пить дать, у меня слизнул.
— "Мир"? — переспрашивает Ирена. — А я и не знала. Как, говоришь, тебя зовут? — Федерико. Зови меня просто Рико.
— Хорошо, Рико. Как жизнь, Рико? — В данный момент прекрасно, потому что я рядом с тобой.
Клоун! Пошляк! Такое может выдать какой-нибудь неотесанной служанке разве что новобранец в увольнении. Ирена отвечает спокойным, чуть ироничным голосом: — Спасибо, ты очень любезен.
Следует короткая пауза. Затем "он" спрашивает: — К уда мы едем? — Ко мне.
— А где ты живешь? — В районе ЭУР.
— Чудесный район: тихий, много зелени.
— Да, зелени много.
— И улицы там широкие — ставь машину где хочешь.
— Да, район очень удобный, хоть и на окраине.
Не могу про себя не усмехнуться. Этот самонадеянный господин Положись-на-меня не в состоянии выйти за рамки мещанского разговора. Впрочем, кажется, я заклеймил "его" слишком рано. Ни с того ни с сего "он" меняет тон: — Меня действительно зовут Федерико. Но у меня есть и другое имя.