И от этого осознания гадко, дурно, мерзко.
— Но как же… она ведь поехала договариваться насчет вашей помолвки…
— Куда поехала?
Еще одна планка с грохотом падает, интуиция вопит белугой, а тело действует на голых инстинктах, застывая ровно на одну секунду, когда мне в спину врезается запоздалое.
— Ну, к этой, к Аристовой твоей.
— Дура!
В груди столько всего тлеет, что снова размывается фокус. И Лиля, как назло, не берет трубку. Хотя мне до одурения хочется сейчас услышать ее голос и признаться в том, что я ее очень люблю. Хочется полушепотом сообщить, что я в мельчайших деталях помню нашу первую встречу, каждый скандал наш помню и каждое бурное примирение. Что я мечтаю забрать их с Варварой из принадлежащей Аристову квартиры и перевезти к себе. Просыпаться в одной постели, готовить завтрак и выкладывать на тарелку хрустящие румяные тосты с маслом, сыром и ветчиной.
С этими мыслями я проскакиваю мимо побледневшей Ани, вклиниваюсь в толпу возвращающихся с обеда клерков, двигаясь против течения, и невыносимо долго жду лифт. Успеваю проклясть и ползущую со скоростью черепахи кабину, и выходящих едва ли не на каждом этаже людей, и явно попутавшую берега Левину.
За всей этой нервотрепкой с Бекетом и ее отчасти надуманной болезнью я и не заметил, как положительная девочка из хорошей семьи превратилась в отборную стерву, способную шагать по головам, чтобы устранить конкурентку.
И, если я стараюсь заморозить любые реакции до того момента, пока не увижу Лилю, то жизнь вокруг течет своим чередом. На парковке рядом с ультрамариновой Ауди ругаются влюбленные, оглашая пространство истошным визгом. Молодой парень в оранжевой толстовке ковыряет носком белых кед асфальтовое полотно и грубит кому-то по телефону. Пока я прыгаю в тачку и пулей срываюсь с места, забывая о правилах и ограничениях.
Мчу к Аристовой на работу и больше всего боюсь, что ее там не будет. Даже представляю, как она впопыхах кидает вещи в раскрытый чемодан в черно-коричневую клетку и попутно регистрируется на ближайший рейс в Питер, Казань или вовсе Париж. Намереваясь свалить от меня как можно дальше и никогда больше не встречаться.
К счастью, въевшийся клеймом в кожу давний урок дался слишком дорого не мне одному.
— Лиль…
Пересекаю пустую приемную и ныряю в кабинет, притворяя за собой дверь. Торможу рядом с порогом и жадно смотрю на замершую напротив меня девушку. А внутри боевые снаряды рвутся, за грудиной неприятно свербит, тело простреливает предательской дрожью.
Босая, в одном чулке, не знаю, куда дела второй. С каплями слез на пушистых угольных ресницах и темными разводами от туши на щеках она кажется такой ранимой и беззащитной, что хочется усадить ее на колени и бережно баюкать, избавляя от вычерченной большими буквами на лбу грусти.
Не позволит. Пока не позволит.
— Возвращайся откуда пришел, Крестовский!
Кричит полузадушено. Всхлипывает. Швыряет в меня пустым графином и промахивается. Стекло врезается в стену за моей спиной с грохотом, падает на ковер крупными осколками и во мне что-то надламывает.
— Вика не беременна, Лиль…
Выдаю информацию дозами. Предупредительно поднимаю руки вверх и не спешу сокращать разделяющее нас расстояние. Разнесет ведь к хренам обоих.
— Рада за нее!
Снова кричит. Снова всхлипывает. Запускает в меня фарфоровым блюдцем, повторяющим судьбу графина, и застывает. Не знает, что теперь предпринять. Еще больше размазывает по коже тушь, пробегается ладонью по волосам и судорожно закусывает нижнюю губу.
Отчего меня придавливает плитой безграничного сострадания. Топит щемящей гребанной нежностью.
— Никакой помолвки не будет, Лиль. Я не давал добро. И вообще не предполагал, что Вика к тебе приедет.
— Будет — не будет. По фиг вообще! Делай, что хочешь, Игнат. Женись, разводись, рожай детей, да хоть в Тимбукту лети. Только меня не трогай!
Отмерев, вываливает на меня какофонию сиплых звуков Аристова, только я ее уже не слушаю. Отклеиваюсь от несчастного ковра, приближаюсь к ней широким шагом и ловлю пальцами за подбородок, не позволяя отвести покрасневшие глаза.
Она может орать хоть до посинения, доказывать свое безразличие, но ее реакция — это всего лишь защитный барьер человека, которого не раз предавали. Что ей, действительно, нужно, так это крепкие объятья и убежденность в том, что ее никогда больше не оставят одну с ее болью, проблемами, тоской.
— Маленькая, я же просил мне верить.
Потянув Лилю на себя, я укрываю ее в своих объятьях. Скольжу пальцами по лопаткам, целую в макушку и задыхаюсь от избытка переполняющих нас чувств. Дрожу вместе с ней, леденею и горю одновременно от выпрыскивающегося в кровеносную систему дофамина. А еще жалею о том, что не успел купить кольцо. И плевать, что она до сих пор замужем.
Глава 36
Может быть мир, свет в каждом сердце,
Если мы всегда будем вместе.
Нам хватит сил стать теми, кто все изменит.
Лиля
Раз, два, три, четыре. Скованное коркой льда сердце постепенно оттаивает и начинает размеренно стучать. Болит самую малость, но совершенно точно не норовит остановиться и выпрыгнуть из грудной клетки.
Я стою, притиснувшись к Кресту вплотную, и за раз пытаюсь впитать все его тепло. Насытиться жаром, чтобы оцепенение отпустило конечности, а покалывание исчезло с кончиков пальцев.
Трясусь немного, но это все пустяки. Которым виной накатившее облегчение и тот трепет, который я испытываю каждый раз, когда Крестовский ко мне прикасается. Возможно, со временем реакции на его близость потеряют часть своей остроты, но я в этом не очень уверена.
— Это сложно, Игнат. Сложно и страшно. Склеить себе по мелким крупицам, чтобы потом расшибиться вдребезги, потому что другая девушка ждет от тебя ребенка…
— Не ждет.
Втянув воздух носом, жестко цедит Крестовский, а его ладони в противовес очень мягко скользят вдоль позвоночника, обрисовывают изгиб талии и вплавляются в мои бедра, заставляя испуганно ойкнуть. Кончик его носа трется о мой нос, а внезапно превратившиеся в черные омуты глаза дразнят и гипнотизируют.
Стирают защитную броню и дарят буддийское спокойствие.
— Я девчонок всех отпустила, дала незапланированный выходной. Не хотела, чтобы они видели мою истерику и опухшее лицо. Позвонила Лие, предупредила, что буду в офисе допоздна, и попросила переночевать с Варькой. Думала, буду опустошать запасы коллекционного виски…
— Я помешал?
— Угу.
Уткнувшись лбом Кресту в грудь, я заканчиваю с откровениями и крепче стискиваю его футболку. Он же отрывает меня от земли и, как невесомое перышко, несет к выходу, умудряясь попутно совершать различные манипуляции. Цепляет со стола сумку, бросает туда телефон, закрывает дверь магнитным ключом и вызывает лифт.
С огромным запасом наглости и долей здорового пофигизма Игнат невозмутимо пересекает переполненный людьми холл на первом этаже, ну, а я по сложившейся традиции мгновенно краснею и являю собой переспелый помидор. Ненавижу эту свою особенность, но с генами не поспоришь.
— Раз тебе не нужно срочно домой, едем ко мне.
Опустив меня на пассажирское сиденье, командует Крестовский и бережно защелкивает ремень безопасности. Коротко прижимается губами к моему виску и огибает машину, чтобы занять водительское место. Управляет транспортным средством играючи и виртуозно, так, что я не могу сдержать рвущегося наружу восхищения. Залипаю на сильных руках, выкручивающих руль, прикипаю к волевым скулам и упрямому подбородку.
И к тому моменту, когда мы добираемся до подземной парковки одного из многочисленных жилых комплексов, которые я видела в пестрых буклетах в агентстве недвижимости, подобравшем нам с Сергеем видовой пентхаус, томительная тяжесть успевает скопиться внизу моего живота. Ноги тяжелеют, тело опутывает слабость и мне приходится опереться на поданную Игнатом руку, чтобы не споткнуться и не прочесать лбом асфальт.
Детали окружающих предметов я не фиксирую и не запоминаю обстановку. Сейчас мне куда важнее обнимать Крестовского и вдыхать аромат его древесного парфюма, забивающегося в ноздри. Шептать всякие глупости ему на ухо и бессовестно висеть на его шее, пока он тащит меня к нужной квартире и отпирает замок.
— Экскурсию по моей берлоге начнем со спальни. Все остальное потом. Ладно?
С прищуром роняет играющий с прядью моих волос мужчина, а у меня во рту моментально пересыхает, колени подкашиваются и пульс частит так, как будто я только что покорила Эверест, выиграла чемпионский заплыв или пробежала стометровку на скорость.
— Хорошо.
Я киваю покорно и нерешительно двигаюсь в указанном направлении. Застываю в метре от огромной двуспальной кровати и прислушиваюсь к собственным ощущениям.
Внутри — фейерверки. Эйфория праздника. Мерцающие гирлянды. Самый настоящий карнавал. И все это приправлено острым жгучим предвкушением, закручивающимся в тугие спирали.
— Я не обещаю, что со мной будет легко, Лиль. Но я обещаю, что сделаю для вас с Варей все, на что я способен.
Приблизившись ко мне, приглушенно бросает Игнат и в очередной раз переворачивает все вверх дном, выцарапывая из меня хриплые рваные вздохи. Выверенным движением сдергивает с моих предплечий блузку, подцепляет край юбки, выжигает на покрывшейся мурашками коже собственнические огненные клейма. Настраивает мое тело на нужный лад, задает правильный ритм и высекает севшим голосом.
— Я вас очень люблю. Помни.
Задевает. Пробирает до самой глубины души. И еще сильнее привязывает к Крестовскому. Какие-то новые тропинки между нами выстраивает, скрепляет десятки кирпичиков бетонным раствором, пришивает толстыми нитками навечно.
А Игнат, тем временем, делает все, что ему заблагорассудится. Обращается со мной, как с послушной глиной, принимающей любые очертания и ф