ты, сотворенное по образу и как подобие Божье, то ее любовь ноуменальная, а не только естественная. Когда Ангел Гавриил сказал Марии, что она родит Сына, и Мария ответила: “се, Раба Господня, да будет Мне по слову твоему” (Лк. 1, 38), а затем: “величит душа Моя Господа и возрадовался дух Мой о Боге” (Лк. 1, 46—47), она ноуменально уже любила своего Сына, еще нерожденного. Ноуменальная любовь — любовь в Боге. Индивидуальность и личность не одно и то же. В мире все индивидуально: нет двух одинаковых капель воды (Лейбниц). Но личностью обладает только человек, только он непосредственно сотворен Богом и по Его образу и как Его подобие. Но в грехе человек нарушил это подобие: он стал сам. Само отделяет человека от Бога. Но без самого он не был бы личностью. Противоречие человека: он сам отделяет себя от Бога, и в то же время он сам должен отречься от себя самого, чтобы вернуться к Богу. Человек не может сделать этого сам, его возвращает к Себе Сам Бог, иногда даже против воли самого человека. И в то же время верно и противоположное суждение: Бог все может сделать, кроме одного: вернуть к Себе человека, если человек сам не хочет к Нему вернуться (Августин). Формально-логически эти два предложения несовместны, реально онтологически они тожественны. Логическая несовместность — свойство моего ума. Но если я хочу вернуться к Богу, то я должен реально отречься от себя, в том числе и от своего ума.
И все же сам я этого не могу сделать. Если я скажу себе: да, надо отказаться от свободы выбора, не буду выбирать ни выбора, ни невыбора, то, решив не выбирать, я уже выбрал невыбор, самое мое решение не выбирать, уже было выбором, например, выбором между решением и нерешением. Как бы я сам ни поставил себе эту задачу, все равно я сам ее поставил, тогда необходимость в форме свободы выбора. Это мой грех, и я сам не могу отречься от себя самого.
И все же я могу отречься от себя самого: “Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное” (Мф. 3, 2), с этого начинается Благая весть. В покаянии я возвращаюсь к Богу, и Он принимает меня. Но могу ли я каяться, не веря Ему? Вера — дар от Бога, дар даром даваемый. Я не могу даже покаяться, если Бог не даст мне веру — силу покаяния. Бог же не дает мне этой силы, если я не хочу ее получить, не каюсь. Опять два логически несовместных, онтологически тожественных предложения. Реальное отожествление их мною, именно мною самим, есть вера — дар даром даваемый. Не трудно заметить, что это предложение противоречиво,— парадокс, но вера и есть парадокс (Кьеркегор)— тайна, реальная тайна, то есть сама жизнь, истинная жизнь.
Эту невозможную для человека задачу — вернуться к Богу — Бог облегчает. Бог сказал: “нехорошо быть человеку одному, создам ему соответственного помощника” (Быт. 2, 18). И создал Адаму из ребра его Еву. И все же, пока они не пали, Ева еще не была ему соответственным помощником. В падении же она стала ему несоответственным помощником: она соблазнила его, и он пал: вкусил от древа познания, получил свободу выбора и был изгнан из Рая. Каждая капля воды индивидуальна, но капля воды — не личность. Личность — только человек, дар человеку от Бога. Но сейчас мы получаем этот дар только в падении, через грех и через соответственного помощника. Соответственный помощник — ты. Адам вкусил от древа познания — от древа свободы выбора, вкусил грех. Тогда он получил возможность стать личностью — в покаянии вернуться к Богу. И Бог дает человеку соответственного помощника, чтобы помочь ему вернуться к Богу, но уже как личности — вернуться и знать, что вернулся. Ева оказалась несоответственным помощником. Она может стать и соответственным, но только не как соблазнительница, если откажется от соблазна. “Соблазн должен прийти в мир, но горе тому человеку, через которого он пришел” (Мф. 18, 7). Горе Еве. Всякий человек, всякое ты может стать для меня соответственным помощником — ты для я. Тогда ты для меня ноуменальная личность, и я сам стану я через ты — ноуменальной личностью. Но при условии, если я ощущаю абсолютность и вечность отношения “я — ты”, тогда между нами Бог, хотя бы мы этого и не знали. “Где двое или трое собраны во имя Мое, там буду и Я” (Мф. 18, 20).
Ноуменальное отношение не эмоциональное, душевное или дружеское, хотя оно и не холодное, и не безразличное, и не недружеское; оно предполагает и самоотречение, и жертву, но не по долгу, а как бремя, которое легко, и иго, которое есть благо, поэтому не в результате свободного выбора, а вне выбора. Тогда “невозможное для человеков возможно для Бога” (Лк. 18, 27).
В ноуменальном отношении я видит в ты его “сокровенного сердца человека” (1 Пет. 3, 4). Это и есть ноуменальная реализация ты, то есть преодоление солипсизма — разрыв эмпирических границ я, тем самым ноуменальная реализация и я. В этой реализации и ты и я становятся личностями, возвращаясь к Богу, если только отношение я — ты не только эмоциональное, но ноуменальное — между я и ты Бог.
Когда Мария принесла Младенца в храм, Симеон сказал ей: “И твою душу пронзит меч” (Лк. 2, 35). Душу каждого человека пронзает меч—это тяжесть и боль бытия после грехопадения, тяжесть и боль грешного бытия. Если я вижу в ты боль его бытия и принял его боль, так что она стала моей болью, нашей общей болью, то отношение я — ты ноуменальное. Если же это действительно ноуменальное отношение, если между я и ты Бог, то общая боль станет бременем, которое легко, и игом, которое благо.
Я могу относиться к ты, к боли и тяжести его бытия враждебно, или брезгливо, или радушно, или благожелательно и душевно: жалеть его. Это чувства человеческие, естественные, в какой-то степени свойственные животному — естественный взгляд на мир и на своего ближнего — естественная установка, по терминологии Гуссерля. И также к себе у меня могут быть разные естественные чувства: если мне везет в жизни, я могу радоваться своим успехам, приписать их своему уму и гордиться собою, если мне не везет в жизни — огорчаться, причину невезения искать во внешних обстоятельствах и виновником их считать других людей, а себя жалеть. И это тоже естественный взгляд на жизнь и на себя самого — естественная установка. Но и в отношении к ты, и в отношении к себе самому, естественная установка — поверхностная и несерьезная. В обоих случаях я иду как бы по поверхности жизни и не осмеливаюсь заглянуть глубже, не осмеливаюсь, потому что боюсь затронуть самое главное, что есть во мне как естественном человеке, на чем держится моя естественная жизнь, потому что я бессознательно чувствую, что это самое главное во мне, как в естественном человеке, очень непрочно и, если только я дотронусь до него, оно рухнет: я сам, как естественный человек, рухну, я уже не смогу существовать как естественный человек. Это самое главное во мне, как в естественном человеке — ложь: всякий человек есть ложь (Рим. 3, 4). Эта ложь—грех: я сам. “Само” во мне — свобода выбора: я сам решаю; здесь два момента, и оба — моменты одного и того же радикального зла, как говорил Кант, первородного греха, как говорит Библия. Я сам решаю, это значит: “пусть будет по воле моей”. Когда я после размышления, в результате выбора или по долгу подчиняюсь другому, все равно, по существу, я осуществил свою волю. Древо познания добра и зла для сотворенного существа — древо свободы выбора или более поэтически — древо свободы воли, более прозаически — древо непослушания и греха.
Я иду по поверхности жизни, не осмеливаясь заглянуть глубже, боюсь поколебать самое главное во мне как естественном человеке, то есть ложь и грех, потому что я люблю свой грех, я люблю самого себя. В некоторых случаях, особенно если мне не везет, если окружающие обстоятельства не удовлетворяют меня, я могу даже возненавидеть свою жизнь и свою душу, и даже радоваться каждому новому неуспеху в моей жизни. Но это не та ненависть к своей душе и к своей жизни, которую требовал Христос (Лк. 14, 26). Эта ненависть— антихристова: я радуюсь своим неуспехам, даже злорадствую, потому что в этом злорадстве я сам возвышаюсь над своей эмпирической жизнью. Это не стоическая невозмутимость духа, а какая-то дьявольская радость и гордыня: пусть мне плохо, пусть мне будет еще хуже, пусть я даже умру навеки, но зато и в самой смерти я утверждаю себя самого. Если Хайдеггера освободить от поэтической пошлости, от эклектической сложности, от многозначительной псевдоглубины, то его философия: утверждение себя самого в “Sein zum Tode”[2]. То же самое я слышу в музыке Д. Шостаковича. Этот взгляд на жизнь и на себя самого, диаметрально противоположный чувственному (жалеть самого себя) как диаметрально противоположный принадлежит к одному и тому же роду — естественному взгляду на жизнь, то есть, по терминологии Гуссерля,— естественной установке.
Трансцендентальная редукция или epoche, по терминологии Гуссерля, должна устранить естественную установку. Но Гуссерль все же не заметил, на чем стоит эта естественная установка, то есть не заметил древа познания добра и зла — древа свободы выбора.
Трансцендентальная редукция, то есть разрыв поверхности жизни, проникновение вглубь, всегда совершается только религиозно — путь только один. Но из-за неизбежной погрешности — есть два пути: 1) религиозно-экзистенциальный — в вере и ноуменальном отношении к ты (деятельная любовь) и к себе самому (покаяние и молитва); 2) познавательно- или философско-экзистенциальный. Но если он не абстрактный, то и он в конце концов приведет к первому.
Раньше философы считали: для того чтобы понять жизнь, надо быть вне жизни, выйти из нее, быть равнодушным, славилась невозмутимость духа, особенно у греков. Отмечу два момента, из которых один правильный, другой ложный.
Ложный: человек не может поднять себя самого за волосы, поэтому не может выйти из жизни, жизнь вне его и жизнь в нем — одна и та же жизнь. Поэтому равнодушный и невозмутимый вообще не видит жизни. Философ без Leidenschaft