— Не думаю, что тебя устроят оба варианта, — сказала я. — Иначе ты выяснила бы насчёт Лолли. Но ты торопилась, так что явилась ко мне, не подготовившись как следует. Посмотри вокруг. Я так понимаю, это не лучшее твоё жилище. Я тебе нужна. Тебе нужны мои деньги, как мне — твоё молчание.
Её лицо стало каменным. Оно ни о чём мне не говорило. Я сделала точно такое же лицо. Опять игра в молчанку. Но на этот раз я решила, что лучше уж состарюсь и умру прямо здесь, на этом полу, чем сдамся. Я не сдамся — мысль об этом наполнила меня дикой, яркой радостью. Тишина тянулась, где-то в комнате тикали часы. Они тикали всё это время, но теперь звук резал тишину, отмечая каждую секунду, скользившую мимо нас. В конце концов Ру не выдержала.
— Да кто ты, мать твою? — её лицо перекосила злая, безобразная улыбка. Она наклонила голову набок, как любопытная птица или даже рептилия. Моё сердце забилось немного чаще, словно в такт тиканью часов. — Я приехала к скучной тётке с интересным прошлым. Я знаю этот тип. Не самая трудная цель. Но ты? Ты такая же, как я. Ты вся завёрнута, внутри секрет, ты не человек, а сраное оригами.
Дверь распахнулась. Я подпрыгнула, Ру — нет. Вошёл Лука, держа в одной руке пять или шесть пакетов из супермаркета.
— У них не было молока кешью, я взял миндальное, — сказал он и тут заметил меня. — Ой, здрасьте.
— Сойдёт и миндальное, — ответила Ру с улыбкой, на этот раз искренней. Она любила своего ребёнка.
— Привет, Лука, — сказала я. Мой голос дрожал. Совсем чуть-чуть, но я слышала и надеялась, что Ру не услышит. Я наклонилась над коляской, поправила одеяло, и Оливер в ту же минуту вновь высунул из-под него ногу.
— Что вы тут делаете, миссис Уэй? — спросил Лука. Я не нашлась с ответом, но Ру, быстро сообразив, беззаботно и жизнерадостно ответила:
— Обсуждаем твои занятия дайвингом.
Очень интересно. Выходит, Лука не знает, чем его мамаша зарабатывает на жизнь?
Лука просиял, посмотрел по сторонам.
— Правда?
Но его лицо тут же сделалось обеспокоенным. Он повернулся ко мне.
— Это очень дорого?
Значит, он в курсе проблем с деньгами. Он умный мальчик, и вряд ли этот дом похож на их настоящий, где бы он ни находился. Я подумала — интересно, знает ли он, как его мать собирается погасить долги, и решила, что вряд ли. Надо было обладать большей выдержкой, чем Ру, чтобы есть мои пироги и обсуждать мои фото, зная, что я — несчастная жертва этой женщины.
— Это мои проблемы, — сказала Ру — Иди разбери сумки и дай нам договорить.
— Круто, — сказал он. — Дайвинг — это офигенно, — и скрылся в кухне. Было слышно, как он грохотал дверцей холодильника, в котором не было хлеба. Я подошла к коляске.
— В общем, надо подумать, — вновь повторила я мягко, но напористо.
— Нет, не надо, — заявила она.
— Нет, надо, — интересно, насколько плохи их дела? У неё есть набросок Пикассо, она могла бы продать машину. За всё это она получила бы тысяч пятьдесят, шестьдесят. Это много. Но, может быть, не для неё. Не то что четверть миллиона. Я решила, что у меня есть время поразмыслить. Немного времени. И решила исходить из этого.
— Я не люблю импульсивных поступков, Ру. Либо дай мне время, либо иди к копам и ничего не получишь.
Я врала. Если бы она сейчас начала на меня давить, я сдалась бы. Но ей пришлось бы забраться дальше самых мрачных уголков моего прошлого. Туда, где жили все ужасные поступки, которые я совершала каждый день, куда я никогда, никогда не заглядывала. Мои по-настоящему ужасные поступки, о которых эта женщина, знавшая о моём прошлом, не должна была узнать. Подняв голову, я встретила её взгляд и поняла, что мой обман сработал. Поняла, что она мне поверила.
— Даю тебе время до завтра, — сказала она, и я ощутила чуть заметную, но всё-таки радость. Потом она добавила громче, чтобы слышал Лука: — Спасибо, Эми. Я приду завтра часов в девять, заполним бумаги, и можно начинать.
Лука вырос в дверном проёме, улыбаясь из-под молочных усов.
— Как будто ты встанешь в девять, — сказал он матери.
— В девять я в любом случае не могу, — заявила я, неотрывно глядя на Ру. — Давай в десять. Я не хочу пропускать тренировку.
— Ладно, — ответила она довольно резко. Лука вытер рот и умчался, рванул вверх по лестнице. Минуту спустя мы услышали, как хлопнула дверь его комнаты, а потом заиграла громкая тяжёлая музыка.
— Мне пора. Мэдс придёт домой с минуты на минуту, — сказала я. Ру ничего не ответила, и я расценила это как знак согласия. Я взялась второй рукой за ручку коляски, развернула её. Оливер по-прежнему спал, и ему снилось что-то хорошее. Он шевелил губами, будто пил молоко. Я повезла коляску к двери.
Меня остановил голос Ру. Она стояла у меня за спиной. Молча, босиком, очень быстро подобралась ко мне.
— Ты играешь со мной, Эми? Ты в моей игре? — я ощутила её дыхание на своей шее. Сделала над собой усилие и не ответила. — Не надо. Это всего лишь деньги, ты даже ими не пользуешься. Пятнадцать лет — большой срок. За это время малыш вырастет в такого, как Лука, — она почти шептала, но её слова звучали как молитва. — Завтра в десять у меня. Если вместо этого опять пойдёшь на сраный пляж, я сообщу куда надо. Займусь другой сучкой. Да, мне нужны деньги, но в моём списке хватает сучек. Так что не надо проверять меня на прочность. Если попытаешься меня обставить и окажется, что я даром потратила время — я превращу твою жизнь в ад. Поверь мне.
Я ничего не ответила. Даже не посмотрела на неё. Но я поверила. Толкнула коляску, повезла своего мальчика навстречу солнцу.
Глава 7
Весь день, пока я возилась с Оливером, отчищала кухню и ванную, чтобы чем-то занять руки, мозг кипел. Ру вызвала во мне чувство вины и пробудила воспоминания, запрятанные там, где их не видел никто. Даже я. Мне казалось, они скрыты на глубине, но Ру сказала, что я похожа на оригами. Может быть, она права, и воспоминания были просто свёрнуты в несколько слоёв. Она попыталась меня развернуть, и оказалось, что барьеры, ограждавшие меня от самого страшного — тонкие и хрупкие, как цветная бумага.
Оттирая грязь так, словно она нанесла мне личное оскорбление, я думала: если я боюсь только тюрьмы, даже по большей части тюрьмы, то выбор у меня есть. Когда мне было пятнадцать, я поняла: всё решают деньги. Я могу себе позволить нанять адвоката. Если не платить Ру, могу позволить самого крутого адвоката в штате. Белые люди из приличной семьи, язык которых хорошо подвешен, всегда будут в приоритете нашей замечательной судебной системы. Это несправедливо, но так ведь и есть. Если я прямо сейчас пойду к адвокату, мы двое можем сразу же явиться к окружному прокурору, опередив Ру. Заключить сделку.
Максимум мне дадут пятнадцать лет. Мысль о том, что Оливер проживёт все эти трудные годы без матери, была невыносима. Может быть, я это заслужила, но он — нет. В пятнадцать он, наверное, будет выше меня, но всё ещё ранимым и невинным, как Мэдди. Пятнадцать — эту цифру назвала Ру, чтобы меня напугать, но с учётом моего тогдашнего возраста и той жизни, которую я вела теперь, мне вряд ли дали бы максимальный срок.
Я всегда платила налоги, была достойной женой и матерью, все меня уважали. Тиг, ребёнок из неблагополучного квартала с пакетом травы в кармане, получил всего три года. Мои дела, очевидно, обстоят намного лучше. Может быть, мне даже удастся отделаться условным сроком и общественными работами.
Но «может быть» — важное слово, тем более когда речь о будущем моего ребёнка.
Что, если мне вынесут такой же приговор, как Тигу? Когда я выйду, Оливер будет старше, чем сейчас Руби — а у Руби уже есть друзья, увлечения, идеи, мнение по разным вопросам. Я не могу выбросить из жизни три года. Или два. Или даже один. Оливер менялся с каждым днём, и исследователь, вот-вот готовый сделать первый шаг, уже ничем не напоминал маленькую мягкую картофелину, которую мне вручили в роддоме. Через год он будет знать пятьдесят слов. Будет бегать, топоча, неуклюжий и очаровательный. Я не могу всё это пропустить.
И это только юридическая сторона вопроса. Если Ру расскажет мои секреты, это разрушит мой мир. Трещинами пойдёт дружба с самыми дорогими для меня людьми. Все будут знать. Мне придётся переехать. Дэвис, если и сможет меня простить, понемногу начнёт от меня отдаляться. Моя семья расколется пополам. В ночь, когда он сделал мне предложение, я обещала, что никогда его не оставлю. Я искренне так считала. Я считала так и теперь. Но если моя тайна разорвёт наш брак? Я не хотела, чтобы Мэдди, теперь уже моя Мэдди, второй раз за свою недолгую жизнь лишилась матери. Я не хотела, чтобы Оливер жил на два дома, может быть, даже два штата.
Это было всё, о чём я могла думать.
Это было всё, о чём я позволила себе думать.
На все остальные обстоятельства я не могла даже смотреть. Всё равно что на яркое солнце — так же больно. Но даже если я на них не смотрела, они никуда не девались.
Было ясно: надо либо заплатить Ру, либо сообщить всем важным для меня людям, а потом идти к адвокату.
Ванная сияла. Прихватив корзину для белья, я пошла снимать с сушилки высохшие вещи, складывать в стопки клетчатые боксеры Дэвиса, маленькие ползунки Оливера. Бельё, тёплое, как кожа, пахнущее весенней свежестью. Склонившись, я зарылась в них лицом, вдыхая чистый, сладкий аромат.
Если я кому-то и расскажу, то в первую очередь Дэвису. От этой мысли у меня сжалось сердце. Я выпрямилась, вытерла глаза мягкими ползунками. Конечно. Сначала Дэвису. Потом Шар. А после них адвокату. Хотя я не представляла, как буду смотреть Шарлотте в глаза после того, как она узнает правду. Я стольким была ей обязана. В числе всего прочего, это она подарила мне Дэвиса.
— Ты слишком классная, чтобы быть одной, — сказала она мне в самом начале нашей дружбы. Мы купили замороженный йогурт в маленькой кафешке на пляже. У самой воды стояли столики, и мы сидели бок о бок на грубой деревянной скамейке, смотрели, как катятся волны. — С Филлипом работает один красавчик, примерно твоего возраста. Он ещё не развёлся, но вот-вот собирается. Или, например, мой дантист. Он вдовец, но прошло уже почти четыре года, и думаю, он готов.