мръ ваммъ: ямкоже послам мя Отемцъ, и амзъ посыламю вым», и спокойно стало, и решение пришло – ждать и молиться, и все хорошо будет, все получится. Отец Сергий тоже велел «ждать и молиться». Год быстро пролетит, сейчас оглянуться не успеем – Троица, там Петровки, Успение, Покров, и Филлиповками я в столицу поеду прошение подам. Батюшка сказал – благословит, на доброе дело благословит.
Летом матушка Ваша в подмосковную звала, с тетушкой собираемся. Вместе и ждать легче будет. Сложится все, видит Бог, по-доброму сложится. Добрый Вы человек, Роман Сергеевич, хороший. А что заблудили слегка, так оно с кем не бывает.
Верю я, что все хорошо будет, и Вы верьте, и молитесь, и я молиться буду, чтобы оно по воле Божией управилось.
Прошу прощения, что долго с ответом задержалась, но сами видите, как оно вышло-то.
Не грустите, Роман Сергеевич, не время грустить, даст Господь радости, да и Пасха нынче, радость сплошная.
И я, Варвара Павловна Белокриницкая, с Вами радоваться буду. Христос воскресе!
Письмо двенадцатое, к Ней
Вознесение[21], 1831 год, Березов
Варвара Павловна, друг мой дорогой. Сколько надежд дали Вы мне письмом Вашим, но и сколько страху. Писал уже ранее, что за Вас боязно, но и того опасаюсь, что жизнь Ваша тут загублена будет. Нет слов у меня, выказать Вам всю меру радости моей, но и всю меру опасений такожде. Все товарищи мои, кто жил здесь, по иным городам разъехались, может, и мое пребывание в Березове скоро закончится Высочайшей властью, и коли большой какой город будет мне определен – Иркутск или Чита, к примеру, то жить там можно будет, да и товарищи есть, общество. Тут же никого нет, и даже газет не выписать. Да и сам я человек сдержанный и нелюдимый. А жизнь в сем крае суровом еще более то усугубило. И старше я, думаю, намного. Каково оно Вам будет, Варвара Павловна? Еще некоторое время пройдет, и стариком стану. Больным да немощным, многие тут скорбутом[22] страдают, потому что зелени мало. Огородов, почитай, и вовсе не разводят. Хозяйка моя немного стала огородничать – то я научил, хоть и сам мало что умел. Вспоминать пришлось, как в имении мальчишкой еще в земле возиться любил с сынишкой старосты нашего. Но что я мог вспомнить? Книги батюшка выписал, по ним и начали. И хвою варим, и зелень в еду крошим, но все одно зубы страдают, а врачей нет. Вам-то как оно будет все?
Может, и не зря этот год на раздумье дан?
Ох, Варвара Павловна, голубушка, простите меня, дурака, сам не знаю, что находит на меня порой. И писем я Ваших жду не дождусь, и решения о судьбе прошения Вашего. Да только мысли в голове разные крутятся, что негоже сие – девицу молодую в Сибирь звать. Не могу я позволить того, чтобы жизнь Ваша в одночасье изменилась столь кардинально.
Долго беседовал я и с батюшкой, как письмо Ваше получил, да только не могу по совету его поступить. Отдаться на волю Божию – вроде просто, но как сложно. Вера моя, видать, мала совсем, менее зерна горчичного, коль не могу поступить так, а и в самом деле не могу. Мне ответ потом держать перед Богом и за себя, и за Вас, Варвара Павловна, а я слаб, свой собственный Крест нести слаб, но и на Вас не хочу его взваливать. Ни в коей мере того не желаю.
Вот пишете вы – добрый я, де, и хороший, а мне и ответить нечего, в душе все с тех слов перевернулось, обрадовалось, а потом и страхи пошли, что в болоте сам пребываю и Вас в болото сие зловонное за собой утянуть могу. Имения, звания лишиться – надобно ли сие? А друзья Ваши не отвернутся ли? А дети? Какова их судьбу будет? Холод здесь и болезни, и образование должное кто им даст?
Я ведь и матушке отписал, что не стоит затевать сего. Не надобно, Варвара Павловна, право, не стою я того, матушке моей помогите, коль скоро вы теперь отношения наладили. Одна она совсем, а в Вас, голубушка, найдет она и собеседницу, и помощницу. Мне же отрадно будет получать письма Ваши и писать Вам, Варвара Павловна.
И коли можете, помолитесь обо мне грешном Романе Чернышеве.
Письмо Варваре Белокриницкой от княгини Львовой третье
Петр/Павел, 1831 год
Варюша, родная моя, не дождалась тебя, так хоть весточку пошлю. Чует сердце мое, себя ты изводишь и понапрасну. Коль скоро даст Господь, все и сбудется, и хорошо будет, верь мне, родная. А нет воли Божией, так хоть в стену лбом – не прошибить все одно.
Романа Сергеевича я понимаю, ох, как понимаю, и страхи его приемлю, мне и самой за тебя, mon coeur, боязно, нрав твой пылкий остановить хочется. Да все одно понимаю, что не остановишься, потому только и молюсь, а супротив говорить ничего не стану. Не нашим людским умом волю Господню о себе знать и править, не нам решать, что сбудется, а чему не суждено.
Так и напиши Роману Сергеевичу, чтоб не волновался зазря, коль не попустит Господь – не свершится, а будет воля Его, ей мы перечить никак не вправе. Он там себя изводить перестанет, а ты – тут. Прав он во многом – матушка его одна остается, коли ты уедешь, совсем одна. Гордая она, от меня помощи не примет. А лета уже немалые, да и здоровьем слаба – столько пережить. Но и от того, что сын не один будет, ей покойнее станет: о нем она более печется, чем о самой себе.
Ты обиды не держи на него, мужчины, оне все по иному думают, да решают, на себя все взять норовят. А куда на себя, коли Бог есть? Вручи себя Ему, да слушай внимательно и волю Его исполни. Трудно ли, хорошо ли, а исполни. А они все решать норовят, да взвешивать, вот и выходит последнее горше первого.
Не терзай себя, Варенька. Так все одно ничего не решишь и не поправишь. Коль будет воля Его – езжай с Богом, и само оно все решится.
Постом еще, слышала я, к жениху в Сибирь отбыла некая француженка, дочь гувернантки Ивашевых. Они благословили ее к сыну ехать, как и матушка Романа Сергеевича не возражает против тебя, наоборот, довольна теперь твоим решением. Так и поступай, как сердце велит, а далее Господь все управит, молись только, да и я молиться стану – и за тебя, mon coeur Варенька, и за Романа страждущего, и за Елену.
По осени непременно в столицу вернусь и тебя жду. Вдругорядь не потерплю бегства к Уваровым. В моем доме остановитесь с тетушкой, и весь сказ.
Так и знай, непременно жду не позднее Покрова, твоя Ольга.
Письмо тринадцатое, к Нему
Варвары-мученицы[23], 1831 год, Санкт-Петербург
Роман Сергеевич, друг мой, извините мое невероятно долгое молчание. Понимаю, что это непростительно, но не могла подать Вам весточку, коль сама ее не имею. Хотелось радостью поделиться, да нет ее. Тоска одна и ничего боле. Одни беды и несчастья кругом.
Прошедшим летом не стала писать, потому как Бог миловал, и нас стороной обошло, но была на Москве холера. Меня словно берег кто – болезнь на Москве, мы только съехали, в столице, а нас снова нет. Да, видно, не всегда дано было бегать болезни той – нынешним летом вдругорядь пришла, мы к Олюшке, княгинюшке моей дорогой с теткой Парашей собирались, да не пустили – холера[24] в столице объявилась.
Потом от Олюшки письмецо пришло, и вроде как у них под Торжком спокойно все. Весточку слуга привез, его за каким-то делом на Москву посылали. И то ли сам он болел, то ли что, да только захворала моя тетушка и в три дня сгорела. Может статься, и не холера то была, но страху на всех нагнало, и доктор даже похоронить тетушку не дал – заочно отпели и сожгли.
А по осени, после Покрова, письмо пришло нам казенное. Матушке. А как матушки нет, мне его и отдали. Не знаю уж, как вышло, что Николенька с семейством из Европы в Польше[25] оказался, да только нету их больше, никого. Катерина Матвеевна одна у меня нынче и осталась. Я два дня себя не помнила, как узнала. Слава Богу, мы тогда уже в Петербурге были, у Оленьки. Она и за тетушкой ходила, у той от нервов припадок случился, и меня в чувство привела да делами нагрузила. Детки у нее хорошие. Отошла я немного, успокоилась.
Матушка Ваша из имения вернулась, и поехали мы прошение подать. В канцелярию, как положено. Полковник барон Велио Осип Осипович, знакомец матушки Вашей принял в нас участие и сказал, что письмо стоит надписать вверху «лично в руки Его Императорскому Величеству». То еще до Филипповок было.
Нынче князь Львов бал дает по случаю моего тезоименитства, барон тоже в числе гостей, мы за обедом рядом сидели – Олюшка постаралась – да только нет ответа еще. Государь занят. Рассмотрит позже.
В зале музыка, танцуют, а я в библиотеке ото всех укрылась. Так и просидела, пока гости не разъехались, тетушка меня после и ругала, и совестила, что и так из милости в доме князя какую неделю живем, и мол, негоже норов показывать, и умом-то я понимаю – права она, но поверьте, Роман Сергеевич, улыбаться сил не было. Слава Богу, Олюшка меня поняла, да и князь человек по натуре незлобивый и не тиран.
Погоды стоят слякотные, словно осень никак уходить не желает – дожди, да ветры сильные. Деревья голые на ветру ветвями качают – жуть берет, как мимо иду, и сырость кругом, запах нехороший – листьями прелыми да плесенью пахнет.
На Николу в Морской собор поеду, Угодника за вас просить. Тетушка сказывала, Святитель всем военным помогает, да и братец Ванечка завсегда с собой ладанку носил с Николой. Матушка ваша тоже молится, а Оленька давеча сказывала, Ивашевы к сыну в Сибирь посылали за согласием, и как он далего, так и Высочайшее разрешение было для девицы.