А прошли первые немцы, дак я думаю: пойду, може откопаю кого. А муж меня догнал, схватил да в баню запер. Выскочил из куста, за меня да в баню вкинул. А я кричу в той бане: «Спасайте!» И ничего не знаю.
Когда прошли вторые немцы, дак он меня выпустил.
Ну, вот и всё. Пережили всё.
Вопрос: – У вас тут много убили людей?
– Много. Семьдесят. В один день убили, в яму посгоняли и побили…»
Матруна Васильевна Будник, 72 года. Рудня Октябрьского района Гомельской области.
«…Пришёл немец. Я была вдова, и у меня пятеро детей было. Немец рыжий, помню, взял палку да меня в машину гонит с детьми. Гонят.
Бросили в машину и везут туда. Ага, в Озаричский лагерь.
Привезли и посбрасывали.
Дак которые бабы обессилели, дак они пристреливали на дороге. А я иду с детками, а девочка упала – вот Саша, она теперь тут поезд пропускает, тут на дороге, стрелочница. Дак она упала на дороге, а они лошадьми топчут, а они нарочно телегой едут по ней. А она между колесами попала и осталась жить.
Я вытащила её мокрую-мокрую. Это перед пасхою – вода, снег…
Посадили нас за колючей проволокой. Яму большую выкопали, дак которое дитя ослабеет, потому что не кормили нас там, дак они живых туда кидали. Идём – переступим убитого, идём – переступим мёртвого…
Девочка моя – теперь в Витебске, и зять мой там, – дак она просит:
– Мама, дайте питья, питья!..
Я, детки, нагнулась снегу взять, а он меня по плечам прикладом. Дак они:
– Ой, мама! Питья не хочем, не будем просить, только нехай не бьёт.
Дети хлеба просят, дак они тогда винтовкой. А если подымешь голову, где он идёт – стреляет… И так вот лежали на снегу две недели, не евши.
А потом освободили наши. Такие они, ой, идут, такие молоденькие – не солдаты, а деточки. Они ж, как снаряд падает, не кричат, что «война», а кричат «мама». Подрастали. И я сижу, плачу, и они идут. Рады, есть хотят наши дети, дак они в котелок набрали воды и три сухарика вынули мне, в ту воду намочили и дают – детям есть.
А мы, когда увидели, что наши, дак сразу не верили…»
Ганна Михайловна Василевская, 67 лет. Горелое Докшицкого района Витебской области.
«…С того конца стали бить, а я с одной старушкой в хату забежала. Я не добежала до своего дома, а к ней во двор. Она испугалась, старушка, руки дрожат, и хаты не может отомкнуть. Дак я отомкнула, и она вбежала в хату за мной, села около меня, а я за простыню – под кровать.
Немец подошёл, трах – её убил, а сам отошёл и зажёг.
И я сижу, горю. А тут кругом полно немцев этих, нельзя выйти уже – всё горит.
А потом отошли немцы, я тогда выползла в огород, и дальше, дальше – поползла, и побежала аж в другую деревню…»
Ева Павловна Горб, 66 лет. Пузичи Солигорского района Минской области.
«…Они поехали туда в лес, говорят, окружили там людей, и не пустили их на голое место из лесу выйти. А там было раньше имение, в постройку в ту, в хлев загнали… И я до вечера не знала, что их нема.
Ну, так стал гореть огонь, что до неба столб чёрный. Уж эти извозчики – всякие есть люди – етот тянет добро людское, что осталось, а другой, из латышей он, мне говорит:
– Ой, молодичка, за что ж ваши люди погибли, и старые, и малые, и с детками, и с колыбельками…
Я не знала, куда я делась, а дальше это слышу…
И всего – я осталась. Семьсот восемьдесят душ спалили в одном хлеве, ещё помещичий был хлев.
Из села всего три человека осталось. Да они поумирали уже.
А мы это из посёлка…»
Алена Даниловна Лапоть, 62 года. Горелое Докшицкого района Витебской области.
«…Одна я осталась… (Плачет.) Я уже забыла шесть раз, как это было…
Семья у нас была… Ну, был ещё и отец, и мать, и сестра у меня была. Сестру нашу убили – мы её не нашли.
Она пошла в другую деревню, в Клинники. Ну, а я осталась. И мы тут с женщиной… Потеруха Марфа была. И мы с нею вбежали в хату сначала, когда поджигали. Они ходили по деревне и убивали, в каждую хату заходили. Мы вскочили в хату. И ещё женщина другая, Потерухи Пилипа жёнка, и мы в яму вскочили.
Да уже горит хата.
Мы увидели, что горит, – выскочили через окно. Дак эта Потерухина жёнка осталась тут, у постройки, а мы выскочили в ячмень. Подошёл. А мы – лежали одна за другой.
Её убил на месте, а меня ранил в руку и во через шею пуля прошла.
Вот и всё…»
Параска Ивановна Козик, 60 лет. Бобровичи Ивацевичского района Брестской области.
«…Была беременная. Маленькому три года. А хлопчик, семь годов, сам утёк в лес. Пришёл в хату немец[76]:
– Матка, дай полотна на онучи.
Не взял.
– Матка, дай молока.
Не пил.
– Матка, сегодня вас будут убивать.
Голая, как была, в одной юбке утекла из хаты.
Они с винтовками за мною.
– Иди туда, где бьют!
А я в ольшаник. Вижу: свекровь убили. Бежала по кобылу. Лезла я под проволоку – зацепилась. Стреляли – юбку всю мне пожегли.
Это, думаю, мне жить.
Немцы ходили – пастушков искали, добивать. Пацанят. Мой хлопчик сидел за корчом.
Родила в лесу. Сделали мне мужчины будку. Под снегом ночевала. Как родила – два дня не было чего есть. Нашла гриб-козляк, спекла его, дала маленькому в ротик, взял и притих. Если б теперь это, век бы не высидел.
Мужчины будку сделали, кто что принесёт. Всю зиму сидела. Его покормлю, а сама так страдала.
В лесу были, пока не кончилась война.
Этот, что там родила, в Телеханах теперь, уже дом себе построил…»
Зинаида Лукьяновна Рута, 55 лет. Освея Верхнедвинского района Витебской области.
«…Нас поймали в лесу. Двести пятьдесят человек. Потому что немцы считали: «двести пятьдесят». Всех в ряд выстроили и пустили по нам автомат. Когда автоматы прошли по нам – мы все попадали. У меня дочка на руках – убили. Девочка, два годика было.
Вопрос: – Когда они вас построили, так что-то говорили вам?
– Построили в ряд по четыре человека и пустили автоматы. А когда пустили автоматы, мы все попадали. Я в плечо ранена, в ноге пуля у меня. А дочку убили. Дочку – по второму разу, когда пустили автоматы, дочку – в висок попали. А я сама ранена сюда, эта сторона у меня была вся чёрная. Опалили, когда из автоматов стреляли.
Вопрос: – А как вы потом вышли оттуда?
– Ну, я не одна осталась. У нас тут Скрипка есть. Анастасья. Я была вот так ногой повёрнута, а она стала меня будить:
– Зина, Зина, вставай! Ты жива или нет?
Я стала в сознание приходить. Встали мы. Когда мы встали, у нас что было… Оставшихся шесть человек. Живых из этих всех. Из шести человек два умерло. Одна уехала на Сибирь…
Вопрос: – Когда вы встали, немцев уже не было?
– Не было. Мы тогда пошли дальше в лес уже. Это ж ночь уже была. Темно ночью.
Мы пошли под куст, переночевали…»
Мария Лаврентьевна Бавтрук, 52 года. Юзефово Верхнедвинского района Витебской области.
«…Кабы это умел да ловко рассказал!..
…Мы стали все идти, бежали, а они стреляли. Которых ранили. Вот и мои ранены тоже были. Мои тётки там были. А тогда уже, в лес забежавши, там уже немцы догнали.
У меня невестка, жена брата, была, у неё – дети. Ну, и немцы сказали вернуться сюда назад во, в деревню.
Вернулись.
Мне было тогда годов, може, восемнадцать. Мы пошли, как молодёжь, а они вернулись, их обманули. А мы дальше в лес побежали.
А они вернулись с семьями, у них ребята были. Все наши, деревенские. Ну, а тогда это… Заперли в землянку. Мою невестку, двое ребят у неё было… Тогда загнали за Дежи, там карьеры. Всех этих наших, деревенцев, что были дома. Их раздевали, обливали…
Я свою невестку ходила, искала. И сестра ходила, искала. Двое ребят… Там только лежала одёжа снятая. Мы своих узнавали… Я племенников своих одёжу узнала. А люди сожжены были. Где кто лежал. А потом их закапывали. Ну, придёшь, поглядишь – сожжённый человек, и всё…
Как по подсчёту, то погибло тут сто двадцать пять человек. И рядом вот деревня Кобыльники, там совсем сожгли. Там только два человека, мужчины, были на фронте, остались.
До войны Юзефово большое было. А уже как после экспедиции вернулись, то одна баба да двое ребят, а так все не вернулись, все погибли они…»
Галина Ивановна Черевака, 49 лет. Ясковичи Солигорского района Минской области.
«…Приехал карательный отряд и начали жечь. Как стали жечь, дак мы повыходили во двор. Зажгли вперёд свёкрову хату. Мы повыходили во двор, а они давай загонять в хату. Эти дети взялись за юбку да так кричат, так кричат, а они:
– Швек, швек! – в хату, и всё. – Вы все партизаны, мы вас всех уничтожим!..
На хуторе у нас было три хатки. Со мной было трое детей и моё на руках.
– О, когда, говорю, детки, нам смерть!
Дети кричат, что не дай бог. Потом гнали этот скот весь. Кабан утёк. Они давай кабана стрелять. А я ничего не помню, так растерялась. Одна и четверо детей. Ну, давай они кабана стрелять. А свёкор, как стали кабана стрелять, дак он упал за забором. А пока они кабана стреляли, мы давай отходить, и в лес вошли.
Детки голые были. Стреляют. Я говорю:
– Детки, падайте.
Они падали.
А на хуторе никого не осталось. Одну мать забрали корову гнать, а ребёночек её остался. Дак мой старший говорит:
– Мама, давай заберём и его.
Я говорю:
– Бери, если будешь носить.
У меня уже свой был, полтора года, ребёнок, на руках. Одному было три года, а хлопчику четыре. Ещё одному шесть лет.
А в лесу двух хлопцев увидела. Когда вошла в лес, так рада: где бы какой свежий след увидеть. Я кричу:
– Коля, Адам, вы где? Больше людей не видели?
Под ёлкой я детей положила, и двое суток мы сидели.
Целые сутки они ничего не просили. А уже на другие сутки стали просить:
– Мама, тётя, мы хочем есть!..
Потом говорят: