[152] я вышел пройтись по заснеженному городу и увидел в начале улицы Брук Берната, быстро скользившего на лыжах со скрипкой за спиной. Он меня заметил, но даже виду не подал. Признаюсь, что в этот момент на меня накатил острый приступ ревности, я сразу стал думать – а к кому, собственно, он тут приходил, ничего мне не сказав. В девятнадцать или двадцать лет (должно быть, столько тогда было Адриа) он испытал абсолютно детскую ревность, такую, что бросился вслед за другом, но нагнать лыжника, конечно, не мог: тот очень скоро превратился в маленькую фигурку, как из рождественского вертепа, где-то около Гран-Виа. Смешной, пыхтящий, с развевающимися, словно крылья, концами шарфа – я смотрел на удаляющегося друга. Я так никогда и не узнал, к кому он в тот день ходил, и отдал бы… следует сказать «половину жизни», но сейчас это выражение уже не имеет никакого смысла. Но, черт возьми, я бы полжизни отдал за возможность узнать, в чью дверь он стучал в тот зимний каникулярный день в Барселоне, укрытой толстым слоем нежданного снега.
Ночью, маясь бессонницей, я вывернул карманы пальто, кофты и брюк, ругая себя на чем свет стоит, потому что не мог найти программку с концерта.
– Сара Волтес-Эпштейн? Нет. Не знаю. Посмотри в приходе Вифлеема, они там устраивают всякие выставки.
Я обошел штук двадцать приходов, топча все более грязный снег, пока не нашел ее в квартале Побле-Сек, в небольшом скромном приходе. В маленьком пустом зале на трех стенах были развешены потрясающие угольные наброски. Шесть или семь портретов и один пейзаж. Меня потрясла грусть в глазах человека на портрете, подписанном «Дядя Хаим». И еще пес – просто чудо. И дом возле моря – «Морской берег в Портлигате». Сколько раз я любовался этими рисунками, Сара. Эта девочка была невероятно талантлива, Сара. Около получаса я ходил, изумленный, по залу, Сара. Пока не почувствовал затылком ее присутствие и не услышал сердитое: я же просила тебя не приходить.
Я обернулся, собираясь извиниться, но смог только выдавить: я мимо проходил и… Она с улыбкой приняла такое извинение. И шепотом робко спросила:
– И как тебе?
– Мама…
– Что? – Она даже не подняла головы от документов, лежащих на столе для рукописей и манускриптов.
– Ты слышишь меня?
Она была поглощена чтением бухгалтерских отчетов Катурла – человека, нанятого ею, чтобы навести порядок в делах магазина. Я знал, что мыслями она не здесь. Но либо сейчас, либо никогда.
– Я бросаю занятия скрипкой.
– Очень хорошо. – И продолжила чтение отчетов Катурла, которые, очевидно, были весьма увлекательны.
Выходя из кабинета, Адриа, которого била холодная дрожь, услышал, как щелкнули дужки очков. Их складывали, и раздался звук клац-клац. Значит, мать смотрит на него. Адриа обернулся. Да, мама смотрела на него, держа очки в одной руке, а другую положив на стопку документов.
– Что ты сказал?
– Что я бросаю занятия скрипкой. Закончу седьмой класс – и все.
– Даже не думай!
– Я уже решил.
– Ты еще не в том возрасте, чтобы решать такие вещи.
– И тем не менее.
Мама оставила отчеты Катурла и поднялась. Я уверен, что в тот момент она размышляла, а как бы отец справился с таким бунтом? Для начала она выбрала тон тихий, вкрадчивый и угрожающий:
– Ты сдашь экзамены за седьмой класс, затем – за восьмой, потом еще пару лет поучишься виртуозной игре, а когда придет время, поступишь в Julliard School[153] или еще куда-нибудь – как мы решим с маэстро Манлеу.
– Мама, я не хочу быть профессиональным скрипачом-виртуозом.
– Почему?
– Это не делает меня счастливым.
– Люди живут не для счастья.
– А я живу для него.
– Маэстро Манлеу говорит, что у тебя хорошие способности.
– Маэстро Манлеу меня презирает.
– Маэстро Манлеу просто встряхивает тебя, потому что временами кажется, что у тебя вместо крови течет вода.
– Ты слышала мое решение. И тебе придется смириться, – осмелился сказать я.
Это было объявлением войны. Но, увы, обставить это иначе было невозможно. Я вышел из кабинета отца не оглядываясь.
– Хау!
– Да?
– Теперь можно нанести на лицо боевую раскраску, с которой воин идет на битву. Черную и белую ото рта к ушам и две желтых полосы сверху вниз.
– Не говори ерунды, я весь дрожу.
Адриа закрылся в своей комнате, не собираясь уступать ни единой пяди. Раз война, значит война.
Много дней я слышал дома только голос Лолы Маленькой, которая одна пыталась делать вид, что все нормально. Мама целые дни проводила в магазине, я – в университете. Встречались мы только за ужином и ели молча, уставившись в тарелки, а Лола смотрела то на одного из нас, то на другого. Все это было так жестоко и глупо, что какое-то время радость оттого, что я вновь встретил тебя, была приглушена этим «скрипичным кризисом».
Гроза разразилась в день, когда у меня было занятие с маэстро Манлеу. Тем утром, прежде чем уйти в магазин, мама обратилась ко мне – первый раз за всю неделю. Не глядя на меня, как и в день смерти отца, она сказала:
– Возьми на занятие Сториони.
Я пришел к маэстро Манлеу с Виал. Пока мы шли по коридору в класс, я слушал его медовый голос: можем подобрать тебе другой репертуар, который тебе будет больше по вкусу. А?
– Я закончу этот год и скрипкой заниматься больше не буду. Вы все меня хорошо поняли? У меня другие приоритеты в жизни.
– Ты всю жизнь будешь страдать из-за своего ошибочного решения. (мама)
– Трус. (Манлеу)
– Не бросай меня одного, парень! (Бернат)
– Черномазый. (Манлеу)
– Ты же играешь лучше меня! (Бернат)
– Marica. (Манлеу)
– А все те часы, которые ты потратил на учебу? Просто выкинешь их в помойку? (мама)
– Капризный скрипач из бара! (Манлеу)
– И что ты теперь собираешься делать? (мама)
– Учиться. (я)
– Ты можешь сочетать учебу и скрипку. (Бернат)
– Что учить? (мама)
– Ублюдок. (Манлеу)
– Marica. (я)
– Смотри поставлю в угол! (Манлеу)
– И ты действительно знаешь, что именно хочешь изучать? (мама)
– Хау! (Черный Орел, храбрый вождь арапахо)
– Я спросила, что ты хочешь изучать? Медицину? (мама)
– Неблагодарный. (Манлеу)
– Черт, Адриа, давай же! (Бернат)
– Историю. (я)
– Ха! (мама)
– Что? (я)
– Ты сдохнешь от голода. И от скуки. (мама)
– Историю?! (Манлеу)
– Да. (мама)
– Но ведь история… (Манлеу)
– Вот-вот… Именно это он мне сказал (мама)
– Предатель! (Манлеу)
– А еще я хочу изучать философию. (я)
– Философию? (мама)
– Философию? (Манлеу)
– Философию? (Бернат)
– Еще хуже. (мама)
– Почему еще хуже? (я)
– Ладно, из двух зол выберем меньшее – изучай юриспруденцию. Станешь адвокатом. (мама)
– Нет. Я ненавижу запихивать жизнь в рамки регламентов и правил. (я)
– Бунтарь. (Бернат)
– Ты бунтуешь ради бунта. Так ведь? (Манлеу)
– Я хочу понять ход развития человечества и эволюцию культуры. (я)
– Бунтарь, я тебе уже сказал. Пойдем в кино? (Бернат)
– Да, давай! Куда? (я)
– В «Публи». (Бернат)
– Я не понимаю тебя, сын. (мама)
– Безмозглый. (Манлеу)
– История, философия… Разве ты не видишь, что эти вещи бесполезны в жизни? (мама)
– Мама, не говори так! Это возмутительно! (я)
– История, философия… С ними на жизнь не заработаешь. (Манлеу)
– Да что вы понимаете? (я)
– Гордец! (Манлеу)
– А музыка? Она для чего пригодна в жизни? (я)
– С ней ты заработаешь много денег, вот увидишь. (Манлеу)
– История, философия… Разве ты не видишь, что эти вещи бесполезны в жизни? (Бернат)
– Tu quoque?[154] (я)
– Что? (Бернат)
– Да так, ничего. (я)
– Тебе понравился фильм? (Бернат)
– Пф. (я)
– Пф или уф? (Бернат)
– Пф. (я)
– Абсолютно бесполезные вещи! (мама)
– А мне нравится их изучать. (я)
– Ну а магазин? Им ты собираешься заниматься? (мама)
– Об этом мы поговорим потом. (я)
– Хау! (Черный Орел, храбрый вождь арапахо)
– Черт! Не сейчас, зануда. (я)
– Кроме того, я хочу учить языки. (я)
– Английского – больше чем достаточно! (Манлеу)
– Какие еще языки? (мама)
– Совершенствовать латынь и греческий. Начать древнееврейский, арамейский и санскрит. (я)
– Вот как… отвратительно… (мама)
– Латынь, греческий и что еще? (Манлеу)
– Древнееврейский, арамейский и санскрит. (я)
– Да ты не от мира сего, парень! (Манлеу)
– Это как посмотреть. (я)
– Стюардессы в самолетах говорят по-английски. (Манлеу)
– Что? (я)
– Чтобы полететь на концерт в Нью-Йорк, не нужно знать арамейский, уверяю тебя! (Манлеу)
– Мы говорим на разных языках, маэстро Манлеу. (я)
– Мерзавец! (Манлеу)
– Может, хватит уже меня обзывать? (я)
– Я все понял! Я для тебя слишком сложен! (Манлеу)
– Нет, вот еще! (я)
– Что ты хочешь этим сказать? А? Что? (Манлеу)
– Сказал то, что сказал. (я)
– Бесчувственный, спесивый, омерзительный, тупой, нудный, отталкивающий, гадкий, высокомерный тип! (Манлеу)
– Очень хорошо, как вам будет угодно. (я)
– Я сказал то, что сказал. (Манлеу)
– Бернат! (я)
– Что? (Бернат)
– Пойдем прогуляемся по волнорезу? (я)
– Давай! (Бернат)
– Если бы только твой отец мог поднять голову! (мама)
Мне очень жаль, но в тот день, когда мама в пылу битвы произнесла это, я не смог сдержать громкий и неестественный смех. Знаю точно, что Лола Маленькая, слушавшая нас с кухни, тоже сдавленно хихикнула. Мама, бледная от гнева, слишком поздно поняла, что именно сказала и как это прозвучало. Больше сказать было уже нечего. И мы остановились на этом. Это был седьмой день нашего военного конфликта.