Когда мероприятие закончилось, Адриа пошел поздравить Берната, и тот сказал: видишь, зал полный, а Адриа ответил: да, дружище, поздравляю. Текла поцеловала Адриа. Было видно, что она успокоилась, как будто у нее груз с души свалился, и, прежде чем к ним подошла Гаррига, она успела сказать: слушай, я не ожидала, что придет столько народу. Адриа не хватило духу спросить, почему же не пришел его друг Льуренс. Гаррига присоединилась к ним, чтобы поприветствовать профессора Ардевола, с которым не была знакома лично, и Бернат предложил пойти всем вместе поужинать.
– Прости, не могу. Мне очень жаль. Правда. Пойдите отпразднуйте, вы это заслужили.
Когда он выходил, зал был уже пуст. В вестибюле Лаура делала вид, что изучает программу ближайших мероприятий. Заслышав шаги Адриа, она обернулась:
– Привет.
– Привет.
– Я тебя приглашаю на ужин, – сказала она серьезно.
– Не могу.
– Пойдем…
– Честное слово, не могу. Я иду к врачу.
У Лауры открылся рот от удивления, как будто в нем застряли слова, которые она собиралась сказать. Она посмотрела на часы, но промолчала. Скорее слегка обидевшись, она произнесла: ну что ж, хорошо, не страшно. И выдавила из себя улыбку: у тебя все в порядке?
– Нет. А у тебя?
– Тоже нет. Я, может быть, перееду в Упсалу.
– Ну что ж. Если тебе так лучше…
– Не уверена.
– Мы не могли бы поговорить об этом в другой раз? – спросил Адриа, показывая циферблат часов вместо извинений.
– Иди, иди к врачу.
Он запечатлел на ее щеке целомудренный поцелуй и быстро, не оборачиваясь, вышел. Он успел расслышать теперь уже беззаботный смех Берната, и я по-настоящему порадовался за него, ведь Бернат заслужил все это. На улице начался дождь, и Адриа, в забрызганных очках, принялся ловить такси без всякой надежды на успех.
– Простите, пожалуйста. – Он вытер мокрые ботинки о коврик в прихожей.
– Все в порядке. – Хозяин провел его налево, в комнату для посетителей. – Я боялся, что вы забыли.
Слышно было, как в правой части квартиры раскладывают тарелки и вилки. Доктор Далмау пропустил вперед Адриа и закрыл дверь комнаты. Он собрался было надеть висевший на вешалке халат, но не стал. Оба сели за стол. Молча посмотрели друг на друга. За спиной доктора на стене висела репродукция какого-то портрета Модильяни в желтых тонах. В окно барабанил весенний ливень.
– Ну, что с вами происходит?
Адриа поднял руку, призывая прислушаться:
– Вы слышите?
– Что?
– Телефон.
– Да. Сейчас кто-нибудь подойдет. Это наверняка звонят моей дочери, так что мы будем лишены связи часа на два.
– А…
И в самом деле, телефон в глубине квартиры перестал звонить и раздался женский голос, сказавший: я слушаю. Да, это я, а кто же еще?
– А что еще?
– Больше ничего. Только телефон. Я все время слышу, как звонит телефон.
– Подождите-ка. Объясните подробнее.
– Я постоянно слышу телефонный звонок. Звонок, от которого я чувствую себя виноватым, который меня изводит и который я не могу выбросить из головы.
– А с каких пор?
– Да вот уже целых два года. Даже почти три. С четырнадцатого июля тысяча девятьсот девяносто шестого года.
– Quatorze juillet?[405]
– Да, с четырнадцатого июля тысяча девятьсот девяносто шестого года, когда зазвонил телефон.
Он звонил на тумбочке у кровати, со стороны Лауры, в комнате, где в беспорядке лежали наполовину собранные чемоданы. Они молча переглянулись будто преступники, словно спрашивая друг у друга, не ждал ли кто-то из них звонка. Лаура, которая лежала положив голову на грудь Адриа, не шевелилась, и оба слушали, как настойчивый звонок все звенел, и звенел, и звенел… Адриа не сводил глаз с волос Лауры, думая, что она возьмет. Но нет. Телефон продолжал звонить. В конце концов каким-то чудом он замолчал. Адриа расслабился. Только теперь он заметил, в каком напряжении был до этого. Он снова провел рукой по волосам Лауры. Но рука его замерла, потому что телефон снова затрезвонил.
– Господи боже ты мой, да что им нужно! – сказала она и крепче прижалась к Адриа.
Телефон вновь долго не унимался.
– Возьми трубку, – сказал он.
– Меня нет дома. Я с тобой.
– Возьми трубку.
Лаура нехотя приподнялась, сняла трубку и усталым голосом сказала: слушаю. Несколько секунд молчала, потом обернулась к нему и передала трубку, с трудом скрывая удивление:
– Это тебя.
Не может быть, подумал Адриа. Но трубку взял. Он с восхищением заметил, что она без провода. Он впервые в жизни разговаривал по такому телефону. И удивился, что отметил это тогда и вспомнил сейчас, когда рассказывал все доктору Далмау, спустя почти три года.
– Я слушаю.
– Адриа?
– Да.
– Это Бернат.
– Как ты меня нашел?
– Долго объяснять. Слушай…
Я почувствовал, что Бернат мнется не к добру.
– Ну что?
– Сара…
На этом все кончилось, любимая. Все.
Я провел так мало дней с тобой, умывая тебя, укутывая тебя, обмахивая тебя, прося у тебя прощения. Тех дней, когда я пытался облегчить твою боль, которую я же и причинил. Дней Голгофы – конечно, прежде всего твоей, но, прости, не хочу тебя обижать, и моей тоже, – которые меня совершенно изменили. Раньше меня что-то интересовало. Теперь я перестал понимать, что к чему, и провожу весь день с тобой, а ты как будто просто лежишь и отдыхаешь. Что ты делала дома? Зачем ты вернулась – обнять меня или отругать? Ты решила вернуться или пришла забрать вещи, думая переехать в huitième arrondissement? Я тебе звонил, ты ведь помнишь, а Макс сказал, что ты не хочешь подходить к телефону. Ах да, да, прости: Лаура. Мне стало очень тяжело от всего. Не надо тебе было возвращаться: тебе не надо было уходить, потому что нам не надо было ссориться из-за этой чертовой скрипки. Я клянусь тебе, что верну ее хозяину, когда узнаю, кто он. Я сделаю это во имя тебя, любимая. Слышишь? Где-то ведь у меня лежит данная тобой бумажка с его фамилией.
– Пойдите поспите, сеньор Ардевол, – сказала медсестра по имени Дора, в очках с пластмассовой оправой.
– Врач сказал, что надо с ней разговаривать.
– Но вы целый день с ней разговаривали. У бедной Сары, наверно, уже в голове звенит.
Она проверила капельницу, молча посмотрела на монитор. Спросила, не глядя на него:
– О чем вы с ней говорите?
– Обо всем.
– Вы за два дня ей кучу историй понарассказывали.
– А вам никогда не было жаль, что вы молчали с любимым человеком?
Дора повела бровями и сказала, на сей раз глядя ему в глаза: сделайте нам одолжение, пойдите домой и поспите. Завтра вернетесь.
– Вы мне не ответили.
– У меня нет ответа.
Адриа Ардевол посмотрел на Сару:
– А если проснется – а меня нет?
– Мы вам позвоним, не волнуйтесь. Она никуда не денется.
Он не осмелился сказать: а если умрет, потому что это было немыслимо – теперь, когда в сентябре откроется выставка рисунков Сары Волтес-Эпштейн.
Дома я продолжал разговаривать с тобой, вспоминая, что я тебе рассказывал. И теперь, несколько лет спустя, я спешу тебе написать, чтобы ты не умерла окончательно, когда меня уже не будет. Все неправда, ты это знаешь. Однако все – великая глубокая правда, которую никто никогда не оспорит. Эта правда – мы с тобой. Эта правда – я вместе с тобой, озарившей мою жизнь.
– Сегодня приходил Макс, – сказал Адриа, но Сара не ответила, как будто ей было все равно.
– Привет, Адриа.
Адриа, не сводивший глаз с Сары, обернулся. В дверях стоял Макс Волтес-Эпштейн с бессмысленным букетом роз в руках.
– Привет, Макс. – Адриа посмотрел на розы. – Зачем ты…
– Она обожает цветы.
Я прожил с тобой тринадцать лет и не подозревал, что ты обожаешь цветы. Мне так стыдно. Я тринадцать лет не замечал, что ты каждую неделю ставила новый букет в прихожей. Гвоздики, гардении, лилии, розы и разные другие цветы. Я вдруг четко их увидел, и это было как обвинение.
– Положи их здесь, спасибо. – Я махнул непонятно куда рукой. – Я сейчас попрошу принести вазу.
– Я могу прийти вечером. Я договорился, чтобы… Если ты хочешь отдохнуть.
– Я не могу.
– Ты так выглядишь… ты так ужасно выглядишь… тебе нужно лечь и поспать несколько часов.
Оба они долго сидели у постели Сары и смотрели на нее, и каждый переживал по-своему. Макс думал: почему я не поехал с ней, она бы не была одна. Если б я знал, если б знал… Адриа же все говорил себе: если бы я не оказался в постели с Лаурой, я был бы дома, делая выписки из Льюля, Вико и Берлина, услышал бы дзыыыыыыынь, открыл бы дверь, ты бы поставила на пол сумку, и, когда бы с тобой случилось это ссучье кровоизлияние, этот проклятый инсульт, я бы взял тебя на руки, отнес в кровать и позвонил бы Далмау, в Красный Крест, в скорую, в Medicus Mundi[406], и тебя бы спасли. Все это по моей вине, соседи говорят, что ты вышла на площадку, потому что сумка была уже внутри, а ты упала и пролетела несколько ступенек, тебя подобрали, и доктор Реал сказала, что сначала надо спасти тебе жизнь, а потом уже смотреть, нет ли у тебя, бедной, каких-нибудь смещений или переломов. Но жизнь тебе, по крайней мере, спасли, потому что ты ведь проснешься когда-нибудь и скажешь мне: я бы с удовольствием выпила чашечку кофе, как тогда, когда ты вернулась в прошлый раз. Когда я провел с тобой первую ночь в больнице, еще сохраняя запах Лауры на коже, а потом вернулся домой, то в прихожей я увидел твою дорожную сумку и убедился, что ты захватила все, что прежде увезла с собой. И тогда я понял, что ты пришла, чтобы остаться. И я клянусь тебе, что услышал твой голос и твои слова «я бы с удовольствием выпила чашечку кофе». Мне говорят, что когда ты проснешься, то не будешь ничего помнить. Даже как ударилась о лестницу. Мундо, наши соседи снизу, услышали, как ты падаешь, и забили тревогу. А я в это время был в постели с Лаурой и не хотел подходить к телефону. Наконец Адриа очнулся от своих мыслей.