— Ты чай будешь? Или, если хочешь, простокваша есть.
— Лучше чай, — отозвался Лунин, уже теряя надежду дождаться, когда же рассказ углубившейся в воспоминания тетки вернется к событиям более недавнего времени.
— И с того времени, а это, считай, пять лет прошло, он в бобылях ходил, — включив газ, Татьяна Васильевна поставила на плиту пузатый, со свистком, чайник, — ну, может, кто и был у него иногда, но ничего серьезного. И так, чтобы он по девкам бегал, этого я тоже не скажу. Так и ты мне скажи тогда, — обернулась она к Илье, — ежели человек два раза развелся, он что, от этого какой-то непутевый становится или от него надо держаться подальше?
— Я ведь и не говорил ничего такого, — Илье стало неуютно под пристальным, будто обвиняющим в чем-то теткиным взглядом, — я и сам вот развелся, недавно совсем.
— Ну и дурак, — заключила тетка, — только я жену твою не видала, не могу сказать, когда больше дурак был. Когда жениться надумал или когда разводился.
Лунин тихо вздохнул. Сам он больше склонялся к первому варианту, но тетке говорить об этом не стал. Ему было обидно за дурака и за то, что Толика, пережившего уже два развода, тетка подобным уничижительным образом не называла.
— Так вот я и говорю, — как ни в чем не бывало продолжила Татьяна Васильевна, — ну ошибся мальчик, два раза ошибся, и что такого. Разве теперь на нем клеймо надо ставить? Да еще уголовником его называть?
— Так, а он что, сидел?
О том, что у брата имеется судимость, Лунин уже знал, об этом ему еще днем рассказала Шестакова, но послушать теткину версию произошедших несколько лет назад событий представлялось интересным.
— Да что он там сидел, — махнула рукой Татьяна Васильевна и тут же обернулась, услышав свист закипающего чайника. — Два месяца подержали его взаперти, потом выпустили. Как по мне, так вообще и этого много было. Ну ты представь сам, когда человек тебе денег должен, и приходит такая наглая морда, да еще выпимши, и начинает над тобой же куражиться, что еще подумает, отдавать тебе деньги али повременить. Мол, вы торгаши, у вас денег и так куры не клюют, потерпите. Конечно, Толик не утерпел.
История, рассказанная теткой, не сильно отличалась от того, что уже знал Лунин. Его двоюродный брат вместе с теткой владел несколькими небольшими продуктовыми магазинчиками, разбросанными по окрестным селам. На самом деле первые магазины открывала Татьяна Васильевна одна, еще в середине девяностых годов. Благополучно пережив смутные времена, ей удалось не только сохранить свой не очень большой, но зато дающий относительно стабильный доход бизнес, но и постепенно увеличить число принадлежащих ей торговых точек. К тому времени, когда Толик вернулся из армии и стал настоящим помощником, магазинов, каждый из которых назывался одинаково незамысловато — «Малиновка», было уже четыре, потом их число выросло до семи и не менялось уже на протяжении многих лет.
— Во всех деревнях, где народу поболе живет, мы уже открылись, — объяснила тетка Илье азы семейного предпринимательства, есть еще пара совсем мелких, но с них больше хлопот, чем прибытку выйдет. А в город мы уже лезть не хотим. Там и торговля по-иному устроена, и конкуренция другая. Никогда не знаешь, что через полгода будет. Сегодня ты магазин откроешь, а завтра через дорогу еще два поставят. И что тогда? А в деревни никто и не полезет больше. Выгоды с этого никакой не будет, да и в селах ведь люди, как привыкнут в одно место ходить, так потом не переучишь. На хлеб нам хватает, а летом, когда еще и дачников много, так вообще грех жаловаться.
Сельские магазины, особенно открытые довольно давно и принадлежащие местным хозяевам, которые многих своих покупателей знают в лицо, частенько торгуют в долг или, как говорят, по записи. По записи — это значит, все сделанные, но не оплаченные покупки продавец записывает в толстую тетрадь, где указывается фамилия должника, дата покупки и сумма долга. Как правило, большая часть подобных долгов закрывается в течение месяца, а фраза «отдам с получки» сопровождает появление каждой новой записи в амбарной книге. Но в каждом правиле бывают исключения. Иногда долги остаются непогашенными слишком долго, а порой сумма напротив фамилии должника становится слишком, по деревенским меркам, большой, и в долг отпускать товар перестают.
Костик Аликанов был как раз одним из таких неприятных исключений. Живя в Ясачном, он занимался частным извозом на своей «газели» и обычно проводил большую часть дня возле строительного рынка в Одинске, ожидая, когда появится клиент, которому надо перевезти пару поддонов кирпича, доски или еще какие-нибудь строительные материалы. В день у Костика случалось три, а то и четыре поездки, каждая из которых приносила ему по тысяче, а порой и больше, если нанимателю надо было помочь с разгрузкой. Другое дело, что таких дней на неделе случалось гораздо меньше, чем могло быть, поскольку Костик любил, что называется, отдохнуть в компании пары своих давних приятелей, тоже любителей активного отдыха. Наутро Костик просыпался с тяжелой головой, выпивал бутылку пива, а после обеда еще одну и вновь ложился спать. Таким образом, получалось, что работал он, как правило, через два дня на третий. По такому же графику у него появлялись и деньги, но это не мешало ему регулярно отовариваться в находящемся по соседству с его домом магазине в долг, сопровождая каждый раз свое появление у прилавка одним и тем же обещанием: «Вот те крест даю, с получки сразу отдам».
Полностью долг Аликанов никогда не гасил, но все же время от времени уменьшал свою задолженность до приемлемой величины. И продавцы, и хозяева магазина уже настолько привыкли, что Костик им должен, что уже почти перестали обращать на это внимание. До тех пор, когда однажды сумма напротив его фамилии не достигла несуразно большой по местным меркам величины. Десять тысяч. Как ни крути, это уже прилично. А точнее будет сказать, это совсем неприлично, такие долги иметь, о чем Костику и было при его очередном визите в магазин объявлено. Аликанов предложению погасить долг полностью весьма удивился, а после того, как ему было объявлено, что до тех пор, пока он этого не сделает, в магазине его обслуживать не будут, вовсе счел подобные действия недобрососедскими и гордо удалился.
Две недели он действительно не появлялся в магазине, но в конце концов нежелание ехать в город ради пары бутылок водки привело его на порог «Малиновки». В разгар рабочего дня, кроме одинокой скучающей продавщицы, в магазине никого не было, но это не мешало Костику, высказывая свои претензии, обращаться к незримым слушателям на «вы». Скорее всего, Аликанов обращался не столько к продавщице, сколько к владельцам магазина, а заодно и всем представителям того рода деятельности, который сам Костик и близкие ему по духу люди именовали не иначе, как барыги, ну или, в минуты особой доброжелательности, торгаши.
— Вы думаете, я вам денег должен? — Костик уже успел приступить к активному отдыху, поэтому при каждом выкрике его немного покачивало, и, чтобы не упасть, он хватался за ручку пивного холодильника. — А вот шиш вы угадали!
Выкинув вперед сжатую в кулак руку, Костик продемонстрировал уже переставшей скучать продавщице, что именно угадали все те, кто о нем думал что-то нехорошее.
— Это вы, вы, твари, мне все должны. Мне и всем нормальным мужикам, которые пашут, вкалывают с утра до ночи. А вы нас всех тут обираете, последнюю копейку отжать хотите. Вот они вам, мои деньги! Видали?
Костик вновь резким движением вскинул руку, отчего его сильно качнуло в сторону двери, и он с трудом удержался на ногах.
— Вы думаете, у меня денег нет? Черта лысого вы угадали. Трудящийся человек всегда заработать может. Потому как труд должен быть… — Аликанов перевел дух и по слогам, запинаясь выговорил: — О-пла-чи-ва-е-мым!
Костик самодовольно похлопал себя по карману джинсов.
— Вот они, денежки-то. Только ведь что трудовому человеку самое главное? Деньгу заработать? Нет, это он завсегда может. Главное для него — это не дать всякой швали барыжной у него эту деньгу отобрать.
— А шваль барыжная — это я или моя мать? — На беду Костика, в самый разгар его бурной речи в магазине появился Анатолий, подменявший в этот день приболевшего водителя. Ухватив Аликанова за воротник, он рывком развернул его к себе. — Или, может быть, мы оба?
Короткий, быстрый удар в живот не заметил никто: ни удивленно захлопавшая ресницами продавщица, ни тихо охнувший и внезапно переломившийся пополам Аликанов.
— Если б Толя ему только разок дал по пузу, то ничего бы и не было, — объяснила Татьяна Васильевна. — Кто ж из-за этого в ментовку обращаться будет. Это ж только позор один. Но ведь он не сдержался, еще и коленом ему наподдал, прямо по носу угодил, — тетка вздохнула, — сломал нос ему Толька-то. А потом еще и деньги забрал, какие у него в кармане были.
— Даже так? — покачал головой Илья.
— Ну а как? Нечего было хвастаться. У него, представляешь, в кармане ведь больше десятки было. Даже не представляю, как он их зараз добыть столько сумел и сразу не пропил. Так Толя ровно десять отсчитал, продавцу отдал, а остальное обратно ему в карман запихал.
Тетка вздохнула и, спохватившись, налила наконец Илье чаю. Поставив перед ним кружку, она вновь уселась напротив, опершись локтями на стол и положив подбородок на сцепленные пальцы рук.
— Это его и спасло — то, что он ни копейки лишней не взял. Против него же вначале дело за грабеж завели.
— Возбудили, — машинально поправил Илья.
— А уже потом, когда адвокат вмешался, перевозбудили дело.
— Переквалифицировали, — все так же машинально пробормотал Лунин.
— Стало оно тогда самоуправством называться, — не обратила внимания на бормотание Ильи тетка, — хотя, как по мне, какое же это самоуправство, если ты свои же собственные деньги забираешь. Но я тебе так скажу: Головков и против этого тогда выступал. Очень уж он хотел Толика в тюрьму посадить, аж зубами скрипел, когда не по-его все