Я склонилась к Оливеру, поцеловала его.
— Все были одеты, но не все держали руки при себе, — такая формулировка была довольно близка к правде.
— Ну ладно, — напряжение Дэвиса чуть спало, и я поняла: то, что он представил, весьма далеко от того, что я увидела.
— Но путь начат, и мы знаем, к чему он может привести, — сказала я. — Не стоит оставлять их наедине. В их возрасте события развиваются очень быстро.
— Я помню, — печально пробормотал Дэвис.
Я тоже помнила. Предпоследний школьный год, который я пережила лишь благодаря отчаянным, пьяным взглядам на Тига. Его узкие бёдра в джинсах на низкой талии. Свет, полировавший его кудри до бронзы. Наш поцелуй. Вкус его губ сквозь облака марихуаны, сквозь тысячи глотков вина разбудил моё тело, растворил внутренности.
Я не должна была об этом думать. Вообще. И уж тем более в кровати, рядом с мужем. Ребёнок, которого мы сделали вместе, расслабленно лежал на той же кровати, растекаясь по ней, как лужица. Но пока мы плавали в бассейне, мне пришло сообщение от Тига. Ничего серьёзного. Всего пять слов.
Ты всё ещё слушаешь «Pixies»?
Глупый вопрос, но я вспыхнула и затрепетала, будто нам по-прежнему было по пятнадцать. Будто это была записка на линованной бумаге, сложенная в три слоя и переданная мне с задней парты.
Я знала, что лучше не отвечать, но всё равно ответила. Мы переписывались, пока я готовила обед. Ничего такого. Музыка и воспоминания.
Но теперь, рядом с мужем, я поняла, как беззастенчиво врала самой себе. Это значило очень многое. Если я осталась бы сейчас наедине с Тигом, я оказалась бы в точно такой же опасности, как Мэдди наедине с Лукой. Только у меня не было ни любящего отца, ни назойливой Чумачехи, чтобы меня удержать. Это должна была сделать я сама.
— Вот же чёрт, — сказал Дэвис, — я помню себя в шестнадцать лет. Ещё бы мне не знать, о чём думает этот парень. Хочется сломать ему руки. Ну, несильно.
— Бедный папочка-лапочка, — я вспомнила прозвище, которым его окрестила Мэдди. Он улыбнулся. — Она хорошая девочка. Давай не впадать в крайности. Будем просто присматривать за ними, стараться, чтобы им было чем заняться. Завтра они весь день будут нырять, а в гидрокостюме ещё никто не забеременел.
Он кивнул, но хмурая складка у него на лбу не разгладилась. Надо было рассказать ему три дня спустя, когда всё это не имело бы значения. Теперь, подумала я, у нас с Дэвисом начнутся проблемы. Он попытается осмыслить ту ложь, которую я ему рассказала, не говоря о той лжи, которой я жила столько дней, столько лет. Или же я сломаюсь и отдам Ру деньги Лолли Шипли. Я не представляла себе, как буду жить, если выберу этот путь, но, по крайней мере, Лука с его шаловливыми ручонками окажется на Мальдивах. Будет там хлестать дайкири и не беспокоиться о том, что государство выдаст их с мамашей. Я не знала, какое у меня было лицо, когда я прокручивала всё это в голове, но оно не имело значения. Дэвис смотрел на Оливера и ласково говорил с ним.
— Спасибо тебе за то, что ты ребёнок. За то, что гормонов в тебе — с чайную ложечку. Мы очень это ценим.
Я положила ладонь Оливеру на грудку, тоже ему благодарная. Дэвис перевёл взгляд на меня.
— Может, он давит на неё? Я читал об этих браслетах. Разноцветных, девочки их носят, чтобы показать, на что они готовы, и мальчики ведут себя соответственно. У Мэдди есть такой?
— Секс-браслеты? — удивилась я и, несмотря ни на что, рассмеялась. — Дэвис, это было модно в 2003-м, и к тому же Мэдс не такая. Она играет на кларнете в оркестре. Любит настольные игры. Явно не целевая аудитория секс-браслетов.
— Ну, я хотя бы попытался, — ответил Дэвис, вновь нахмурив густые, тёмные, совсем как у дочери, брови. — Может, мне поговорить с ней?
— Господи, не надо! — взмолилась я. Мэдди свернётся в клубок и умрёт, если он поднимет эту тему. Не говоря уже о том, что я потеряю рычаг давления.
Он очень серьёзно посмотрел на меня, накрыл мою ладонь своей. Оливер, дыша, поднимал и опускал наши руки.
— Это не твоя забота. Это должна делать Лаура. И я, но что касается таких вопросов, их должна решать Лаура. Но она их не решает, и ты приходишь на помощь, как всегда. Я не могу говорить с Мэдисон о том, что значит быть пятнадцатилетней девочкой. Я понятия об этом не имею. Я так благодарен, что у неё есть ты.
Его доброта, его серьёзность были невыносимы. Я собиралась на неё надавить. Собиралась вынудить её выдать Луку, чтобы спасти мою шкуру. Сказать себе, что в её жизни этот поступок ничего не будет значить. Они ведь только дети. Она выздоровеет, вырастет и простит меня.
Но ведь я не смогла себя простить. Я предала Тига, и это предательство до сих пор отзывалось эхом в моей душе. Я всё знала. Я опустила глаза.
— Пойду уложу малыша.
— Я сам уложу, — предложил Дэвис, но я покачала головой.
— У него был беспокойный день. Если проснётся, укачаю.
Я покачала Оливера на руках, сидя на диванчике и чувствуя, как успокаивает его тёплая тяжесть, давящая на грудь. Когда он крепко-крепко уснул, положила его в кроватку.
Дом затих. Я прошла по коридору в большую комнату Мэдди, расположенную прямо над гаражом. Открыла её дверь и увидела, что она лежит на животе, высунув одну ногу из-под одеяла, совсем как Оливер. Её телефон лежал на подушке, хотя я не разрешала брать его в постель. Значит, она полчаса назад, как положено, оставила его в ванной, а когда мы уже выключили свет, пробралась туда и принесла обратно, вне всякого сомнения, чтобы переписываться с Лукой. Ну, может, ещё консультироваться с Шеннон на тему того, что ответить Луке.
Я пожалела, что не знаю пароля от её телефона. Прочитать её сообщения было бы менее травматично, чем то, что я собиралась сделать. Её мягкий рот был чуть приоткрыт, кудри разметались по подушке. Она казалась такой невинной, и она любила меня. Я собиралась уничтожить эту невинность, эту любовь. Я надеялась, что мы сумеем всё исправить.
Я вернулась в спальню. Дэвис тоже уснул. Я не могла лечь в кровать рядом с ним и свернуться в клубочек, как будто всё нормально. Завтра, после дайвинга, я разрежу его дочь пополам, как виноградину.
При этой мысли я поняла, что умираю от голода. Я уже не помнила, когда в последний раз ела. За столом размазывала еду по тарелке, не в силах ничего проглотить, потом выбрасывала. Сейчас я ощутила такую пустоту внутри, что готова была взвыть.
На автопилоте, словно оторванная от собственного тела, я спустилась вниз. Мне казалось, что настоящая я сижу на плече неведомой мне туши и смотрю, как она открывает холодильник, достаёт остатки. Я отрезала половину мясного рулета и заглотила, как яблоко. Запустила два пальца в картофельное пюре, отправила в рот огромный ком. Глотала, не жуя, даже не чувствуя вкуса, ещё и ещё. По опыту я знала, что после всего этого мне захочется сладостей. Их дома не было, только целая коробка замороженных вафель и кленовый сироп в холодильнике. Я достала вафли и включила тостер, на ходу доедая рулет.
Я знала, что случится дальше. Буду есть, пока не стошнит, и опустошённый желудок покажется мне освобождением. Потом с головой накроет стыд, такой мрачный и леденящий, что я вновь набью живот и вновь опустошу, дважды, трижды, охрипну, содранная глотка начнёт саднить, глаза нальются слезами и кровью. Проглотив мясо во рту, я с новой силой вгрызлась в рулет. Я хотела остановиться. И не могла.
Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, но было не с кем. Я хотела всего лишь не оставаться в одиночестве, но моя ложь вставала между мной и Дэвисом, даже когда он лежал совсем близко.
Я проглотила очередной кусок, такой большой, что горло сдавило. Когда эта масса шла по пищеводу, я казалась себе змеёй. Я ощутила безумное желание позвонить Ру. По крайней мере с ней я могла быть искренней. Она уже не стала бы издеваться с тех пор, как узнала себя во мне. Она была до того нарциссична, что даже полюбила меня, хотя любовь не мешала ей разрушать мою жизнь и семью. Может быть, это было даже приятнее. Те, кто страдает синдромом Мюнхгаузена, часто мазохисты.
Но я не стала ей звонить. Не хватало ещё, как побитая собака, ползти на животе к руке, сжимающей плётку, в надежде, что она меня погладит. Я рвала зубами мясо, кусала и глотала. Что я за человек, если могу быть искренней с одной лишь Ру? Только она знала всю мою подноготную, глубокую и тёмную, мрачную, как изъеденная червём деревяшка.
Я заглотила ещё кусок рулета и замерла.
Я ошибалась. Был ещё один человек.
Тиг не знал всей правды, но знал о моём прошлом. Он понял бы, почему я подружилась с Шарлоттой. Почему нашла его и анонимно перевела деньги. Он, как никто другой, поверил бы, что я руководствовалась самыми благими соображениями. Я поставила остатки рулета на стол, возле контейнера с холодной картошкой и коробки с вафлями. Выключила тостер.
Я была сыта, но меня пока ещё не тошнило. Оставив еду там, где она стояла, отмыла руки от картошки и соуса. Сняла телефон с подзарядки, спустилась в подвал, закрыла за собой дверь.
Перечитала сообщения.
У Тига был десятизначный номер. Я не добавила его в список контактов. Это давало возможность делать вид, будто он не вернулся в мою жизнь. И это было глупо. Я выбрала «добавить в контакты», подписала «Тиг». Дошла до мини-бара, промочила рот, испачканный соусом, и нажала на контакт. На экране всплыла надпись «позвонить». Я нажала и на неё.
Два гудка, и он ответил.
— Смиффи, — несмотря на позднюю ночь, его голос совсем не казался сонным. Всё та же старая добрая сова.
— Что делаешь? — спросила я.
— Да так, ничего. Читаю. У тебя всё хорошо?
— Нет, — ответила я, и каким же было облегчением сказать одно-единственное честное слово.
— Ох, Смифф… — сказал он, и я удивилась, что это прозвище раньше казалось мне холодным и бесполым. Тиг произносил его так мило.
— Я проигрываю. Мне не за что зацепиться. Она от меня ускользает, — сказала я и сползла на пол. Скрестила ноги, склонилась над телефоном. — Может быть, ты вспомнишь ещё что-нибудь связанное с Ру… с Энджи? Что угодно. Что могло бы мне помочь.