устах выходят из нее к миру.
То, перед чем мы живем, то, в чем мы живем, откуда и куда движемся, живя, – это есть тайна: она осталась такой же, какой была. Она стала для нас присутствующей и своим настоящим заявила нам о себе как о благе; мы «узнали» ее, но не обрели знания о ней, знания, которое могло бы уменьшить или смягчить ее таинственность. Мы приблизились к Богу, но не стали ближе к разгадке бытия, к снятию с него покрова. Мы ощутили разрешение, но не получили «решения». С тем, что мы восприняли, мы не можем пойти к другим и сказать: это следует знать, это следует делать. Мы можем лишь идти и подтверждать. И даже это мы не «должны» – мы можем, ибо нам это надо.
Это вечное, присутствующее в Здесь и Сейчас откровение. Я не знаю ни о каком другом, которое не было бы в прафеномене таким же самым, я не верю в другое откровение. Я не верю в самоназывание Бога, я не верю в самоопределение Бога перед человеком. Слово откровения таково: Я есть здесь как тот, который есть. Открывающийся в откровении есть открывающийся в откровении. Сущее здесь, и нет ничего, кроме него. Вечный источник силы исторгает поток, нас ожидает вечное прикосновение, звучит вечный голос, и нет ничего сверх этого.
Вечное Ты по самой своей сущности не может стать Оно, ибо его невозможно уложить ни в меру, ни в предел, так же как в меру неизмеримого и в границы беспредельного; ибо вечное Ты по самой своей сущности невозможно понять как сумму каких-то свойств и даже как бесконечную сумму свойств, возвышенных до трансцендентности; ибо его невозможно найти ни в мире, ни вне его; ибо его невозможно познать опытом; ибо его нельзя помыслить; ибо мы ошибемся и погрешим против него, воистину существующего, если скажем: «Я верю, что он есть»; «он» – это еще метафора, но «ты» метафорой не является.
И тем не менее мы все время, снова и снова, превращаем вечное Ты в Оно, в нечто, делаем Бога вещью – и делаем это в полном соответствии с нашей сущностью, но не по произволу. Вещественная история Бога, проход бога-вещи через религию и ее периферийные образования, через ее озарения и затмения, через этапы возрождения и разрушения жизни, через отход от Бога живого и возвращение к нему, через превратности настоящего, через воплощение в образ, через превращение в понятие, через растворение и обновление, – все это путь, этот путь.
Изреченное знание и установленное деяние религии – откуда они взялись? Присутствие и сила откровения (ибо все религии необходимо ссылаются на откровение – изреченное, естественное, душевное; строго говоря, не существует религий без откровения), присутствие и сила, которые человек воспринимает в откровении, – как становятся они «содержанием»?
Объяснение состоит из двух слоев. Внешний психический слой мы познаём, когда рассматриваем человека самого по себе, вне истории; с внутренним, фактическим, прафеноменом религии мы знакомимся, когда снова перемещаем человека в историю. Эти слои не существуют друг без друга.
Человек жаждет иметь Бога; он жаждет непрерывно иметь Бога во времени и в пространстве. Он не хочет удовлетворяться неизреченным подтверждением смысла, он хочет видеть его развернутым, таким, чтобы его можно было бы снова и снова брать и использовать, иметь непрерывный пространственно-временной континуум, который бы обеспечивал ему жизнь в каждой точке пространства и в любой момент времени.
Жизненный ритм чистого отношения, смена актуальности и латентности, в котором уменьшаются только сила нашего отношения и поэтому присутствие, но не изначальное присутствие, не может удовлетворить человеческое устремление к континууму. Человек стремится к развертыванию времени, к длительности. Так Бог становится объектом веры. Изначально вера дополняет во времени акты отношения; со временем она их замещает. На место постоянно обновляемого сущностного движения собирания и исхода заступает успокоение в Оно, в которое уверовали. «Уверенность, несмотря ни на что», характерная для бойца, который знает и удаление, и приближение Бога, уступает место полной уверенности человека, не упускающего своей выгоды, который верит в то, что существует некто Один, кто не допустит, чтобы с ним что-то случилось.
Жизненная структура чистого отношения, «одиночество» Я перед Ты, закон, согласно которому человек, насколько бы он ни вовлек мир во встречу, может выйти к Богу только как личность и в этом качестве встретиться с ним, не удовлетворяют тягу человека к непрерывности. Человек требует пространственного развертывания, требует действа, в котором община верующих объединяется со своим Богом. Так Бог становится объектом культа. Сначала культ дополняет акты отношения: живую молитву, непосредственное изъявление Ты он включает в пространственную взаимосвязь великой образной силы с чувственной жизнью, но постепенно и культ становится заменой; общая молитва перестает быть носителем личных молитв, она их вытесняет, и, так как сущностное деяние не допускает никаких правил, на его место заступает регламентированный молебен.
Но по-настоящему чистое отношение можно достроить до пространственно-временного постоянства, если оно воплощается во всей материи жизни. Его невозможно сохранить, его можно лишь испытать, произвести, включить в жизнь. Человек может только тогда оправдать свое участие в отношении к Богу, когда он в соответствии со своими силами, по мере каждого дня претворяет Бога в действительность мира. Только в этом можно видеть гарантию непрерывности, гарантию континуума. Гарантия длительности заключается в том, что чистое отношение может исполниться, когда существа становятся Ты, исполниться в их возвышении до Ты, когда священное основное слово находит отклик у всех; так время человеческой жизни достигает полноты действительности, и, несмотря на то что отношение Оно невозможно и не должно преодолеть, человеческая жизнь настолько сильно проникается отношением, что получает в нем лучащееся, пронизанное светом постоянство; тогда моменты наивысшей встречи перестают быть молниями, сверкающими во мраке, они уподобляются восходящей на усыпанный звездами небосклон Луне; так осуществляется истинная гарантия пространственного постоянства, она заключается в том, что отношение людей к их подлинному Ты и радиусы, исходящие из всех точек Я, устремляются к центру, к Ты, и образуют круг. Не периферия, не община первичны, но радиусы, всеобщность отношения к центру. Именно эта всеобщность обеспечивает истинное существование общины.
Связность времени в измеряемой отношением священной жизни и связность пространства в объединенной в средоточии общине – только когда возникает и то и другое, и только до тех пор, пока это существует, вокруг невидимого алтаря присутствует человеческий космос, усвоенный в духе из мировой материи эона.
Встреча с Богом происходит у человека не для того, чтобы он был занят только Богом, но для того, чтобы он подтвердил существование смысла в мире. Всякое откровение есть призвание и послание. Но снова и снова человек вместо воплощения откровения в действительность обращается назад, к тому, кто дает откровение; человек хочет иметь дело не с миром, а с Богом. Но только теперь ему, обратившемуся вспять, уже не предстоит Ты, и он не может ничего иного, как включить Оно Бога в мир вещей, поверить, что он знает о Боге как о некоем Оно, и, соответственно, говорить о нем как об Оно. Подобно тому как человек, вожделеющий к своему Я, вместо того чтобы проживать нечто – свои восприятия, свои наклонности, – рефлексирует по поводу своего воспринимающего или склоняющегося к чему-либо Я и, таким образом, упускает истину происходящего; так же рефлексирует и безудержно стремящийся к Богу человек (впрочем, в его душе любовь к Богу вполне уживается с вожделением к своему Я), вместо того чтобы позволить дару проявить себя, сосредоточивается на дающем и в результате упускает и то и другое.
Для посланного Бог остается присутствовать в настоящем; тот, кто послан и отправляется в путь, всегда имеет перед собой Бога: чем вернее исполнение, тем сильнее и более постоянна близость; разумеется, он не может иметь дело с Богом, но он может стать его собеседником. Обращение вспять, наоборот, превращает Бога в предмет. Это обращение как мнимый возврат к первооснове на самом деле принадлежит к движению мира в сторону уклонения, так же как мнимое уклонение исполняющего послание на самом деле принадлежит к возвратному движению мира.
Ибо оба основных метакосмических движения мира – расширение внутри собственного бытия и возвращение к связности – находят свой наивысший человеческий образ, собственную духовную форму своей борьбы и примирения, смешения и разделения в истории отношений человека к Богу. В возвращении рождается на Земле слово, в расширении оно окукливается в религию, в новом возвращении оно возрождается заново окрыленным.
Здесь господствует не произвол, хотя временами движение к Оно заходит так далеко, что угрожает подавить и задушить новый исход к Ты.
Мощные откровения, на которые ссылаются религии, по существу идентичны тихим откровениям, которые постоянно раздаются повсюду и во все времена. Мощные откровения, стоящие в начале великих общностей, суть не что иное, как одно вечное откровение. Но откровение изливается в мир не через воспринимающих, как через воронку; откровение воздействует на воспринимающего, оно охватывает всю его стихию во всем его наличном бытии и сплавляется с ним. Так же и человек является «устами», именно устами, а не рупором – не инструментом, но органом, подчиненным собственным законам звучания органом, и его свойства придают звукам особые оттенки.
Существуют, однако, качественные отличия между историческими эпохами. Наступают времена становления зрелости эпох, когда подавленная и, казалось бы, навеки погребенная истинная стихия человеческого духа находится под таким гнетом и напряжением, что достаточно одного прикосновения Прикасающегося, чтобы эта стихия вырвалась на волю. Явленное при этом откровение охватывает всю эту подготовленную стихию целиком – со всеми ее свойствами и признаками, переплавляет ее и вводит в нее образ, новый образ Бога в мире.