На дороге стоял автостопщик. Водитель сказал ему: «Извините, мы не можем брать людей с оружием».
Вряд ли вы услышите в США, чтобы кто-нибудь сказал такое автостопщику!
Я наблюдаю за беженцами. Я уже начала разговаривать и танцевать с ними. Думаю, у меня появляются друзья.
Кто-то когда-то сказал: «Ты можешь узнать кого-то лучше за час игры, чем за год разговоров».
Я пережила что-то вроде этого, что-то той же природы. И именно это я почувствовала.
Они попросили мой адрес. Мы пообещали друг другу поддерживать связь.
Печально то, что они знают, что не скоро смогут покинуть лагерь.
Но дух этих людей, их воля к выживанию продолжают восхищать меня. Я хотела бы найти лучшее слово. Они вдохновляют меня. Я считаю, что это честь – проводить время с ними.
Я снова в комнате, в которой ночую.
Я уставшая и очень грязная.
Вода здесь нагревается солнечными батареями, солнца нет, так что душ будет холодным.
Темнеет, а света не будет до 19.30.
Электричества нет с полуночи до 7.30 или с 16.00 до 19.30.
Мы с Александрой смеялись: «Мы не ценим того, что имеем!»
Она права. И хотя сегодня был тяжелый день, он кажется хорошим. Быть с этими людьми в этой стране – это сделало сегодняшний день одним из лучших в моей жизни.
Но я помню, что я здесь ненадолго. И у меня есть выбор. Я живу очень далеко – и комфортно.
Я восхищаюсь всеми людьми, работающими здесь, – всеми, без исключения.
Под глазами большинства из них темные круги. Они без остановки говорят о том, как решить проблемы, как лучше помочь.
Иногда (как сегодня вечером) они говорят о том, что видели.
Сотни тысяч беженцев шли по мосту, соединяющему Руанду и Танзанию. Река под ними была полна мертвых тел – их было более 40 000. Они пытались вытащить, сколько могли. Теперь это большое кладбище.
Вроде бы в 1994 году Англия и США поддержали желание этих людей вернуться домой. Считалось, что в Руанде теперь мир.
И хотя они знали, что возвращаются домой, многие чувствовали, что вынуждены это сделать. Хотя они верили, что им не причинят никакого вреда, это не было похоже на добровольную репатриацию, которая сейчас происходит в Сьерра-Леоне.
Я сказала одному из рабочих, как восхищена тем, что он способен работать здесь каждый день, весь день. Он ответил: «Да, это тяжелая работа, но это для детей, так что я получаю удовольствие».
Но возвращаться в Руанду не было безопасно. Там не было мира.
Во время геноцида погибли миллионы людей.
Но они все хотели умереть дома.
Александра помогла мне подогреть немного овощей и риса.
Этой ночью она остается дома. Она устала. Она ездила из одного места в другое. Она с нетерпением ждет семидневного отпуска.
У них есть выбор – ехать в Дар-эс-Салам в Танзании или в Найроби в Кении. Я думала, когда услышала о семи днях отпуска, что они ездят домой или хотя бы в то место, где большинство людей на самом деле могли бы отдохнуть от отчужденности.
Но Александра рада быть рядом с офисом. У нее есть работа, которую надо делать.
Она будет рада ходить на рынок и покупать еду.
Я очень избалована. Я путешествую всего три недели, и во время остановок между странами я съела больше, чем хоть когда-нибудь ели беженцы. И я жду не дождусь, когда доберусь до рынка и других удобств дома.
Более того, я жду не дождусь, когда встречусь со своей семьей, чтобы знать, что она в безопасности и что у нее есть все нужное.
Я не могу представить, что мать или отец или даже муж или жена чувствуют, когда страдают люди, которых они любят больше всего на свете, а они ничего не могут сделать…
Когда мать не может накормить ребенка.
Когда отец не может обеспечить свою семью.
Когда муж не может защитить свою жену.
Сегодняшний день Александра провела, делая свидетельства о рождении для более чем 400 младенцев, родившихся в лагере, за которыми она присматривает. Она работает с Красным Крестом.
Всего восемь часов вечера, но я скоро попытаюсь заснуть. Не только потому, что устала, но и потому, что нечем заняться. Я уже прочитала все, что привезла с собой. Я заметила, что книги Александры на ее книжной полке из Голландии. Я не смогу их читать.
Прошло два с половиной часа с того времени, как я написала то, что выше. Теперь я собираюсь готовиться ко сну.
Мы с Александрой провели время, разговаривая обо всем, даже об опасных ситуациях, в которых она оказывалась из-за своей работы.
Спать в одежде и ботинках, готовой бежать.
Друг Александры был одним из убитых (зарезанных), работавших на УВКБ.
Мы также обсудили, чего сейчас в особенности не хватает и почему нет мыла для беженцев.
С этого времени пайки будут сокращены на 20 %.
Всемирная продовольственная программа (еще одно агентство ООН, ответственное за распределение продовольствия) тоже сокращает поставки.
В этом нет чьей-то вины, но это срывает планы, и трудно объяснить людям, которые и так обходятся самым необходимым: получают самые основные питательные вещества, чтобы оставаться здоровыми, и нужное число калорий, чтобы оставаться живыми. Теперь это будет около 80 % от этого количества, но им повезло иметь хотя бы это.
Мы также говорили о женщинах, у которых нет гигиенических прокладок и каково это – обходиться без них.
И Александра сказала мне, что в здешних тюрьмах еще хуже. Что запертые там люди живут как звери и даже не могут помыться.
Четверг, 8 марта
Проснулась под дождь – сырой, холодный день.
Дороги, распределение продовольствия – что происходит в лагерях, когда идет дождь?
В субботу за мной должен был прилететь студийный самолет, потому что дома я должна пообщаться с прессой и присутствовать на премьере. Я только что узнала, что самолет не прилетит, потому что премьеру отменили.
Как тут не полюбить Голливуд.
Это должно было быть моей дорогой домой.
У меня почти не остается припасов: совсем мало лекарств, наличных и чистой одежды.
У меня нет ни малейшего представления о том, как вернуться в Лос-Анджелес.
Есть только восьмиместные самолеты, которые летают отсюда каждые несколько дней, но они делают длительные остановки в пути. Даже если рейсы на небольшие расстояния, то, что запланировано как одна часовая остановка, часто растягивается на день. Для меня пытались найти место на завтрашний рейс, но самолет был полон. Я должна лететь в Цюрих или Амстердам, чтобы оттуда добраться до Лос-Анджелеса.
УВКБ продолжит пытаться помочь мне из своего офиса в Дар-эс-Салам, но они очень заняты намного более важными делами.
Отсутствие необходимости быть на премьере вдруг превратилось в «сама добирайся домой».
Здесь 95 000 беженцев (в основном бурундийцы).
УВКБ привез меня в центр питания и медицины, который находится на территории лагеря и принадлежит Красному Кресту.
Мое первое задание на сегодня: отмерять лекарственный порошок на оздоровительной кухне.
Детям до пяти лет – питательная добавка.
Беременным – тоже.
Я старалась отмерять аккуратно, чтобы в ложке было не слишком мало.
Они должны наблюдать детей, чтобы убедиться, что те растут и не теряют вес. Новорожденных измеряют, взвешивают и делают прививки. Один младенец испугался и обмочил стол для обследования. Мать вытерла его своим платьем. Мыла нет. Всем очень трудно поддерживать безопасность и чистоту.
В кухне была очень маленькая комната с тремя большими глиняными горшками на дровяных печах.
Было трудно видеть. Дым в комнате разъедал глаза.
Я помогала готовить молоко для матерей. Его поставляют сухим в больших тюках. Небольшим пластиковым кувшином я брала два литра кипящей воды из горшка (стараясь отмерять как можно более точно) и наливала ее в старое побитое зеленое пластмассовое ведро. Сложно не обжечь этой горячей водой руки.
Ты оставляешь ее в ведре, пока она не остынет (чтобы она не разрушила молочный протеин), затем насыпаешь молоко и перемешиваешь.
Вдоль каждой стены комнаты стояло около пятнадцати маленьких деревянных кроватей. Каждая кровать была закрыта москитной сеткой – насекомые могут переносить малярию. В большинстве сеток были дыры. Малярия очень распространена в этом районе, ее практически невозможно избежать. Еще одна большая проблема – диарея. Для младенцев и маленьких детей потеря жидкости смертельна.
Я все время пользуюсь спреем с ДЭТА[1], и все равно меня кусают москиты. И не только ночью. Мне также повезло, что у меня есть таблетки от малярии. Таблетки не предотвратят заражение малярией, но помогут переболеть ею в легкой форме, если заразишься.
Восьмилетняя девочка сидит, держа брата-младенца на коленях.
Они сидели на последней кровати. Она его запеленала. Младенец потерял 200 граммов. У него диарея и, возможно, глисты.
Эта маленькая девочка видела, как жестоко убили ее родителей и старшего брата. Ей каким-то образом удалось спастись с младшим братом. Младенец ужасно худой. Не думаю, что он выживет. Он – единственный, о ком она заботится. Он – ее единственная семья.
Все, кто видит этих двух детей, тронуты. Одной из медсестер пришлось тихонько уйти. Она начала плакать, и один из мужчин проводил ее из комнаты.
Девочка ни разу не посмотрела никому в глаза. Она казалась очень милой. Она просто сидела и смотрела в окно, положив подбородок на голову брата.
Она была слишком слаба, чтобы плакать.
Я познакомилась с группой из восьми 13–16-летних мальчиков.
Один из мальчиков, Мисаго, рассказал о нападении повстанцев 12 февраля 2001 года. Многие были убиты или тяжело ранены. Они напали посреди ночи. Утром он увидел одни мертвые тела.