Он смотрел мне прямо в глаза, пока жизнь покидала мое тело. И на его губах была все та же легкая, презрительная усмешка.
Мир померк.
Я открыл глаза. Я снова стоял на серой равнине. Мое тело было целым, но в груди все еще был фантомный холод от его клинка. Напротив, в десяти шагах, стоял он. Хакон. Ждал. С той же усмешкой.
Я снова бросился в бой. На этот раз я начал с дальних атак, с «Роя Углей». Он даже не уклонился. Он просто отбил каждый из десяти угольков плоской стороной своего меча с такой скоростью, что я не успел уследить за его движениями. А затем он метнул свой меч. Я не успел среагировать.
Я снова открыл глаза. Я бросился в бой.
Снова.
Я умирал от удара в спину. Умирал от брошенного меча. Умирал, задохнувшись в его железной хватке. Умирал, когда он использовал мои же трюки против меня, спровоцировав меня на атаку и встретив ее идеальным контрударом.
Каждый раз я пробовал новую тактику. Каждую мою тактику он читал, как открытую книгу.
Я стоял на равнине, тяжело дыша. Мое тело было целым, но моя душа была покрыта сотнями шрамов. Я был измотан до предела. Но в моих глазах больше не было ярости. Лишь холодная, звенящая пустота и концентрация.
Я смотрел на него. На своего идеального врага. На свое идеальное зеркало, отражающее все мои слабости. Я проиграл сто двадцать девять раз. И я был готов проиграть снова.
Я снова открыл глаза. Он стоял напротив. Ждал.
Я усмехнулся. Моя первая настоящая тренировка только что началась.
Глава 46
Первые сто тридцать поражений я воспринял как должное.
Мой разум, защищенный холодной, выжженной пустотой статуса «Одинокий Волк», работал как безупречный механизм. Каждая моя смерть была лишь новой порцией данных для анализа. Я был машиной, которая пыталась найти верный алгоритм для решения невыполнимой задачи.
Я открывал глаза на серой равнине. Перед внутренним взором всплывал лог.
Я вставал. Анализировал ошибку. Вносил коррективы в тактику. И снова бросался в бой. Во мне не было ни страха, ни отчаяния. Лишь холодный, исследовательский интерес. Я был ученым, а мое собственное тело и душа — подопытным материалом.
Я умирал десятки раз. От быстрого укола в сердце, который симулякр Хакона наносил с такой точностью, что я даже не успевал почувствовать боль. От брошенного топора, который с хрустом ломал мой позвоночник, парализуя меня за мгновение до смерти. От удушения в его железной хватке, когда он просто поднимал меня в воздух и смотрел, как жизнь уходит из моих глаз. Боль была реальной, но она была лишь переменной в уравнении. Она не затрагивала мою суть. Я был неуязвим.
Я так думал.
Все изменилось после сто пятьдесятой смерти.
Симулякр Хакона, казалось, адаптировался. Или, может, такова была программа этого личного ада. Он перестал просто убивать меня. Он начал меня унижать.
В сто пятьдесят первом бою он не стал меня атаковать. Он просто стоял и смотрел, как я, задыхаясь, провожу свои атаки. Он уклонялся от моего «Роя Углей» с ленивой, оскорбительной грацией, отступая ровно настолько, чтобы последний уголек погас в сантиметре от его сапога. Он отбивал мой усиленный «Пожирателем Душ» клинок плоской стороной своего меча, с таким звуком, будто отмахивался от назойливой мухи.
А потом он обезоружил меня. Одним быстрым, неуловимым движением он выбил меч из моих рук. «Пожиратель Душ» с лязгом отлетел в сторону. Я остался перед ним с голыми руками.
Он не стал меня убивать. Он просто стоял и смотрел на меня. С той же самой презрительной усмешкой. Усмешкой, которая говорила: «Ты — ничто. Ты даже не стоишь моего удара. Ты просто насекомое, которое забавно давить».
И в этот момент что-то внутри меня треснуло. Ледяная броня моего статуса, моя защита от мира, дала первую, тонкую, как волос, трещину. Сквозь нее просочилась эмоция. Не страх. Нет. Нечто гораздо более примитивное и детское.
Обида. Жгучая, унизительная обида.
— Дерись! — закричал я, и мой голос сорвался, став тонким и мальчишеским. — Дерись, трус!
Он усмехнулся и, сделав шаг вперед, просто ударил меня кулаком в лицо. Несильно. Не как воин. А как взрослый, который наказывает непослушного ребенка, ставя его на место.
Я открыл глаза. Но на этот раз что-то было иначе. Холодная уверенность исчезла. На ее месте была звенящая, тревожная пустота. Трещина в моей броне осталась.
И в сто пятьдесять втором бою я впервые почувствовал это. Когда его меч со свистом летел к моему горлу, я почувствовал, как мое сердце сжалось от ледяного, первобытного страха. Это ощущение было настолько неожиданным и чужеродным, что я замер на месте, парализованный не его атакой, а своим собственным, забытым чувством.
Страх стал моим новым спутником. Он был ядом, который просачивался через трещину в моей душе, отравляя все. Мой холодный анализ утонул в нем. Моя тактика рассыпалась.
Я начал совершать глупые, детские ошибки. Путал заклинания. Забывал про стойку. Мои руки дрожали, и меч казался чужим и неподъемным. Я больше не был хищником, изучающим жертву. Я был жертвой, которая в панике мечется перед хищником.
Хакон убивал меня теперь играючи. Легко. Небрежно. Он больше не видел во мне даже интересного противника. Он видел лишь сломленную игрушку.
На сто сто шестьдесят пятьом поражении я был сломлен окончательно. Я стоял посреди серой равнины, израненный фантомной болью, опустошенный. Он снова обезоружил меня и медленно пошел ко мне. Я не двигался. Я просто смотрел на него, и мое тело била мелкая, неконтролируемая дрожь. Я больше не мог сражаться. Я не хотел. Я хотел, чтобы это просто закончилось.
Он остановился в шаге от меня. И заговорил. Впервые. Его голос был идеальной копией голоса настоящего Хакона — тихий, холодный, полный презрения. — Ты все еще здесь, червь? — спросил он. — Я думал, ты уже понял. Ты — ничто.
Эти слова были не мечом. Они были молотом, который с оглушительным треском разбил плотину моей защиты.
— Ты был ничем в своем прошлом мире. И ты остался ничем в этом. Ты просто пыль. Пустое место.
Все, что я так долго сдерживал, вся боль, вся потеря, весь ужас резни, вся моя прошлая и настоящая беспомощность — все это хлынуло наружу.
Я упал на колени. Меч выпал из моих ослабевших рук. Лицо исказилось гримасой, которую я не мог контролировать. И из моей груди вырвался звук, которого я не издавал с тех пор, как был беспомощным калекой в прошлой жизни.
Я заплакал.
Это не были тихие слезы. Это были уродливые, отчаянные, громкие рыдания сломленного ребенка. Ребенка, у которого отняли все. Дважды. Я рыдал от беспомосилия, от страха, от осознания своей полной, абсолютной ничтожности перед лицом настоящего врага. Я сжался в комок на серой, безразличной земле этого измерения и просто выл, как раненый зверек.
Я поднял заплаканное лицо. Симулякр Хакона все еще стоял надо мной, глядя на меня с тем же холодным презрением. А затем его фигура начала медленно таять, растворяясь в сером воздухе.
Экзамен был окончен. И я его не просто провалил. Я был уничтожен.
Мир серого пепла и бесконечного унижения не растворился. Его вырвали из моего сознания с такой силой, что я ощутил это физически. Словно невидимая рука схватила меня за душу и с безжалостной силой швырнула обратно в мое тело.
Я рухнул. Не на серую равнину. А на холодный, твердый каменный пол своей комнаты в общежитии. Я лежал, свернувшись в клубок, и меня била крупная, неконтролируемая дрожь. Воздух был густым и пыльным, пах старым деревом и застывшей тишиной.
Тело не болело. Фантомные раны от ста шестьдесят пять смертей исчезли в момент возвращения. Но то, что болело, было гораздо глубже.
Я мысленно вызвал Систему, ища спасения в ее привычной, холодной логике. Интерфейс вспыхнул перед глазами, но он был другим. Тусклым. Ненадежным. И одна строка в моем статусе горела мертвенно-серым, неактивным цветом.
Моя броня. Мой щит. Моя стена, отделявшая меня от мира, — рухнула.
И в образовавшуюся брешь хлынул океан.
Я впервые за эти месяцы почувствовал все. По-настоящему. Холод камня под щекой. Колючую ткань робы. Пыль, забившуюся в нос. И его. Всепоглощающий, липкий, животный страх. Он был не просто мыслью. Он был физическим ощущением. Он скручивал внутренности, замораживал кровь, парализовал волю. Я был голым. Один на один со своими собственными демонами, которые, почувствовав свободу, с радостным визгом набросились на меня, разрывая на части.
Я закрыл глаза, но это не помогло. Перед внутренним взором стояло его лицо. Спокойное, презрительное лицо Хакона. И его голос, который теперь звучал не в симуляции, а в моей собственной голове, повторяя снова и снова, как приговор.
«Ты — ничто».«Ты был ничем в своем прошлом мире. И ты остался ничем в этом».«Пыль. Пустое место».
Он был прав. О, во имя всех богов и демонов, как же он был прав.
Память, которую я так долго держал в узде, которую использовал как источник знаний, хлынула на меня потоком чистого, незамутненного страдания.
Я снова был там. В той комнате. В том кресле. Я чувствовал фантомный холод металла под своими пальцами. Чувствовал унизительную беспомощность своих мертвых, бесполезных ног. Я видел равнодушные лица врачей, выносящих свой вердикт. Видел сочувствие, которое было хуже презрения. Я вспомнил тишину. Тишину моего пятнадцатого дня рождения, когда никто не вошел в мою комнату. Тишину вечеров, когда я слышал смех своей старой семьи из гостиной, пока я сидел один в темноте. Они не были злыми. Они просто… забыли. Забыли, что я существую. Я был сломанной вещью, которую убрали в чулан, чтобы она не портила вид. Обузой. Пустым местом.
«Ты мечтал о силе, — шептал мне внутренний голос, и это был голос Хакона. — Ты мечтал о шансе стать кем-то».
Да. Мечтал. И Система дала мне этот шанс.
Она дала мне все, о чем я мог только мечтать. Здоровое, сильное тело. Невероятный, почти божественный дар. Возможность стать кем-то. И она дала мне новую семью.