Именно ссылаясь на эту утрату, маньяк уводил в лес десятки людей. Сердобольные москвичи поплатились за то, что не могли отказать ему в просьбе разделить его горе, помянуть собаку.
Есть интересный фрагмент в показаниях матери:
В периоды, когда он пил, он общался с соответствующей публикой, то есть с алкоголиками. А когда перестал пить, то начал ненавидеть эту категорию. Мне кажется, он и сам себя ненавидел, когда он пил. Я видела, как он переживал, что напивался до скотского состояния, а потом у него появилось безразличие.
Мама, которая, повторюсь, жила с ним в одной комнате и каждый день, каждую ночь была рядом, говорит, что ничего не подозревала:
Меня не настораживало, когда он поздно приходил, так как я считала, что он может и с женщиной время провести, и просто погулять. У Саши я никогда не видела ни крови на одежде, ни телесных повреждений. У Саши под столом, стоящим рядом с его кроватью, лежали вещи. Саша мне сказал, чтобы я их не трогала. И я не трогала. Если бы у меня были хоть какие-то основания беспокоиться и подозревать, что в действительности происходило… Я бы повлияла на ситуацию.
Могла ли она действительно повлиять? Об этом могут знать только эксперты.
На комплексную экспертизу в Центр им. В. П. Сербского Пичушкин поступил 15 января 2007 г. Срок экспертизы дважды продлевался судом на 30 дней (уж очень необычный был пациент, требовал больше времени для изучения).
Один из работников Центра рассказал о том, как вел себя Пичушкин:
– Обследование было длительным. Оно включало много этапов. Он при этом, если можно так выразиться, красовался. Рассказывал о своей уникальности. Заявил, что родился якобы в «рубашке». Но медицинская карта из роддома это опровергала.
Пичушкин держался пренебрежительно, слова растягивал, иногда высоко закидывал ногу, фиксируя ее на колене другой ноги, курил, практически постоянно раскачивал туловище. При этом глазного контакта избегал. Во время разговора выглядывал как бы исподлобья.
Очень запомнилось, что лицо у него было асимметрично, в качестве реакции на вопросы он то выдвигал нижнюю челюсть, то перекашивал ее.
Вообще, в начале пребывания в Центре был напряжен, озлоблен, крайне неохотно отвечал на вопросы врачей, в беседах с докторами держался с нарочитым пренебрежением. Высказал недовольство режимными требованиями в стационаре, требовал к себе особого отношения.
– Все причины, как говорят, кроются в детстве. Что он про него рассказывал? Что вы сами выяснили?
– Ничего особенного. В детстве он был совершено нормальным ребенком. Единственный инцидент, о котором, кстати, писали СМИ: в четыре года упал с качелей и те ударили ему по голове (неделю провел в Морозовской детской больнице). Проблемы начались в школе. Он не успевал с программой. Читал с трудом, задачи в два или три действия выполнить не мог. Первый класс едва закончил.
– Тогда его поставили на учет в ПНД?
– Да. У него выявили задержку речевого и интеллектуального развития. В итоге попал в спецшколу-интернат для детей с тяжелыми нарушениями речи. Но даже там учился очень плохо, о чем нам прислали справки. Помню, в них были пометки: «Совершенно не справляется с решением задач», «Не развито логическое мышление». В 1985 г. ему ставили диагноз «смешанные нарушения развития, задержка развития».
– И как же потом его сняли с учета?
– Хороший вопрос. Возможно, педагоги смогли действительно скорректировать его состояние. Но скорее всего, он адаптировался, мимикрировал. Научился отвечать на вопросы так, чтобы это удовлетворяло врачей. В 1989 г. дефектолог и психиатр посчитали, что он наверстал упущенное в развитии, и сняли его с учета в ПНД.
Но проблемы у него не пропали. С 16–17 лет у него отмечались беспричинные колебания настроения. То он становился замкнутым, медлительным, недовольным собой и окружающими, то, наоборот, испытывал подъем, становился подвижным, деятельным, оптимистичным (он это называл «хорошие времена»).
– Правда, что накануне первого убийства он обращался в ПНД?
– 13 марта 1992 г. пришел в диспансер по месту жительства. Высказал жалобы на вспыльчивость, раздражительность и злобливость. Откровенно сообщил, что служить в армии не хочет. Его в итоге туда не взяли, но не потому, что он не захотел, а потому, что военная комиссия оказалась бдительной. Ему выставили диагноз «дебильность в легкой стадии с психопатизацией личности».
Смотрите, 15 мая 1992 г. комиссия признала его негодным к службе в армии, а 27 июня он совершил первое убийство.
– Тема мертвецов его интересовала, судя по найденным в квартире книгам, фото и фильмам. Он сам про это что-то говорил?
– Говорил, что один из фильмов, который произвел на него впечатление, – «Зловещие мертвецы».
– Он влюблялся?
– В 16 лет. Но девушка ему взаимностью не ответила, из-за чего он переживал.
– На Пичушкина несколько раз нападали до того, как он стал серийным убийцей. Что он про это рассказывал?
– Немного. А по медицинским документам мы видели, что в 1995 г. он был госпитализирован с сотрясением мозга, с переломом черепа, в 1997 г. – с ножевым ранением. Оба раза, если мне память не изменяет, был в состоянии алкогольного опьянения.
– Что он сам про себя говорил? Как он себя видел?
– Себя характеризовал замкнутым, обидчивым, излишне пунктуальным, нетерпимым к неаккуратности, к необязательности в людях. Среди прочего подчеркивал свойственное ему чувство юмора. Кстати, в доказательство рассказал действительно смешной анекдот из числа относящихся к черному юмору. Не скрывал, что с 21 года злоупотреблял спиртными напитками, выпивал до 1 л водки в сутки, и что с 25 лет пил запоями, опохмелялся. В состоянии похмелья отмечались головные боли, сухость во рту, выступал холодный пот, его трясло, нередко пропивал вещи. Утверждает, что с 2005 г. прекратил злоупотребление.
– Про близких людей он что-то говорил?
– О своих родственниках высказывался достаточно холодно. Обвинял мать и сестру, что те подпали под влияние мужа сестры, который ему неприятен.
– Про первое убийство рассказывал?
– Про все. Но про первое как раз менее охотно. О потерпевшем (приятеле по ПТУ) отзывался цинично и злобно. И вроде как все походило на «какую-то игру», тот «вроде как прикинулся мертвым». Судя по его рассказу, он только потом осознал, что убил. С оттенком нарочитости демонстрировал равнодушное отношение к случившемуся, указывая, что устал от многократных расспросов на эту тему.
А вот про все остальные рассказывал с удовольствием.
В ходе расспросов стал проявлять оживление при упоминании о содеянном, рассказывал о своих агрессивных действиях со всеми подробностями. Часто с улыбкой на лице сопровождал рассказы обильной жестикуляцией, указывая, что испытывал потребность убивать людей. Перед выходом на охоту не находил себе места. Была прямо как истерика, тянула какая-то сила, подчеркивал, что его всегда тянуло к рекордам. Вообще, когда его спрашивали про убийство, он очень оживлялся. Речь становилась у него быстрой. На вопрос, что он чувствовал в моменты убийств, охарактеризовал свое состояние, сравнивая его с ощущениями наркомана. Гордился тем, что с легкостью заманивал жертв и успешно скрывал улики. Говорил, что мог бы позволить себе положить еще много трупов. Периодически перекладывал ответственность за свои поступки, говорил, что был «как запрограммированный». В одном случае сказал: «Мы сидели на бревне, я долго размышлял, отпустить или не отпустить, но я был уже как зомби».
Еще он признавался: «Сколько раз мне хотелось все это рассказать кому-то. О, меня так подмывало рассказать!»
Рассказывал, что чувствовал себя как на охоте, настраивался. Про тех, кого убивал, говорил, что он их «переместил».
– Что это означало?
– По его словам, между убийством и «перемещением» существует огромная разница, что «перемещать» нужно только хороших людей, с которыми никогда не ссорился и не враждовал. Рассказывал, что он как бы «забирал их с собой» (в тот период он начал заявлять, что все жертвы им были выбраны якобы неслучайно, что все они были интересными и «близкими по духу и по ауре» людьми). Цитирую его: «Нужно было слиться с ними в одно».
Уверял, что после «перемещения» разговаривал с ними по нескольку часов или даже дней. Заявлял, что «это была их судьба, что они с ним встретились», что «всем им хорошо», что «они ему помогают, поддерживают его, дают советы», что он «с ними даже справлял Новый год», что «аура их находится на кроватях рядом». Заявлял, что «не скучает, ему не одиноко», «его есть кому поддерживать», он постоянно «общается с перемещенными». А еще говорил, что «перемещенные» родились специально для него.
– Какая жуть!
– При этом сказанное им нелогично.
Кстати, про своих жертв он очень плохо говорил, когда мы начинали конкретно о них расспрашивать.
– Как именно?
– Пренебрежительно и цинично. В ответах использовал много жаргонных слов и ненормативные выражения тоже. «Клевали безотказно» (это про то, что они шли с ним в лес добровольно), «сами-то в колодец не бросались» (про то, что сталкивал их туда на верную смерть). Презрительно говорил, что потерпевшие «лукавили, только плакались, что жить не хочется, а когда чувствовали, что всё, цеплялись за жизнь». Демонстрировал брезгливость и отвращение, когда вспоминал о некоторых жертвах. Но это в целом его черта. Он очень презрительно отзывался не только о жертвах, но и обо всех своих знакомых, в том числе о коллегах по работе. Называл их «стадом баранов», издевался над их примитивностью, с ухмылкой вспоминал, что ему нравилось их пугать.