Знаю, матушке Вашей надлежит писать о том, не мне, но коль скоро за меня просить некому, и лета мои дозволяют самой судьбу свою вершить, то «мне порукой Ваша честь, и смело ей себя вручаю», как писано у поэта Пушкина. То князь Львов третьего дня принес альманах литературный, и там стихи новые. Олюшка вслух читала, и мне слова те на душу легли, потому и запомнила.
Вы простите меня, Роман Сергеевич, что письмо таким грустным вышло, но и радость, она тоже придет, будем уповать, что скоро.
Верю я и надеюсь на то и ответа Вашего жду.
Варвара Белокриницкая.
Письмо четырнадцатое, к Нему
Сочельник 1831 года, Санкт-Петербург
Роман Сергеевич, друг любезный, пишу сейчас Вам и сама не верю, не до конца осознаю еще, что решилось, совсем решилось. Только дверь за фельдъегерем закрыла, и сразу Вам отписать, что все благополучно. Никола угодник помог, никак иначе. Воля Высочайшая на моем прошении изложена аккурат на Николин день. Потом, видно, в канцелярии задержали, пока оформили. Ехать, правда, сразу не велено – после Святок только подорожную выправят и остальные бумаги, но Государь и прогонные дарует и на прожитье две тысячи рублей. Век за него Бога молить буду.
Сочельник нынче, в храм пора собираться, там и матушку Вашу увижу, и непременно ее обрадую. Она слова не говорила, да видно было, как переживает.
Тетушка со мной ехать просится, да куда ей. Думаю уговорить с матушкой Вашей остаться, али на Москву вернуться, чтобы там дом пустым не стоял. Коли Катерина Матвеевна в столице останется, Олюшку буду просить управляющего найти в дом московский. Имение-то мы удачно продали, так что всей недвижимости лишь этот дом у меня и остался. Дедушки и родителей память. Все портреты из имения на Москву перевезла. Хотела дом подновить и повесить их в гостиной да в коридоре, но видать, не судьба. Тетушка сделает или управляющий.
Олюшка и рада за меня и страшится одну отпускать, а мне вовсе не боязно. Ехать не боязно, а вот встретиться с Вами, Роман Сергеевич… как подумаю, оторопь берет. Почти пять лет прошло, как мы с Вами повстречались, и я совсем не та юная и пуганая девица, что тогда: самостоятельности и гонору много стало, как тетушка Катерина говорит. Рада бы на кого заботы переложить и кого слушаться, да не выходит. Вот и Вас не послушалась, когда Вы меня ехать отговаривали, простите.
Ко Всенощной звонят уже, идти надобно.
С праздником, Роман Сергеевич, с Рождеством Христовым.
Даст Бог, Пасху вместе встречать будем.
Ваша самозваная невеста, Варвара Белокриницкая.
Письмо пятнадцатое, к Ней
Январь 1832 года, на пути в Курган
Друг мой, дорогая, родная моя Варенька, я, наверное, не имею права писать Вам так, но я так привык к нашей переписке, Вы стали мне близким другом. Самым близким на свете. Я пишу Вам письма, разговариваю с Вами в моем дневнике, словно Вы сидите рядом, я держу Вас за руку – милая, простите мне эту вольность – и рассказываю обо всем, что произошло за ночь. Вы давеча о страхе писали, так и меня оторопь взяла, как второе письмо от Вас получил о Высочайшей к нам обоим милости. И про вопрос Ваш о разрешении – батюшка спрашивал меня, какой я судьбу свою вижу, желаю ли в монастырь уйти или брака законного. Мне и невдомек было, к чему вопросы сии, но ответил честно, что не монашеского устроения. Он в тот день от благочинного вернулся, думаю, из столицы запрос тот был, только отец Петр не стал прямо в лоб спрашивать, а вот так – намеками думы мои пытался выведать.
А какой песней звучит мне подпись Ваша, Варвара Павловна, Варенька. Не самозваная Вы невеста мне, а самая что ни на есть настоящая, как меньшой сынок батюшки говорит, всамделишная. И Господь к нам милостив – третьего дня пришло мне предписание в Курган ехать, потому и пишу сейчас на пути туда и в письме адрес ставлю новый. Там уже не один я буду. Точно знаю, что в Кургане пребывает Фохт, отсюда же, из Березова его перевели, но здесь мы с ним свести знакомство не успели, и Мишель Назимов. Он мой знакомец давний и человек весьма легкий в общении. Ума не приложу, за что мне такое послабление. Маменька, поди, прошение писала о послаблении по здоровью, да мне не сказывала.
Вечор ходил с Сосьвой прощаться. Красота. Стоишь на обрыве – гладь водная во всю ширь подо льдом и снегом угадывается, и кедры сибирские рядом как солдаты в строю стройные да высокие. Шишек немного с собой возьму. По осени еще собирал. Красивое дерево кедр, вроде как сосна, а и не она вовсе. Плохой из меня писатель, не могу передать. Вижу разницу, а передать не могу.
Сегодня весь день в сборах прошел, завтра поутру тронемся, почитай неделю, а то и больше в пути – восемьсот верст с гаком. Как на новом месте обустроюсь, непременно отпишу. По зиме путь самый быстрый, даст Бог, на перекладных поедем, не на долгих.
Верю и надеюсь на встречу скорую, искренне Ваш Роман Чернышев
Письмо шестнадцатое, к Нему
Пасха Христова[26] 1832 год, Москва
Христос Воскресе, дорогой мой Роман Сергеевич! Примите мое пасхальное целование – единственную, возможно, радость для Вас в письме моем. Сборы мои оказались долгими, и по зимнему пути не пришлось тронуться. Матушка Ваша и тетушка Катерина моя уговорили повременить. И вот уже Пасха, а мы все дома, и Бог весть, когда в путь тронемся. Поначалу-то все хорошо складывалось, а чем ближе к отъезду, тем больше препонов. То Катерина Матвеевна захворала, и на месяц мы в столице задержались, то с управляющим все не слава Богу. А как нашелся добрый человек, tantine решила на Москву возвращаться. И как вот было отказывать человеку от места? Она же нив какую не соглашалась с чужим в одном дому находиться. Кое-как уладили, да, видать, не судьба нынче ехать – едва до дому добрались, вдругорядь расхворалась тетушка. Грудная жаба у ней приключилась, и вот до самой Пасхи особого облегчения нет. Она нынешним Постом и говела-то только на Страстной с четверга, и на службе не было нынче, утром батюшка дома приобщил. Плоха моя тетка Катерина, не знаю уж, как быть. Доктор вечор был, сказывал – на все воля Божия, и поправиться может, а то как и год пролежит, не вставая; но коль призовет Господь, и в одночасье сгорит.
Я прям места себе не находила, благо, батюшка успокоил – ноне-то ехать все одно не получится по весенней распутице, а как дороги подсохнут, так и тетушка, даст Бог, оклемается.
Вот и остается мне только, что молитва – и о Вас, и тетушке моей, и о скором решении судьбы. Одна радость – бумаги все готовы, но по случаю болезни тетушки даты в них не проставлены. Как с отъездом решится, так и выправят все.
Погоды у нас нынче теплые – совсем весна пришла, хоть на Страстной еще снег везде лежал. Нынче же батюшку пошла проводить – так хорошо на улице. Ветерок теплый, в воздухе прямо праздник чувствуется, и солнышко играет. Герань матушкина, что на окошке у меня стоит, вдруг цвести удумала, а под вечер птица какая-то все пела на соседнем кусте. Сумерки уж были, не разглядела я, кто там.
Не кручиньтесь, Роман Сергеевич, раз батюшка благословил, все управится. Видать, Господь испытует нас, на терпение и смирение проверяет – одна только и мысль у меня, что так оно, это и поддерживает. Я было сильно роптать начала, а как с отцом Сергием поговорила – исповедовалась в среду на Страстной – так и легче стало. Прав батюшка, тысячу раз прав – уж сколько ждала безропотно, могу и еще повременить, пока тетушка в себя придет, да дороги просохнут. Сама же изводить себя стану, коль в путь тронусь, не зная, что там с единственным родным мне нынче человеком. Мatantine, она добрая, завсегда меня маленькую еще обихаживала, часто у нас гостила и подолгу. А теперь, как мы вдвоем с ней остались, кому как не мне о ней позаботиться, долг отдать. И умом, и сердцем я это понимаю, но душа на волю рвется, скорей, скорей в дорогу, хотя, как и писала уже Вам, боязно мне. Не пути в Сибирь дальнего, а встречи нашей.
Сколь раз думала да представляла, а все одно, наяву оно иначе будет, когда свидимся.
И кто знает, как обернется. Я часто, в отрочестве еще, как маменька говаривала, в облаках витала – придумывала что-то, мыслям отдавалась, сказки разные сочиняла. А еще мечтали мы с Ольгушей, отроковицами, как она в усадьбу летом приезжала.
Сидим, бывало, в гамаке, али на крылечке и представляем себе – как на балы ездить станем, да как судьба сложится. Святками гадать ходили в баню, на Иванов день с крепостными на лужку через костер прыгали, венки в речку кидали. Тетушка Катерина знала про то, да маменькам нашим не сказывала, хотя сама она ни в какие гадания не верила и все приговаривала – «будет день, будет и пища, придет срок, все Господь даст». И Оленька теперь княгиня Львова, и деток у нее трое, а tantine так и осталась одна-одинешенька. Вот и не могу я нынче ее одну оставить, хоть и управляющего Оленька нашла хорошего, и доктор наезжает частенько, но то пока здесь я, а коль уеду.
Вы уж простите меня, Роман Сергеевич, пока Катерина Матвеевна не оправится от болезни, или Богу душу не отдаст – о чем я, честно говоря, и думать боюсь – никуда мне трогаться совесть не велит.
После причастия сегодня тетушке вроде как легче стало, да и весна буйная, теплынь такая стоит, природа вся расцветает. А там и вовсе, глядишь, потеплеет, и тетушка на поправку пойдет.
Буду молиться, чтобы скорее то случилось, и могла бы я в путь тронуться. А Вы к тому времени уж и на новом месте обживетесь. Смотрела я давеча учебники старые Ванечкины, где тот Курган-город. Про Царево Городище прочла, и что не Сибирь это вовсе, зелени там много, и Тобол-река. На карте я, правда, так и не нашла ни реки той, ни города, да, наверное, искала плохо.