Даст Бог, приеду, сама все увижу. А пока простите, Роман Сергеевич за нерадостные вести в светлый день Пасхи Христовой. Христос Воскресе, радость донесе – и до Вас, и до меня, Варвары Белокриницкой.
Из дневников Романа Чернышева
…марта 1832 года
Говорят, Господь не дает никому креста выше, чем человек может понести, но неужели грехи мои столь велики, что все, что мне дорого, прахом идет? Скоро уже третий месяц пойдет, как отписал на Москву, да только нет ответа.
Я-то, дурак, размечтался о встрече, о венчании после Светлой, да, видно, не бывать тому.
Одна надежда теплится, что не получила Варенька письмо моего с адресом новым, оттого и от нее весточки нет. И так я в это уверовал, что новое письмо начинать боюсь – а ну как не прав, и адрес пришел, да только не приедет свет мой Варенька, а написать о том боится. И я боюсь, и молчу, и надеюсь. Суеверие все, да только тут в любую чушь верить станешь, лишь бы надежда была, что нужен я ей, что напишет и приедет.
И страхи все ее приемлю, да и своих хватает, но сердце чувствует, что родные мы, вот как есть родные.
…апреля 1832 года
Пасха нынче. Христос воскрес! Мне бы радоваться со всеми, а я в уныние впал и как справиться с ним, не ведаю. И с батюшкой здешним нет сил по душам поговорить, не по нраву он мне пришелся, да и я ему, все мы, кто здесь не по своей воле живет. Отцу Петру давеча отписал все мои сомнения и тревоги, даст Бог, ответит, присоветует что.
С Иваном Федоровичем Фохтом наконец знакомство свести удалось, он все по медицинской части старается. Он и в Березове, сказывали, фельдшеру помогал, и тут старается. Против костоеды всякие отвары готовит. Сам ею болел еще в Березове, вот и другим помочь стремится. Хорошее дело, только человек он больно сам в себе, и дружеского расположения ко мне не выказывает и мое не приемлет. По всей видимости, по скудости положения его материального. Правда, и мое не сильно от того отлично.
Мишель Назимов напротив, общению рад и все портрет мой написать желает, да не до портрета мне теперь, если даже в Светлый праздник нет у меня на душе ни покоя, ни радости.
…мая 1832 года
Стоило мне перестать роптать, как и радость пришла, да только радость та пока горькая, одному Богу ведомо, как скоро теперь свидание мое с Варенькой состоится. Свет мой, радость моя, Варенька, только об ней и мысли мои.
Как приедет, как встретимся, глаза закрываю, ее вижу, хотя и черт лица не помню почти, только тепло внутри разливается, как представлю. Тепло и свет, Варенька…
Письмо семнадцатое, к Ней
Май 1832 года, Курган
Христос Воскресе, дорогая Варвара Павловна, милая Варенька. Как верно Вы написали – радость принес, пасхальную радость мне от письма Вашего. Так долго не было весточки, что я, малодушный, думать о недобром начал, и на саму Пасху радости не было, хоть и службу стоял в храме, и приобщался. А пришло письмо Ваше, и радость вернулась. Пусть и не скоро встреча наша случится, но то будет непременно, раз мы оба тверды в своем желании.
Тетушке вашей здравия желаю, уповая на милость Господню, надеюсь, что Катерина Матвеевна поправится и еще порадоваться за нас с Вами успеет. Пусть не воочию, по письмам, всеодно хорошо. Мишель Назимов, приятель мой добрый, портреты хорошо пишет. Как приедете, и Вас изобразит, вот тетушка и порадуется. И маменька моя. Давеча писал ей и рисунок в письмо вложил, что Мишель сделал. Матушка же, почитай, семь лет меня не видала, да и ранее я ее своими визитами не особо баловал. Жалею теперь. Сколько горя мы ей доставили – и я, и братец, и папенька. Вот Вы в письме обмолвились, что строга графинюшка, да только думаю, не строга она, а так сердце доброе прячет и чувства свои все внутри держит. Привыкла так с папенькой – не любил он весьма ни слез, ни попреков, ни слова поперек. И от нее не принимал, и от нас тоже. То не строгость была, а гордыня. Это я только в Березове понял, как с отцом Петром беседовали – про жизнь, про детство, про родителей. И я гордынею в отца пошел, иначе бы что меня привело в бунтари и мятежники? Не о людях думал я, не о благе России – да и какое ей благо без самодержца – о себе только, гордыню свою тешил.
Заново письмо Ваше прочел сейчас, и подумалось, что и нынче гордыню тешу и о себе лишь думаю, надеясь на приезд Ваш. Испытует нас Господь, пишете, а может статься, нет Его воли на то? Что Вам тут молодой да свободной делать? Коль со мной повенчаетесь, станете тоже ссыльной, и дети наши, коль даст Господь деток, какая у них судьба будет?
Прошу Вас, Варенька, драгоценная Варвара Павловна, подумайте еще раз, и коль решите не приезжать, я пойму. Не скажите только, что письмо я за здравие начал, а за упокой кончаю, не было того и в помине. Воспоминания из головы не идут – и об отце с маменькой, да и мой характер, и дела мои о гордыне говорят, и сомнения, и страхи Ваши. Верю я, Варенька, что сердце у Вас чистое и светлое, и слова Ваши искренни, и намерения, да вот достоин ли я того? Не затем ли препятствия чинятся, что нет Его воли быть нам вместе? Вы простите, что я так прямо рассуждаю, но люди мы взрослые, и судьбу свою Вам самой решать. Матушка моя рада отъезду Вашему ко мне, желанию ехать и судьбу свою с моей связать, но матушка обо мне думает, не об Вас. И я счастлив буду, коль приедете, но Вам самой каково оно будет? Нынче я не о себе думать хочу, об Вас, Варвара Павловна, и Вас прошу – пока слаба тетушка, и задержка сия вынужденная в Москве Вас оставляет, подумайте о себе, о будущем своем. Понимаю, что решение менять – не в Вашем характере, но коль скоро так все складывается, видать неспроста.
Христос Воскресе, Варенька, не будем унывать, пусть управит Он с нами по воле Своей.
Надеюсь на милость Его к нам обоим, Роман Чернышев.
Письмо Варваре Белокриницкой от княгини Львовой четвертое
Здесь. Мясницкая, Белокриницкого Павла Матвеевича собственный дом
Духов день[27], 1832 год, Москва
Варенька, голубушка моя, не кручинься понапрасну, все Господь управит. Коли отец Сергий сказал тебе, что ехать надобно, да и Государь не токмо прошение подписал, но и деньгами одарил. И как после этого не ехать?
Устал Роман Сергеевич, переживает, а может, у кого из товарищей его там в семье нестроения, да и твои вести безрадостные. Елена Дмитриевна, сама говоришь, привечает тебя и вас с Катериной Матвеевной к себе в имение пригласила. Да и тетушка на поправку пошла. Знаешь, что и сама я, mon coeur, страшусь и дороги дальней, и затея твоя поначалу мне не по сердцу пришлась, да только раз все одно к одному – значит, воля Божия. Батюшка наш сказывал намедни в проповеди, что коль кто-то очень хорошее богоугодное дело вершит, то лукавый все ему палки в колеса вставляет и препятствия разные чинит. Так и у тебя выходит – то одно, то другое. Смущает тебя лукашка, чтобы ты затею свою бросила, и чтобы по его было. Да только кому оттого хорошо будет? Ни тебе, ни Роману Сергеевичу.
Не кручинься и не бойся, Варюшка моя, езжай спокойно, и там все решится. И в Сибири люди живут. Не только на Москве и в столице. Хороших и добрых везде много.
Поначалу-то как рассказала ты мне про письма свои, блажью мне то показалось и нелепицей, и отговорить тебя хотела писать. Да разве б ты послушала? А после, как с графиней Еленой Дмитриевной поговорила и про других жен и девиц узнала, успокоилась. Сердцем чувствую, что лукавый тебя отводит или ворожит недобрый кто.
Отпиши Роману Сергеевичу, пусть не волнуется, а как Катерина Матвеевна поправится, и собирайся. Я, mon coeur, тоже страшилась замуж за князя Львова идти, уж на что он был человек нашей семье не чужой, и знались мы давно, и все к тому шло, а как папенька сказал, что князь меня сватает и согласия спрашивает, так страшно сделалось, прям хоть на антресоли беги прятаться, как в детстве. И в самый день венчания, помнишь, как ты меня успокаивала? Боязно судьбу свою менять, на всю жизнь ведь венчаешься. И твои страхи мне ведомы, да только кто знает, какова о каждом из нас воля Божия.
Может, и в самом деле, это тот офицер, что спас тебя девицей, а если и нет, что за печаль? По письмам Романа Сергеевича, человек он добрый, да и матушка его говорила, что спокойный да рассудительный. Переживает о тебе, волнуется, не об себе самом ведь. Поговори с отцом Сергием или в обитель съезди к старцу Серафиму в Саров, а может, и пустынь Оптину, коль на душе не спокойно, и решения принять не можешь окончательного.
Варенька, душенька, не знаю, что еще и сказать тебе, как ободрить. В юность нашу я у тебя одобрения искала и поддержки, а теперь вон как вышло, мне тебе опорой должно стать. Веришь, mon coeur, не ведаю, как сама бы поступила, случись со мной такое. Но за тебя сердцем спокойна. Вчера на праздник молилась и нынче, и как батюшка коленопреклоненные молитвы стал читать, тут словно сказал мне кто, что все хорошо будет, и свидимся мы еще, помяни мое слово, а в детях-внуках, даст Бог и породнимся.
Уезжаю я в имение, вечером по холодку тронемся, а вернусь, не знаю, застану ли тебя в Москве, Варюша. Но писем твоих ждать буду, пиши мне, родная, непременно обо всем без утайки.
Твоя Ольга
Письмо восемнадцатое, к Ней
Июнь, 1832 год, Курган
Милая Варенька, простите великодушно за мое прошлое письмо. Матушка отписала, сколько горя и нервов оно Вам доставило. Кляну себя, что не сумел нормально изъясниться или был превратно понят, но что уж теперь. Простите непутевого. Я ни в коей мере не мыслил даже отказаться от своих намерений, об Вас лишь переживал, Варвара Павловна, голубушка, а получилось, что лишь расстройство принес и беспокойство разное. Матушка отписала, что зовет Вас с тетушкой, коей здоровье на поправку пошло, в подмосковную нашу погостить. Я был бы всецело рад тому – имение у нас доброе. Лес рядом, речушка маленькая, храм красивый. Отдохнете на свежем воздухе, а там и в путь, коль решите. Страхи Ваши, что не понравитесь Вы мне, считаю беспочвенными. Я к Вам всей душою прикипел за теплоту писем Ваших, за доброе сердце, что в них вижу, за любовь Вашу к родным. Писал уже и повторять не устану – Вы как светлый лучик, Варенька, что во тьме светит, и тьма его не объят.