Жанин!» Но пропажу этого вина не заметил бы никто. Если бы брат догадался сюда заглянуть, он давно бы его упёр.
Мне пришлось отодвинуть с десяток моющих средств, чтобы вытащить гигантский кувшин. Я старалась действовать бесшумно. Потом поставила всё на место и, закрыв за собой дверь, выбежала в ночь.
Тиг ждал в углу сада, тоже одетый в школьную форму — брюки махрились, поношенная рубашка выцвела, из тёмно-синей став грязно-голубой. Я медленно доковыляла до него, таща гитару, тяжёлую бутылку и большую сумку. Доковыляв, увидела, что синяк у него на щеке начал исчезать; в лунном свете он был цвета хаки. На прошлой неделе Тиг подрался с Засранцио, новым бойфрендом своей мамаши, но новых синяков не было, по крайней мере в заметных местах. Я подняла бутылку, и он воскликнул:
— Чёрт, Смифф, круто!
Он всегда называл меня по фамилии, Смит, но последнюю букву произносил нечётко — так по-панковски. Никогда не звал меня Эми. Только Смифф или Смиффи. Мне нравилось, как это звучало, но одновременно бесило, что такое обращение делает из меня другана, лишая всякого женского начала.
Он рыцарски забрал у меня гитару, и мы в тишине побрели к его машине. Это был припаркованный за моим домом AMC Амбассадор шестьдесят седьмого года. Тиг сам его собрал из ненужных деталей, валявшихся в гаражном боксе его прошлого отчима. Вид у этой машины был столь же опасно-сексуальный, как у самого Тига; особенно интересно она смотрелась в Брайтоне, среди джипов, подержанных БМВ и Миат с откидным верхом. Теперь он искал части Шевроле семьдесят восьмого года, думая собрать из них новую машину, может быть, на продажу.
— Хочешь поучиться водить? — шепнул он, протягивая мне ключи от Амбассадора.
Он предлагал и в прошлый раз, но я твёрдо сказала — нет. Не потому что не хотела. У меня были ученические права, и мне не терпелось сесть за руль. Но я боялась, что не помещусь на сиденье. Воображение тут же нарисовало кошмар: мой живот застрял, я толкаюсь, тужусь, хрюкаю, пытаясь пропихнуть своё тело, а Тиг всё это видит. Так что я ему отказала, а потом «случайно» забыла в машине сумку с гостинцами от Шипли, и, когда он припарковал машину и вылез, я вернулась за ними и попробовала сесть на водительское место. Пролезла я без проблем. Я не учла, какие у Тига длинные ноги. И с тех пор надеялась, что он вновь предложит.
— Блин, хочу! — ответила я на этот раз и взяла ключи. У него были права, и я как ученица имела право водить под его присмотром. Ну или имела бы, будь он совершеннолетним.
— Я всё думаю, как назвать группу, — сказал Тиг, когда мы сели в машину и закрыли двери. Все дома в нашем районе были построены на заказ на отдельных больших лесных участках. Нас никто не услышал бы.
— Я думала, мы Волшизики, — я повернула ключ, и огромная машина взревела, оживая.
— Это больше подходит девчачьей группе, — ответил он.
— Иди в задницу, — сказала я. — Что плохого в девчачьих группах?
Он выудил из кудряшек косяк, заправленный за ухо, и едва не уронил, когда машина резко дёрнулась. Он рассмеялся, а я ещё раз попыталась надавить на педаль сцепления. Я научилась обращаться с механической коробкой передач, но машина Тига управлялась не так, как проворные мамины седаны, на которых ездили ученики Брайтона.
Я начала, петляя, выезжать из города. Но не к главному въезду, к железным воротам, на которых витиеватыми буквами было выведено: Вэйверли-Плейс. К неизведанным землям за домами. Тиг зажал между губ косяк и по-ковбойски щёлкнул зажигалкой о джинсы, так что открылась крышка и вспыхнул огонёк. Я торопливо открыла окно — такой запах лизоль заглушить не мог. Хорошенько затянувшись, Тиг передал косяк мне.
— Ничего, только меня туда по определению не примут, — его накуренный голос был тих, словно ему не хватало воздуха. Я открыла своё окно, взяла косяк, вдохнула, сжимая и разжимая губы, чтобы выпустить воздух. Мне нравилось курить, но лишь совсем чуть-чуть. Лёгкая доза вызывала во мне голод; вообще он был всегда, но под марихуаной я могла есть, не чувствуя жирных складок, свисающих с моего тела, и взгляда невидимых глаз, следящих за мной, и запоздалого стыда. Я даже не стеснялась есть в кафешке на виду у Тига — ненакуренная я нипочём бы не рискнула. Чуть перебрав, ощущала в груди неясное давление, сжимающее сердце. Ещё боялась, что начну вести себя слишком развязно. Что, перебрав, перестану себя контролировать, наброшусь на Тига, хищно раскрыв голодный рот, жадными руками сожму его тело и раздавлю нашу хрупкую, странную дружбу, всё, ради чего я жила — разговоры за обедом, совместные занятия в библиотеке, а главное, эти ночи.
— Может, «Сон-трава»? — спросила я. — Я же вечно хочу спать, а ты, ну сам знаешь.
Тиг покачал головой. До него не дошло.
— Ну, я всегда хочу спать, а ты всегда на траве.
Тиг так расхохотался, что аж захрюкал.
— Не на траве, а под травой.
— Хорошо, — сказала я миролюбиво, — под травой.
Он заржал ещё громче, и я подумала — сейчас он себе что-нибудь сломает. Мне нравилось его смешить, и чем дальше мы уезжали от дома, тем веселее мне становилось. Тому способствовал и косяк, так что я затянулась ещё раз.
— Сон-трава. Ты и я, — сказал он, когда вновь смог говорить. — Идеально. Тем более если учесть, что вся школа при виде нас закрывает глаза.
Я ухмыльнулась — он, как всегда, попал в яблочко. Мы были изгоями — я жирная, он бедный. Больше в Брайтоне не было ни тех, ни других. Была пара толстых девчонок и один парень, но самым большим человеком в школе была я. Может, даже больше секретарши с огромными сиськами, носившей парик. Она была ровесницей моей бабушки, так что её фигура никого не волновала, как, собственно, и то, жива ли она вообще. Порой она угощала мятной жвачкой, при этом грустно глядя на меня, как бы желая сказать — мы с тобой одной крови. В такие минуты я её ненавидела. Но сраную жвачку всё-таки брала.
Тиг был очень, очень беден. Он был единственным, чью учёбу полностью оплачивало государство. За всех остальных как минимум часть платили родители. Бывший отчим Тига был владельцем гаража «Винтажные колёса», куда несколько обеспеченных брайтонских папаш порой приезжали за ретро-машинами — чисто чтобы повеселиться. Он-то и показал им Тига, непризнанного гения. Он поступил в Брайтон, но одноклассники его так и не приняли. Он один бродил по коридорам. Он читал те же книги, что и умные ребята: «О дивный новый мир», «Космос», «Джунгли» — но с умными ребятами не общался.
До Тига я общалась с ними, спасаясь отчаянной дружбой с Пег, второй самой толстой девчонкой в школе. Она любила прятать своё тело в огромной тени моего. Я стала для неё камуфляжем, но она никогда не звала меня в кино на выходных. Я выбрала этот путь, потому что у меня не хватало духа вести себя как Тиг — сесть в одиночку за маленьким столиком в углу и читать, методично поедая всё, что лежит на подносе. Я завидовала его метаболизму. Я тогда ещё не понимала, что бесплатный школьный обед — всё, что ему доводилось съесть за день.
Я отдала ему косяк, ударила по тормозам — мы добрались до рельсовых путей. Теперь мы въехали на неизведанную землю. Нас обступили ладанные сосны. Я медленно, осторожно повела машину по путям.
— Чего так кисло, Смифф? — буркнул Тиг, но беззлобно. Ему нравилось ехать быстро, подскакивая на кочках, хотя от этого нас трясло так, что у меня стучали зубы. Но пару раз ему всё же удалось показать, будто его стальное чудовище может летать. Я боялась повторять этот фокус. Снесла бы глушитель к чёртовой матери.
Я свернула на грязную дорогу, Тиг ещё раз глубоко затянулся, погасил недокуренный косяк и бросил в пепельницу. Стал копаться в сумке, почуяв мясо. Выловил сэндвич.
— Блин, Смиффи, ты просто Бог.
— Рада знакомству, — сказала я с божественной важностью, и Тиг снова хрюкнул.
Он включил радио — станцию 101,5, крутившую альтернативный рок и олдскул. Все кнопки его дорожного радио были настроены на неё — по его мнению, она единственная хоть на что-то годилась. Недели три назад я перенастроила все кнопки на попсовую станцию, которую он терпеть не мог, но он как раз отчего-то перестал слушать радио. Устав ждать, я включила его сама. Закончился хит Моррисси, и заиграл диджей Хаммер. Тиг нажал четвёртую кнопку, потом вторую, но ничего не изменилось.
— Ну ты и засранка, Смифф, — сказал он с таким чувством, что я вспыхнула.
Сняв ветчину с сэндвича, он накрыл ей лицо, как розовой мясной паранджой, и стал подпевать Хаммеру, но в конце концов закричал: «Время ветчины!» — и ухватил её зубами.
— Время ветчины! — запели мы хором. Машина чуть шатнулась, бок царапнули ветки.
— Ого! — крикнул Тиг, всё ещё смеясь. Я тут же выровняла машину, замедлила ход. Последние полмили я украдкой бросала взгляды на его римский нос, резко очерченную челюсть, длинные пальцы музыканта.
Тиг пел дуэтом с Хаммером, ел сэндвич и не чувствовал моего взгляда. Мне хорошо это удавалось. Я ещё в школе научилась тайком смотреть на других девчонок. Чем больше я рассматривала их, тем грустнее мне становилось. У самых мерзких девчонок были самые красивые фигуры, как будто стройные ноги, упругая грудь и чистая кожа давались как награда за гнусность.
Они не заслуживали тех тонких, звонких тел, в которые их поселили. Интересно, думала я, каково это — бегать, не чувствуя, как трясётся жир, как каждое движение становится унизительной конвульсией? Интересно, я тоже стала бы стервой? Если да, решила я, лучше уж оставаться жирной, но доброй.
Однажды в раздевалке после забега я забылась и засмотрелась на Шелли Гаст и её подружек. Они переминались с ноги на ногу, нагибались, гладили себя по узким талиям. Их розовые, кремовые, оливковые — в Брайтоне были представлены только эти расцветки — тела были такими гибкими. Шелли стояла ко мне ближе всех, полуголая; трусики подчёркивали полушария маленькой упругой задницы.
— Ну почему у меня совсем нет сисек, — причитала она, хотя у неё были превосходные сиськи второго размера с сосками цвета розовой сахарной ваты. Я смотрела, как она прячет их внутри бюстгальтера в горошек. Из моей жирной массы тоже что-то выпирало, но бесполое; не грудь, а два сгустка жира над тройными складками живота. Шелли поймала мой взгляд.