– Я понимаю твою боль, – сказала Ксения, когда они вышли к улице Льюрия и погрузились в шум торопливых такси. – Но надо перестать об этом думать. Лучше не рассказывай никому.
– Ты сама спросила.
– Откуда мне было знать…
Открыв двери в квартиру, Бернат пробормотал: земля – круглая, вот и снова Борн[142]. Он объяснил, что жил в этом районе, когда был маленьким, и теперь, по воле случая, после развода снова оказался здесь. И я рад этому – у меня столько воспоминаний связано со здешними улицами. Хочешь виски или чего-нибудь еще?
– Я не пью.
– Я тоже. Но держу алкоголь для гостей.
– Тогда воды, пожалуй.
– Эта стерва не дала мне остаться в собственном доме. Пришлось начинать жизнь заново. – Он распахнул руки, словно хотел разом обхватить всю квартиру. – Но я рад, что вернулся в свой квартал. Проходи!
Он показал, куда идти. И сам прошел вперед, чтобы зажечь свет.
– Я думаю, люди движутся вперед, но потом обязательно возвращаются к началу. Человек всегда возвращается к истокам. Если только смерть не помешает.
Это была большая комната, задумывавшаяся как столовая. В ней стояли диван, кресло, круглый стол, два пюпитра с нотами, шкаф с тремя инструментами внутри и заваленный бумагами стол с компьютером. А у стены – стеллаж, забитый книгами и партитурами. Комната словно собрала в себе итог всей жизни Берната.
Ксения открыла сумку, вынула оттуда диктофон и положила перед Бернатом.
– Видишь? Я еще не навел тут порядок, но это должна быть гостиная.
– Очень симпатичная.
– Стерва Текла не оставила мне ничего, ни единого стула. Все пришлось покупать в ИкеА. В моем возрасте – в ИкеА! Черт, ты что, записываешь?
Ксения выключила диктофон. И сказала тоном, который он за этот вечер от нее не слышал:
– Ты хочешь поговорить о сволочном характере своей жены или о твоих книгах? Я спрашиваю, чтобы знать: мне убрать диктофон или все-таки включить?
В наступившей тишине были слышны их собственные шаги. Но они ведь больше не шли по ночной улице. Бернат понял, что слышит удары своего сердца, и нашел это чрезвычайно забавным. С улицы донесся рев мотора мотоцикла, поднимавшегося по улице Льюрия.
– Touché[143].
– Я не знаю французского.
Бернат, смутившись, исчез. И вернулся, неся бутылку с водой незнакомой марки. И два стакана из ИкеА.
– Вода из облаков Тасмании. Тебе понравится.
Следующие полчаса они говорили о рассказах и принципе их отбора для сборника. И что третий и четвертый сборники были лучше. Роман? Нет, предпочитаю забеги на короткую дистанцию. Говоря, он все больше успокаивался. Ему стало стыдно за тот спектакль, который он устроил, рассказывая о своей чертовой бывшей, которую никак не мог выбросить из головы. Бернат не понимал, почему, заплатив кучу денег адвокату, он остался с пустыми руками. Эта ситуация постоянно крутится у меня в голове. Мне жаль, что я вывалил на тебя все это, но теперь ты поймешь, что писатели и артисты тоже люди.
– Я никогда в этом не сомневалась.
– Touché pour la seconde fois[144].
– Я уже сказала, что не говорю по-французски. Можешь рассказать, как рождаются твои рассказы?
Они еще долго разговаривали. Бернат рассказывал, как начал писать много лет тому назад. Без спешки. Я долго тяну, прежде чем дать «добро» книге. «Плазма» писалась три года.
– Ого!
– Да. Я написал ее очень легко. Ну… как тебе объяснить…
Молчание. Они сидели уже несколько часов, вода из облаков Тасмании давно закончилась. Ксения внимательно слушала. Какая-нибудь припозднившаяся машина временами проезжала по улице Льюрия. Дома было хорошо. Первый раз за много месяцев Бернат чувствовал себя хорошо дома – с кем-то, кто его слушал, а не критиковал, как это всю жизнь делал бедняга Адриа.
Внезапно на него навалилась усталость. Неужели это возраст? Ксения удобно устроилась в кресле из ИкеА. Она протянула руку, словно собираясь выключить диктофон, но передумала на полпути.
– Мне хотелось бы затронуть такую тему… про двойную идентичность: музыкант и писатель.
– Ты не устала?
– Устала. Но мне уже так давно не удавалось сделать интервью – такое… такое, как это.
– О, спасибо! Но можно отложить на завтра. Я…
Он понимал, что разрушает магию момента, но ничего не мог поделать. Несколько минут они сидели молча. Она убирала вещи в сумку. И оба мысленно прикидывали: настал момент двигаться дальше или нужно еще остаться в существующих рамках. Наконец Бернат сказал: мне очень жаль, что я предложил тебе только воду.
– Она была превосходна.
Как бы я хотел оказаться с тобой в кровати.
– Хочешь, продолжим завтра?
– Завтра у меня все занято. Послезавтра?
В кровати, и немедленно.
– Очень хорошо. Давай здесь?
– Договорились!
– И обговорим все, что тебе еще нужно для интервью.
– Да, обговорим.
Они замолчали. Он улыбнулся. Она тоже.
– Подожди, я вызову тебе такси.
Они стояли у тонкой черты. У нее в глазах плескалась спокойная ночь. У него – грусть невысказанных секретов. Но, несмотря ни на что, Ксения уехала на проклятом такси, которое вечно все портит. А перед этим быстро поцеловала его в щеку, где-то возле губ. Два долгих года он не улыбался…
Вторая встреча прошла легче. Ксения, не спрашивая разрешения, сняла пальто, положила диктофон на столик и спокойно ждала, пока Бернат, отойдя в другую часть квартиры с мобильным, заканчивал бесконечный разговор с кем-то… похоже, с адвокатом. Он говорил очень тихо и явно раздраженно.
Ксения рассматривала книги Берната. В одном углу стояло пять уже опубликованных сборников Берната Пленсы. Два первых она не читала. Журналистка взяла самый старый. На первой странице было посвящение: моей музе, моей дорогой Текле, которая помогла мне собрать эти истории, Барселона, 12 февраля 1977 года. Ксения не смогла сдержать улыбку. Она вернула томик на место, в компанию полного собрания сочинений Берната Пленсы. Компьютер на столе включен, но экран был темным. Она пошевелила мышку, и дисплей засветился. Документ на семьдесят страниц. Бернат писал роман, но ничего ей не сказал. Наоборот, уверил, что это не его жанр. Она посмотрела в сторону коридора. Оттуда доносился голос Берната, все еще разговаривавшего по мобильному. Она села к компьютеру и начала читать.
Купив билеты, Бернат спрятал их в карман. Постоял, рассматривая афишу концерта. Рядом с ним какой-то закутанный в шарф молодой парень, в надвинутой на глаза кепке, притопывая ногами, чтобы согреться, внимательно изучал программу сегодняшнего вечера. Другой человек – толстяк в длиннополом пальто – требовал, чтобы ему вернули деньги за билеты. Они повернули на улицу Сан-Пере-мез‑Альт, а когда вернулись к Палау-де‑ла‑Музика, там уже все произошло. Афиша, сообщавшая о Концерте для скрипки с оркестром № 2 соль минор Прокофьева в исполнении Яши Хейфеца и Барселонского муниципального оркестра под управлением Эдуарда Толдра, была перечеркнута жирной черной надписью «judíos raus»[145], а рядом намалевана свастика. Атмосфера сгустилась, люди избегали смотреть в глаза друг другу. Потом нам сказали, что это был отряд фалангистов, а полицейский патруль, шедший с виа Лаэтана, как раз решил выпить по чашечке кофе и ушел от концертного зала. В этот момент Адриа почувствовал острое желание поехать путешествовать по Европе, подальше отсюда, где, говорят, люди живут чисто, культурно, свободно, открыто и бодро. И иметь родителей, которые тебя любят и не умирают по твоей вине. Что за дрянь та страна, в которой нас угораздило жить, с отвращением процедил он. Тем временем появились люди в сером: venga, circulen, у nada de formar grupos, venga, disuélvanse[146], и Адриа с Бернатом, как и остальные зеваки, предпочли исчезнуть – мало ли что.
Зал Палау-де‑ла‑Музика был полон, но все подавленно молчали. Они подошли к своим местам в партере, почти в середине.
– Привет!
– Привет, – сказал смущенно Адриа, садясь рядом с очаровательной девушкой, которая с улыбкой смотрела на него.
– Адриа? Адриа Не-помню-как-дальше?
И тут он ее узнал. Теперь у нее не было косичек и выглядела она взрослой.
– Сара Волтес-Эпштейн? – выдохнул он восхищенно. – Ты здесь?
– А ты думал где?
– Да нет, я хочу сказать…
– Да, – ответила она, смеясь и беззаботно кладя руку мне на рукав, при этом смертельно смущая меня. – Я теперь живу в Барселоне.
– Позвольте представить, – сказал я, смотря то направо, то налево. – Бернат, мой друг. Сара.
Бернат и Сара вежливо кивнули друг другу.
– Что за дела с этой афишей… – произнес Адриа, обладавший удивительной способностью ляпнуть что-нибудь не к месту.
Сара сделала неопределенный жест и уткнулась в программку. Сказала, не поднимая взгляда:
– Как прошел твой концерт?
– Тот, в Париже? – И, немного стыдясь, ответил: – Хорошо. Нормально прошел.
– Ты все еще читаешь?
– Да. А ты? Все еще рисуешь?
– Да. У меня будет выставка.
– Где?
– В приходе церк… – Она улыбнулась. – Нет-нет. Не хочу, чтобы ты приходил.
Не знаю, сказала она это искренне или пошутила. Адриа был так напряжен, что не осмелился на нее посмотреть – ограничился лишь робкой улыбкой. В зале начал гаснуть свет, зрители зааплодировали, и маэстро Толдра вышел на сцену.
Услышав приближающиеся шаги, Ксения быстро перевела компьютер в режим сна, поднялась со стула и отошла к книжным полкам. И когда Бернат вошел в комнату, журналистка со скучающим видом рассматривала книжн