. Вслед за этой инструкцией начальник Генштаба вермахта Кейтель издал приказ. В пункте первом этого приказа он написал, что придерживаться международных соглашений и принятых обычаев ведения войны – не надо. «Эта борьба не имеет больше ничего общего с солдатским рыцарством или положениями Женевской конвенции… Войска правомочны и обязаны без всяких ограничений использовать в этой борьбе любые средства, в том числе против женщин и детей, лишь бы это привело к успеху»[58]. Второй пункт: «Ни один немец, участвующий в борьбе с бандами партизан, не должен быть привлечён к дисциплинарной ответственности или к военно-полевому суду…»[59]
Ивану Павочке, опытному пожилому человеку, интуиция подсказала правильно – карателям заранее прощалось всё. Они оказались неспособными к борьбе против партизан и под видом партизан убивали женщин, детей, стариков.
В архивах сохранилось «Сообщение № 28 полиции безопасности и СД о результатах карательных экспедиций «Гамбург» и «Альтона» в районе Барановичской и Брестской областей от 22 января 1943 года». Непосредственные заправилы карателей выхвалялись перед высшими инстанциями своими «подвигами», выдавали убитых мирных жителей за партизан. Вот два отрывка из «Сообщения»:
«…Операция «Гамбург» в районе гор. Слонима.
Эта операция была одной из наиболее успешных операций, проведённых до сих пор в Белоруссии. Данные разведывательной команды полиции безопасности и СД были такие точные, что удалось обнаружить каждый лагерь. В многочисленных боях было убито 1676 партизан. Далее было расстреляно по подозрению в связи с партизанами 1510 чел. Были захвачены многочисленные трофеи, в том числе 4 броневика и 8 противотанковых ружей, огромное количество скота и зерна. В населенных пунктах, расположенных в районе операции, кроме того, было уничтожено 2658 евреев и 30 цыган. Потери немцев составили 7 убитых и 18 раненых.
Операция «Альтона» в районе Коссова – Бытеня.
Эта операция была проведена с целью разгрома прорвавшегося на юг после операции «Гамбург» большого партизанского отряда… Партизаны потеряли убитыми 97 чел. Далее в этом районе было расстреляно 785 чел. по подозрению в принадлежности к партизанам, 126 евреев и 24 цыгана. Захвачены значительные трофеи: скот и продовольствие. Оружия и боеприпасов захвачено незначительное количество»[60].
На самом деле в районе Слонима каратели даже не столкнулись с партизанским отрядом. Они набросились на близлежащие мирные деревни.
Зверь охотится на человека
«…Идёшь, идёшь, идёшь, идёшь, слышишь, тут треснет, так ты в другую сторону. А они в лесу ловили, по болоту… По грязи идёшь, по пояс, барахтаешься, чебохаешься, а бо-о!.. Не дай божечка! Говорили:
– Будем раз в день есть, только бы из болота вылезти…»
(Из рассказа Ганны Григорьевны Тарасевич. Иканы Борисовского района Минской области.)
Человека гонят, выживают из деревни, из города – в лес. Потом идут на охоту. На женщин, на детей охотятся. Звери идут облавой на людей.
Рассказывает Ганна Павловна Бурак. Лисна Верхнедвинского района на Витебщине.
«…В лесу мы там с неделю просидели. Муж говорит:
– Поедем мы ближе к дому. Там один сосед, говорит, переехавши, дак они в деревню ходят, картошки приносят, зерна приносят, мелют, болтушку варят, лепешки пекут. Вот и мы, говорит, поедем туда.
Ну что я, я ж одна не упрусь, что я сделаю одна с двоими детьми? Ну вот, приехали – наложили воз сена, повёз он, и дочка поехала с ним.
– Я, говорит, пойду домой, може, принесу картошки!
Ну вот, они поехали, а я осталась так с детьми своими. Приехал, последний воз сена наложили. Он мне говорит:
– Нехай ребяты едут со мной, а то последнее будем забирать, дак некуда буде им сесть…
Там и кадушки были с жирами, там всё было. И некуда будет сесть. А по озеру идти – уже было верховодье по льду, вода большая.
– Ноги, говорит, замочат, а где они тогда будут сушить, негде будет сушить.
Ну, а я думаю: неужели ж он чтобы хуже хочет? Я взяла этих ребят, усадила ему на сено, они и поехали. Он говорит:
– Приедем, сгрузим, а тогда или я, или Клавдя к тебе приедем.
Ну, вот они и поехали, а я осталась. Жду, жду, жду – их нетути. И солнце зашло – всё нет, и темно стало – всё их нет. Я уже – в панику, плачу. Что уже, значит, давно нетути, что уже их нет. Пошла к соседу, стала рассказывать. Они говорят:
– Ясно, что их нет, уже их немцы уловили, там бы они не сидели.
Ну и вот, утром, чуть свет, прибегает этот мой старший хлопчик ко мне. И говорит:
– Мамка, нас немцы уловили. И дедушку уловили, говорит, и Витю, и там, говорит, Кузьму с ребятами уловили, старуху одну… А я это пришёл, потому что нашли двух коров и приказали одну корову мне вести, а другую – другой девочке. Ну, я, говорит он, думаю: «Буду вести эту корову до болота, а тогда, говорит, за сани привяжу, а сам – в лес». Едем тихонечко, привязал за сани, а немец назад не глядит. Привязал эту корову – и ходу в кусты, и побежал. И эта девочка побежала за мною.
Побежал, говорит, под дерево и повалился, и лёг… Отец мой был глухой, а меньший хлопчик говорит ему:
– Дедушка, а нашего Шуры уже нетути.
И плачет. А немец говорит:
– Не плачь, говорит, мальчик, завтра будет и Шура вместе, и мамка будет, все будете вместе…
Ну и вот, говорит, он очередь из автомата пустил, этот немец, как раз в ту сторону, где мы лежали, в то дерево. Если б, говорит, на одну четверть ниже, он бы, говорит, убил бы меня. Две пули попали в ту сосну.
Ну, тогда они уже постреляли и поехали, а он, хлопчик, знал, что там на острове двое мужчин копали землянку себе, ну, вот он и побежал туда: може, их там найду, говорит. Прибегает туда, а они, говорит, коней выпрягли, покуривают в преспокойности. А я как закричу им, говорит:
– А, дядечки, скорей будем утекать! Уже немцы, говорит, уловили и повезли и дедушку, и Кузьму, и ребят!..
А они скоренько запрягли, один, говорит, дядька взял меня к себе на сани, в ноги ущемил, и, как могли только эти кони бежать, так они их гнали. Выскочили на озеро. Уже на середине озера, и немцы с этими людьми на озеро выехали и начали из пулемёта по ним стрелять. Но они уже их не доставали, только этими осколками, льдом обсыпали их. Тогда они выехали к берегу, поставили автомат… не, пулемёт, и стали по ним стрелять. Но уже их не доставали, они уже далеко были. Ну и вот, они уже тогда поехали к нам, и так вот он уже ко мне пришёл и рассказал, что там случилось.
Тогда я соседям говорю:
– Ну, раз их уже сегодня уловили, то завтра нас уловят. Они сюда придут.
Ну, и так получилось. На зорьке они пришли к нам, эти немцы.
Нас много там собралось. Ну, не могли никак вопрос решить.
Один говорит:
– Поедем за озеро, за Лиснянское.
А другой говорит:
– Не!..
Вопрос: – Это вы так говорите?
– Соседи. Там же много было, може, сотни две. Ну, и тогда уже они так довалтузились, и уже солнце стало всходить, уже на озеро не выедешь: видно, немцы всё равно убьют. И тут слышим из-за горы шорох какой-то. Изморозь большая была и шорох большой. А людей много, не добиться толку никак.
Кричат:
– Тише, тише!
Хоть узнать, какой звук!
Вот тогда несколько хлопчиков побежали на гору, и я в том числе побежала на гору, и мой хлопчик, этот больший, побежал со мною. Ну, человек нас десять и побежало. Только мы на гору взбежали – и тут, под нами такой густой, густой сосняк. И тут немцы. Идут из-под горы. Мы тогда закричали и руками замахали этим, что уже немцы, немцы… И они как стояли под горой, так и пустились вдоль болота. А мы по горе побежали. И вот мы по горе бежали, а уж немцы – их штуки три бежало за нами. По-русски уже кричали, по матушке на нас, и стреляли, а мы все бежали. На мне был полушубок надет, я расшпилилася, и полы эти махались, и пуля попала мне в полу, разрывная. Тут вырвало клок. Я тогда полушубок сняла и кинула. Всё равно я с ним никуда не убегу. И у кого были там какие котомки за плечами с сухарями – всё покидали. И побежали – в чём стоим. Прибежали к одному озеру и говорим:
– Или по болоту обегать, или через озеро?
А я говорю:
– Не, побежим лучше прямиком через озеро. Пока будем путаться – тут они нас и настигнут.
Вопрос: – А как называлось озеро?
– Карасино. Вот. Так перебежали мы уже это озеро. Я первая побежала, и за мною все побежали. Вышли на проталину. Это дело было перед Пасхой, проталины были. Стоим. Обтираемся, потому что с нас пот льётся со всех. И вдруг нам наперёд едут немцы на паре коней. А куда ж нам деваться? Вперёд идти – тут лес редкий совсем, они нас тут убьют. Назад идти – там стреляют и люди кричат, жгут, дым столбом идёт. Прямо страх невозможный! Куды деваться? И вдруг, глядим – лежит от нас так вот ёлка лохматая, заваленная в болото. Я говорю одному мальцу:
– Давай под эту макушку ляжем, ты с одной стороны, а я – с другой.
А эти уже мальчишки, которые были… Во, такой ельничек был, дак они его подняли и под низ полезли, и там сидели. А мы с тем мальцем – под верхушкой: он с одной стороны лёг, а я – с другой. Одна только кофта была оставшись у меня, притом красная, и платок на голове тёплый был. Я сняла платок с головы и накрыла так плечи, чтоб не видно было, что красное. И руки голые, и голова голая, и коленки голые. Чулки съехали, некогда было подтянуть. И так в снег легла, в этом снегу я лежала… И целый день мы отлежали. И вот они, когда подъехали к нам, эти немцы, – остановились. Ну, мы говорим, теперь тут будет наша смерть… Слезли с саней и начали глядеть, есть ли следы. Хорошо, что никуда мы с этой проталины не сбежали. Поглядели, поглядели – нетути нигде следов обратно, погаркали по-своему, вытащили папиросы, закурили, запахло ихними этими сигаретами, и сели на поле: от нас, може, метров триста отъехали и сделали засаду. Коней выпрягли, огонь развели, выстрел дали. А мы лежим, ни с места, никуда нельзя сойти. И они нам видны. Ну, и вот мы лежали целый день. Как не стреляют, – тогда мороз начина