– Лезь, чего не лезешь!
Я полезла. Вылезла. И он за мной. Дак я уже как вылезла, поползла в ямки – там когда-то кирпич делали. Дак я ямками и там на огород, там – двор, я – туда. Боже ж мой – собака!.. Ну, раз собака – я на огород и поползком, поползком… Стожок стоял – я под этот стожок рачком. И уже у меня всё… Во тут вырвало кусок, и теперь рана есть та. Ну, и лежу, думаю… Лежу и вдруг слышу – пулемёт катится: тр-тр-тр! И немцы. Думаю, ну всё. Оттуда вылезла, а тут помирать уже буду. Я слышу, кричит Мархвочка та:
– Лю-ди! Идите домо-ой, паны-ы зовут!
Вопрос: – Это они заставили кричать?
– Заставили. Взяли и повели. И приказали: «Зови всех людей!» И она кричит:
– Люди! Идите домой, паны зовут!..»
На это дело, чтоб лучше загнать, выманить из лесу, затравить людей, у зверья были и свои собаки – полицейские. Их люди так и прозвали – «бобиками».
Рассказывает Вольга Павловна Громович из Клинников Докшицкого района Витебской области:
«…Мы все собрались и поехали в лес. В лесу сидели там. Тогда понаехали эти немцы. Тут один был полицейский из нашей деревни. Двое было их. Сейчас они прискочили… Знали, где мы схоронились.
Прискочили:
– Езжайте домой, вас никто трогать не будет. Не сидите в лесу. Они вас трогать не будут, только те будут убивать семьи, которые в партизанах. А этих никого не будут убивать.
Это Харченок был, Кастусь, он помер уже… Войнич Макар был. Это они нас агитировали, чтобы мы домой приехали. Если бы мы в лесу были, то, може, и остались бы. Но они от нас не отстали, пока мы домой не собрались.
Приехали мы домой, а тут уже немцы наехали в нашу деревню. Тут уже у нас было двое в партизанах. Дак сразу их семьи забрали. А нас это не трогали ещё.
Сидят девчата, собравшись, на улице. Тут пришёл «народник»[62] и спрашивает:
– Тут Сушко Юлия есть?
Никто ничего – молчат. Тогда она сама говорит:
– Есть.
– Ах, это вы?
– Я.
Так она сама. Ихних погнали родителей, дак она не хотела одна оставаться.
– Выходи!
А тогда ещё спрашивает:
– А Сушко Зося?
– Есть.
Девки уже большие. Всю они ночку пересидели в том дворе, а вот раненько, часов в пять, гонят их. Как раз около нашей хаты, сюда, на луг. А там гумно стояло. Как раз мамин родной брат забран был. Мама моя, как только увидела – так вся и обомлела.
– Мамочка, – говорю я, – нам всем так будет. Ну что ж, поубивают – ничего не сделаешь. Гады нашли, то побьют уже…
Повели их туда, где постройка стояла, загнали в ту постройку. Сначала убили их, а потом запалили эту постройку. Из автомата. Только три раза провели.
В то утро они как раз и выбрались от нас.
Пошёл «народник» по лошадь. А там моя тётка была. Били её и не добили. Она в положении была. Живая ещё была. Около купели[63] там лежала. «Народник» этот пришёл за лошадью, а она говорит:
– Детки мои, за что ж вы меня били, за что ж вы нас били? Мы ж люди бедные, что ж мы так попали? Мы ж горевали, жить хочем, за что ж так побили? Ай-яй-яй! Семейку мою всю перебили, и мужа убили. Добейте вы уже и меня, чтоб я на этом свете не была.
Вот так… Так во…
И тот «бобик» – а немцы ещё не уехали – пошёл заявил, и один пришёл, добил её. Тётю мою.
Убили, коней позапрягали, собрались и поехали.
А мы уже тогда пошли смотреть, где кто есть. Може, где кто жив.
Живого никого не оказалось. Только одна она была выползла, и её убили.
Воду мы носили… Известно же, горят люди! Гасили мы их. Одёжу кое-какую собирали, на кладбище занесли их и похоронили.
Вот и всё.
Мой тата тоже на огороде был.
Взяли сундук большой, собрали, что от них осталось, в тот сундук – и на кладбище завезли…»
Человек, на которого обрушился фашистский «новый порядок», обживает лес. Роет и обживает норы, спасаясь от зверья в мундирах.
Рассказывает Зинаида Ивановна Путронок из деревни Борковичи Верхнедвинского района Витебской области.
«…В лесу мы построили землянки. И жили там до экспедиции. Когда началась экспедиция зимой, то часть партизан пошла. Мы же остались. Три семьи нас жили в болоте, пока шла экспедиция. Экспедиция рядом шла, но нам как раз удалось… Только мы зашли в болото и выпал снег. Это как раз перед Новым годом было. В сорок третьем, видать, зимой. Скот мы не брали. Только нас было четверо: мать и три сестры. Там ещё две семьи. Три семьи нас. Без скота ушли в это болото. Снег прошёл – следы завеяло, и экспедиция рядом шла ночью. Помню, Новый год встречали немцы, стреляли, салют давали в двенадцать часов. Новый год. И мы всё – и разговоры слышали, и выстрелы, всё слышали, но уцелели. Немцы не догадались. А кто вёз на конях и скот гнали, тех всех экспедиция догнала и расстреляла. Мы после вышли, когда всё утихло, прошли по лесу – жуткая была картина. Мы прошли до своих землянок – лежали трупы, кони, коровы пострелянные – жуткая картина была.
Вторая экспедиция шла летом. Это, по-моему, уже в сорок четвёртом. Летом, уже мы сидели в тайниках. Пришёл из партизанского отряда Орловский, помню его фамилию, выступил перед населением и рассказал, как строить эти тайники. Построили мы тайники. Каждая семья строила себе тайник. Чтоб можно было только сесть всей семьей. Срезали дёрн аккуратненько. Очертишь так вот квадрат. Дёрн клали, песок весь выкапывали, чтоб можно было сесть, яму такую выкапывали. В корзины песок, относили далеко и под мох прятали. Немцы уже знали, что такие тайники существуют, и когда шла экспедиция – они искали. Это всё мы тщательно маскировали: песок, накладывали досок толстых, чтоб не прогибалось, и назад ровненько дёрн складывали. Всё как было – снова на эти доски. Потом по дёрну хвоей засыпали. Точно – как вокруг лес растёт. И устраивали, чтоб дышать можно было. Под большое дерево, около большого дерева выкопать, а под корни, чтоб просвет был, несколько их. Когда сидишь, чтоб воздуху немножко – дышать. Там же долго сидеть нельзя было, только тот момент, когда пройдёт экспедиция. Потом вылезешь из этого тайника – человек жёлтый, жёлтый, в общем – головокружение. В земле, полностью в земле.
Вторая экспедиция когда шла, у нас был тайник. И Кухарёнок такой жил, и Чагак. Они из Боркович. Удравши были от немцев в партизанскую зону. Шёл этот Кухарёнок по лесу и как раз наткнулся на немецкую цепь, на экспедицию, на самых на немцев напоролся. И растерялся, ну, и назад, бегом в свой лагерь. А немцы только засмеялись, потому что они знали, что со всех сторон всё оцеплено, три цепи шли.
Он сразу как прибежал – замахал: «Немцы идут!» Мы тут костёр погасили, который был… Землянка у нас наверху была, когда открыто жили. И мы сразу все в тайник. Как только в свои тайники залезли… Такую дверку делали на завесах, палочкой подпирали, и влазили туда. Ляжешь и ногами туда всунешься… Все в тайники влезли, и тогда за эту палочку возьмёшь и опустишь.
Пришли немцы, землянку взорвали. Мы разговор слышали немецкий, вещи какие были – они разбросали. Прошли по самому нашему тайнику – хруп-хруп-хруп, веточки под ногами у них…
Мы эти тайники делали так тщательно, что было нас там три семьи, все знали приблизительно, где чей тайник, а бывало, сами не могли найти, чтоб поднять эту дверку. Один у другого.
И вот Кухарёнок, когда прошла эта экспедиция, он первый вылез из тайника и решил прийти, дать нам сигнал, что немцы ушли. И знал, где наш тайник, и не нашёл. Слышим, он ходит, зовет нас по фамилии, вызывает, что немцы, значит, прошли, а мы не верим: а вдруг немцы заставили его показать наш тайник. А потом приподняли дверку, посмотрели сквозь щель, что это Кухарёнок один, никаких немцев нема – и мы вылезли сами.
А Чагак не успел тайник сделать полностью, он его замаскировал, а дверку эту на завесах, через которую надо в тайник лезть, он не успел сделать. Поэтому они вскочили в тайник все, ёлочку взяли в руки, сели в эту… Ну, человеку только чтоб сесть… И ёлочку берут. И держали. Дак они ни живые ни мёртвые сидели, всё видели через эти ветки. Сидят и видят, как немец дошёл, почти уже вот-вот ногой наступит, остановился, посмотрел. Они уже изготовившись были: если немец наступит, он обвалится в ихнюю яму, дак они какие-то там верёвки подготовили, чтоб сразу ему рот закрыть, чтоб он и не крикнул, и не пискнул…
Так мы две экспедиции в лесу и просидели…
Как Красная армия пришла, дак все взрослые побежали от радости, а нас, детей, оставили, а мы сидим и не знаем, что делать. Празднуют там взрослые, солдаты говорят, что много прошли, а только тут мирное население встретили. Всё было всюду сожжено.
Часа через два взрослые возвратились и нам, детям, объявили, что нас освободили – пора выходить из лесу…»
Охотятся на людей, убивают целые деревни, и вдруг… Девочка, лёжа среди трупов в своей хате, слышит:
– О, пахнет хлеб в печке! Доставай его, а то я голодный, как зверь!
«Как зверь!..» Говорит, но сам ещё, должно быть, считает, что только аппетит у него «звериный». А сам он человек, даже – «сверхчеловек».
Тот, кого со зверьём нельзя сравнивать, – обидишь лесного зверя.
И снова – вслед за огненной людской памятью – вернёмся в то жуткое прошлое, которое звери-охотники в фашистских мундирах хотели сделать нашим будущим. Повседневной реальностью готовы были сделать для миллионов людей.
Рассказывает Ганна Андреевна Яцкевич, Кондратовичи Логойского района Минской области:
«…Был мой, а теперь его нема, моего человека. Он прятался с хлопчиком малым. Пришёл домой, лёг спать. Дождь пошёл. А я пошла картошки из ямы достала, – это недалеко. Вылезла из ямы, поглядела – нигде никого нема…
А тут был мужик один, инвалид, едет он конно и говорит:
– Бросай картошку, говорит, мы уже окружены.
Я вскочила в хату да говорю ему… Он спал, а малое дитя с ним, хлопчик, теперь он уже в армии. Был в армии, а теперь уже отслужил, дома. Дак я к нему, из люльки схватила, да такой платок большой был – на него, обернула. А потом ещё была девочка, и старший хлопчик, и муж ещё. Они прятались с лошадью, дак теперь на печь залезли, отогрелись уже. Говорю им, что слазьте с печи, что мы уже окружены. Он соскочил с печи. И этот хлопчик, старший. И кинулись мы в эту сторону – будем прятаться где-то. А тут уже окружённые мы…