— Лучше? — похлопала меня любимая по спине.
— Немного, — вздохнул я, с сожалением отпуская фигурку Анко, когда хотелось сграбастать её в охапку и свалить отсюда к чертям собачьим!
От трупов. От зашуганных детей, от филлерных «союзничков» которые все знали и нихрена не делали, от старого осла Макуды, который всё это дерьмо прошляпил, от следаков-кретинов… И особенно — от этой обители ужаса.
Мне от этого места хотелось убраться куда подальше, ничего больше не решать и просто уйти домой, но я себе такое не мог позволить.
— Ты расцарапал щёку, — коснулась супруга моей скулы.
Ни слова ни говоря, я активировал технику и убрал следы истерики.
Я, будто выгорев изнутри, не мог оценить живописные пейзажи этих мест, не тронутых боем. Чтобы не раскиснуть окончательно, пришлось «пригласить» маску переговорщика.
Уходили мы из комплекса, забрав оттуда всё, что не прикручено, а то, что прикручено — откручивали и тоже уносили. Кроме усыплённых моими техниками (и транквилизаторами, для надёжности) кумовцев в клетке, с нами ещё были выжившие дети, которых я планировал вернуть в приют и родителям, чтобы немного разгрузить наш будущий караван в Коноху. А о детках с примечательной внешностью я планировал рассказать на собрании, чтобы клановые их разобрали, или хотя бы проверили на наличие спящей крови или способностей.
Хоть приют формально и курировал АНБУ НЕ, ничто не мешало кланам забрать оттуда своих бастардов и просто перспективных сироток.
Просто никто ведь не обязан был сообщать потенциальным опекунам о новых, так сказать, поступлениях в ассортименте.
После перехода символичной границы между странами, я оставил на время Макуду со следователями и Хану с компанией, и пленных. На этой стороне у них не должно было быть приключений. А мне с Анко надо было привести себя в порядок и попытаться как-то организовать возвращение детей.
А в гостинице, когда мы с Анко остались одни, она снова поставила тот барьер-зонтик и стала выяснять, что со мной происходило.
— Ты сам не свой в последние дни. То впадаешь в ярость и разносишь деревья, то в меланхолию, замирая с несчастным лицом, а ведь рядом никого нет, чтобы тебя так бросало из крайности в крайность.
— Может быть потому, что это мои эмоции, — медленно сказал я, хмыкнув устало. — Скажи, а тебя разве не злит эта ситуация с опытами над детьми? А с этой тупой мразью, из-за которой погибло больше сотни детей? И с придурком Иширо? Да мне вот от бессилия просто выть хочется, — сжал я кулаки. — Даже имея навыки ирьенина, я ничем не мог им помочь. Даже добить их из милосердия было невозможно — получалась пытка! На них, пусть не сразу, срастались самые смертельные раны, как у Цунаде с её печатью! А из-за этих грёбаных мутаций не понять, какой удар будет смертельный, а какой — нет. По крайней мере, пока чакра не кончалась. Мы шли их спасти, а я их убил. Ничего не смог сделать! Ничего!
Супруга задумалась и закусив губу, положила голову мне на грудь.
— Знаешь, я только сейчас задумалась об этом. Я столько грязи повидала… что приняла всё, как должное. Не ожидала от тебя такой эмоциональности.
Да, самое страшное — когда привыкаешь к подобному. Перестаёшь замечать и сердце не сжимается от самых ужасных проявлений человеческой низости, мерзости… Очерстветь душой…
Анко спросила, было ли что-то подобное в моём прошлом, и я рассказал про события далёкого прошлого в стране с незнакомым местному уху названием «Беларусь», про лагерь "Красный берег", памятник с красной рекой и белыми партами.
— И чем все закончилось? — спросила она меня тогда.
— Как обычно, — криво усмехнулся я. — То государство уничтожили. На одной планете с нацистами ужиться невозможно. Либо они и их шакалы, либо все остальные, но кому-то придётся исчезнуть. А маленькая Страна Картофеля и зубров осталась жива. Правда, не знаю, надолго ли — меня раньше не стало. Даже в наше время страны появляются и исчезают, что уж говорить о делах давным-давно минувших дней.
Впрочем, на долгие разговоры у нас времени не было. Помылись и переоделись, чтобы не ходить по уши в детской крови и бегом — размещать пленных и выживших детей. Проще всего было с теми, за кем пришли родители. Привлечённые слухами о нашем возвращении. Но были и сироты. Пока мы разместили их на постоялом дворе и отправились вслед за мастеровыми, наведаться в их Деревню.
Хоки я всё равно не доверял, чтобы передавать через него бумаги без пригляда. Лучше всего уточнить и решить всё окончательно с главой деревни, чем с этим двинутым фанатиком.
Прибыли мы уже под вечер, так как много времени потратили на прихватизирование, похороны и переход границы. Заскочили на чай у каге мастеровых, чтобы подтвердить рассказ Хоки и добавить к печатям ещё и личную печать местного главы.
Сверив приложение со списком награбленного и выписанных имён наших пленных я сказал главе Деревни:
— «Единая Коноха» поддержит вас.
— Деревня Мастеров поддержит вас, — скрепили мы союз церемониальной фразой.
На прощание, тайком от Анко, сделал заказ на застёжку для пояса в виде золотой палочки данго с полудрагоценными камнями-шариками, чтоб саму палочку можно было вытащить как острую шпильку. Ювелиркой местные тоже подрабатывали. Или зарабатывали? В общем, не важно. Главное, что обещали прислать при помощи почтового сокола или курьера — если будут другие заказы из Конохи. Заплатил из своей доли добычи.
Филлерные шиноби довели нас до границы Страны Огня, а затем, вполне дружески распрощавшись, отбыли к себе.
Следующим утром мы попытались вернуть оставшихся детей по семьям, но оказалось, что среди оставшихся спасённых из Страны Огня только сиротки: три из разных мест, и шестеро — из одного детдома.
Подозрение вспыхнуло само собой.
Это был как раз приют, в который я не ходил. Тот, что был под ответственностью Макуды, ближайший к границе со Страной Рек.
В здание, которое издали можно было принять за заброшку, облюбованную многодетным цыганским табором прямиком из 90-х, я заходил, внутренне передёргиваясь от омерзения.
Чёрные, словно от копоти, стены (графитовая краска), протёртые почти до дыр полы, чумазые зашуганные дети… Не похоже, чтобы в этом приюте вообще кто-то заботился о детях. А ещё взгляды — опасливые и злые, как у почти выросших, диких дворовых котят, которые повидали всякого дерьма и не ожидают от людей ничего, кроме неприятностей.
— Вы… вы-вы… — заикаясь, схватилась за мою штанину бледная девочка с белыми волосами и красными глазами, — вы же не оставите нас здесь?
Она была одной из спасённых и уже немного с нами обвыклась. Особенно после того, как я их компанию пытался развеселить и развлечь, а на самом деле — отвлечь от тех ужасов, которые они пережили. Чтобы привести себя и детей в порядок, уже на нашей территории пришлось остановиться в гостинице. На нас тогда косились, конечно, компания уж больно странная, но обслужили по высшему разряду.
Найдёнышей я поначалу хотел вернуть по приютам, но увиденное меня, мягко говоря, расстроило. Жёстко — взбесило.
— Нет. Конечно же, нет! — погладил я по теперь уже чистым волосы малышки. Вчера нам пришлось разместить детей, дать им привести себя в порядок, покормить их, и, кстати, найти им новую одежду. К счастью, с последним помогли сердобольные люди.
Это очень хорошо, потому что было бы не просто найти девяти детям подходящую одежду. А мы ведь не изверги — таскать их в тех лохмотьях, в которых они сидели в клетке, ожидая участи превратиться в монстров.
Персонал был скорее озадачен нашим визитом, чем напуган. И я собирался это исправить!
Завидев детишек, одна грымза прямо засочилась ненавистью. И страхом. Дети, почувствовав это, напряглись.
Я же натянул на лицо свою лучшую улыбку.
— О, а я смотрю, вы рады благополучному возвращению своих воспитанников, почтенная… — замолк я, дав потасканной тощей бабе представиться.
Главной в приюте была вот эта пародия на человека — тощая, мелкая с впалыми щеками и крысиной мордочкой вместо лица. Казалось, кто-то пытался слепить скульптуру, а потом психанув, помял её. Давно я не видел настолько отталкивающей внешности! Но при этом кимоно содержащей приют твари было не из дешёвых, хоть и выглядело простенько.
— Юмико-сан, — ответила она и тут же попыталась изобразить радость: поморщившись, распахнула объятья спрятавшимся за меня ребятишкам. — Да-да, конечно, я так о них беспокоилась!
Врёт она средненько. Тем более, для кого-то с эмпатией.
— И вы бы, конечно, — заслонил детишек рукой, — никогда бы не причинили им вред по своей воле?
— Конечно, нет! — соврав, попыталась изобразить возмущение грымза, сложив ручки-палочки с узловатыми пальцами на груди, полная праведного гнева. Кстати, интересный момент: руки не натруженные, без трудовых мозолей, а ногти ухоженные. Видимо, мадам не обременяла себя чёрной и вообще какой бы то ни было работой. Просто больная сука.
Судя по взгляду детей, как вернувшихся с улицы, ведомых любопытством, так и присутствовавших к моменту нашего возвращения, никто ей не верил.
— И уж, конечно, — ещё слаще улыбнулся я, — вы бы не отдали их чужим шиноби за вознаграждение?
— О чём вы? Я бы никогда этого не сделала, — снова соврала она, тараща водянистые глазёнки.
А через секунду мразота лежала на полу, пытаясь вдохнуть воздух. Удар в солнышко был не таким уж и сильным… Я же не хотел её убить… Раньше времени.
— Дорогая моя грымза, — ласково сказал, наматывая её волосы себе на руку и приставляя танто к её лицу. — Ты сейчас мне расскажешь всё о своём сотрудничестве с похитителями детей, и возможно, только возможно, всё для тебя закончится плохо, но не ужасно.
В ответ на непонимающий взгляд пояснил:
— В смысле, я тебя убью быстро и без мучений.
— Что вы делаете?! — в шоке спросила её коллега, выйдя в коридор с мокрыми руками и влажной тряпкой на плече.
— Свою работу! — сказал, как отрезал, я. — Вы участвовали в сговоре с вражескими шиноби? Вы отдавали им детей?