– О чем?
– О последствиях…
– То есть вы не знали, что убивать детей нельзя, что вообще убивать нельзя?!
– Знал, конечно. Но лукавый, что ли… Скорее всего, да, он. Голосов я никогда не слышал, никто внутри меня приказов совершать то, что сделал, не давал.
Пожизненное заключение – это страшно. Если бы можно было все изменить, я бы не стал делать того, что сделал.
– Как вы себя чувствуете?
– Сплю плохо, кошмары мучают. Снится эта девочка. Снятся умершие папа и бабушка, они меня ругают за то, что сотворил с ней.
– Психолог к вам приходит?
– Да, хороший тут психолог. Рисую картинки по его заданию, тесты прохожу. Вот спросил, с каким цветком, с какой вещью и каким животным себя ассоциирую. Ответил, что с тюльпаном (нераскрывшимся бутоном), с большой сумкой и со змеей. Змея – потому что мудрая.
– Книги у вас есть?
– Да. Читаю сейчас сборник рассказов Куприна, а еще Толстого «После бала». Газеты принесли в камеру, тоже листаю.
– У вас какие-то жалобы остались?
– Туалетная бумага закончилась. И спичек мне никто не дает, а курить хочется. Передачек никто не передает. Писем тоже нет. Я отослал одно маме, ответа не получил. Свидания я у следователя не просил: мама больная, она не приедет.
…Уходя, Герасимов все еще пытался правильно застегнуть рубашку. Тонкие скрюченные пальцы не особо слушались. Ноги тоже как будто мало ему подчинялись. На раскаявшегося человека он похож не был.
А мы поймали себя на мысли: увидев такого на улице, ни за что не подумаешь, что это маньяк. «Обыденность зла» – так обычно говорят про вот этих неприметных злодеев. Присутствовавший при общении бывший педагог-воспитатель заметил, что, скорее всего, в детстве и юности Герасимов был гадким утенком, не выделявшимся ни внешностью, ни умом, ни талантами. Он затаил злобу на мир, и вот она копилась, копилась, копилась… А потом вылилась. Почему на ребенка? Такие, как Герасимов, – трусы, так что в жертвы выбирают самых беззащитных, которые не могут оказать им сопротивление.
Змея – символ лукавого, которого педофил в разговоре упомянул не раз и на которого, казалось, похож.
Тюльпан – его, как говорят психологи, часто выбирают люди, втайне мечтающие о власти над другими.
Сумка… Именно в большой спортивной сумке злодеи спрятали тело девочки.
Следствие меж тем выявило еще один эпизод. Герасимов с сентября 2021 по январь 2022 г. несколько раз насиловал 12-летнего ученика школы-интерната из поселка Никольское (там воспитываются дети-инвалиды).
Часть IIIГде прячут правду о маньяках
Глава 1Сычёвка
Страшнее колонии для пожизненно осужденных многие считают только ПБСТИН – психиатрическую больницу специализированного типа с интенсивным наблюдением. В России семь таких учреждений, рассчитанных на 4400 человек, и в них содержатся совершившие особо тяжкие преступления.
Насиловали и убивали, мучили и ели плоть человеческую… При этом не преступники, но больные. Не осужденные, но пациенты. У некоторых из них шансы покинуть эти больничные стены еще более призрачные, чем вероятность освободиться у приговоренных к пожизненному сроку. И каким бы чудовищным ни было то, что они сделали, их полная безумия жизнь не должна быть пыткой.
Сычёвская спецлечебница в Смоленской области. Если пациенты этой психбольницы когда-нибудь сбегут все разом, это будет почище «холодного лета пятьдесят третьего». Потому как на руках практически каждого из них кровь десятков жертв. То, что они натворили, не в каждом фильме ужасов увидишь. А на вид большинство – милейшие люди. Хотят завести семьи, любят фильмы про Индиану Джонса, мечтают построить рай на земле и регулярно пишут президенту.
Единственная защита в случае их нападения – кнопка вызова охраны ФСИН, которую каждый медик носит в кармане. Прибегать к ее помощи приходится частенько. Сигнал поступает на пост мгновенно, но, пока тюремщики добегут, маньяк, как поется в песне Лагутенко, «порежет тебя на меха»[12].
Медики показывают на здание, которое когда-то было лечебно-трудовой мастерской. Ее закрыли после того, как один больной в 2007 г. убил и расчленил здесь сестру-хозяйку (а до этого другой здесь же напал на сотрудницу и ударил ее молотком по голове).
«Она только устроилась, всего три дня работала, – вздыхает главврач. – Больной был в мастерской (там шили для отделения постельное белье), подошел к местному телефону и вызвал ее. В одиночку по территории запрещено ходить, а она взяла и пошла. Открыла ключом дверь в мастерскую, а он ее затащил, убил, расчленил и спрятал останки».
Искали девушку неделю. Приводили собак, специально обученных для поиска трупов, – бесполезно. Некоторые больные брали это убийство на себя, но никто из них не мог сказать, где тело. Наконец милиционеры вычислили убийцу, и он показал спрятанные под полом останки. Единственное – так и не нашли ножовку, которой он распилил тело. Кстати, агрессивным его в Сычёвке не считали, хотя знали, что в московской больнице, где маньяк лежал до этого, он уже нападал на персонал. В смоленской психушке он рисовал, красиво писал (даже оформлял бюллетени), старался угодить всем врачам и пациентам. Но страсть у него была одна – женщины. Он был прямо помешан на них и, кстати, оказался в психушке за изнасилования. Уже после трагедии в мастерской нашли стену, обклеенную порнографическими фотографиями (держать такие «постояльцам» запрещено, но они даже тут умудряются доставать их по каким-то своим каналам).
«Клиенты» в Сычёвке самые тяжелые. Врачи говорят, что процент серийных убийц с каждым годом растет. И если раньше в больницу попадали за преступления против собственности (клептоманы, пироманы и т. д.), то сейчас – исключительно против личности. Шизофреников среди них становится меньше, а вот больных с органическими расстройствами (их диагностировать сложнее, протекают часто без бреда) все больше. Средний возраст – 31–40 лет.
Пациенты Сычёвской психиатрической лечебницы
Никто лучше не опишет и свое преступление и свое наказание, чем сами пациенты-заключенные.
У Игоря Ч. на счету семь жертв, в том числе женщины. Все убийства однотипные, совершенные за короткий срок – меньше чем за полгода. Задушил, расчленил, тела сжигал прямо у себя дома, в печке. Из черепов делал сувениры, сердце жарил и ел. Светила российской психиатрии не могли ему поставить диагноз несколько лет! Он ведь никогда на учете не стоял, генетика хорошая, здоровье отменное, семья благополучная, работа интересная… Трудился, кстати, в цирке. Был ассистентом, униформистом, бутафором, служащим по уходу за животными.
– Я животных просто обожаю, – рассказывает он мне, улыбаясь. Доброе простое лицо, только глаза такие черные и взгляд словно какой-то зеркальный, аж жуть берет. Речь немного заторможенная. Наверное, от лекарств.
– Вот каждые полгода комиссия спрашивает, не мучил ли я в детстве животных. Никогда. У меня дома много разных было, даже кобра. Змей очень люблю. Они красивые, медлительные. Один раз щитомордник меня укусил, но брат отвез в госпиталь, успели вовремя.
– Как вы себя чувствуете – выздоровели?
– А я и раньше не чувствовал себя больным.
– То есть можете выйти на свободу с полной уверенностью, что никому вреда не причините?
– Только под контролем психиатра. Чтоб он за меня отвечал, чтоб периодически консультировал. Хочется уже выйти, конечно. У меня там брат, мать. Письма пишут, приезжают. Мне 47 лет, но я бы еще семью завел. Работал бы опять в цирке.
– Но если вы и раньше чувствовали себя здоровым, то почему здесь, а не в тюрьме?
– Врачи так решили, не я сам. Мотива в убийствах не нашли.
– А он был? Ваши жертвы в чем-то перед вами провинились?
– Провинились? Не-е-ет. Они все были малознакомые мне люди. Я их приглашал в гости. Они приходили. Я общительный ведь очень. Мы сидели, разговаривали, выпивали. А потом провал в памяти. И я не помню самого момента, когда убивал. Очнусь – лежит мертвый человек. Надо куда-то прятать. Вот я кости сжигал в печке (дом у меня барачного типа), а мясо отделял и выбрасывал в речку. Оно плохо горит, да и запах соседей привлечет.
– А зачем черепа коллекционировали?
– Да у меня один череп был. А почему в уголовном деле появилось много, я сам не знаю. Я тот череп, из которого шкатулку сделал, на кладбище выкопал.
– А зачем вам такая шкатулка понадобилась?
– Видел по телевизору в фильме про Индиану Джонса. Там была такая. Ну и я сделал почти один в один. Покрыл лаком. Вставил камни. Ее потом забрали полицейские.
– А как человеческое сердце ели, помните?
– Это помню. Пожарил на сковороде и съел.
– И как на вкус?
– Обычный вкус, как у любого животного. Я до этого ел свиное и говяжье сердца, так что есть с чем сравнивать. Человеческое мало чем отличается от них.
– Это был какой-то ритуал?
– Да нет. Просто пожарил и съел. Не знаю зачем. Сейчас бы не стал есть.
– Может, вам есть тогда нечего было?
– Продукты у меня всегда были. Я зарабатывал хорошо.
– Вам вообще знакомо такое чувство, как жалость? Ведь ваши жертвы, наверное, умоляли не трогать их.
– Да говорю же, что я не помню всего этого. Я до этого на велосипеде два месяца катался, падал, головой ударялся. Может, травма какая была и на ее фоне все это случилось.
– Вы в Бога верите?
– Нет, я верю только в то, что можно пощупать, потрогать.
– Допустим. Но даже если следовать обычным земным законам, разве имеет право один лишать жизни другого?