— Что ж теперь? — Тетка вытерла рукавом сбежавшую на подбородок каплю водки. — Вязать меня будешь?
— Ну, тетя Таня, — простонал Илья, — ну откуда у вас все это? Давайте мы с вами так сделаем. Время уже позднее. Вам ведь уже за молоком пора идти?
Тетка кивнула, удивленно уставившись на Лунина.
— Ну вот и идите. А я пока картошки нажарю. Картошка у вас ведь имеется?
— Есть картошка, как без нее, — затараторила тетка, — хорошая картошка, крупная. Три куля в подвале лежит.
— Ну вот и замечательно, — кивнул Илья, — а завтра утром я отвезу вас в город, и вы сами пойдете к следователю и все ей расскажете. Хорошо?
— Кто ж тогда молоко-то пить будет? — тихо пробормотала тетка. — Толика, поди, завтра же не отпустят.
— Все равно сходите, — посоветовал Лунин, — развеетесь немного, пообщаетесь.
На самом деле он хотел сказать «попрощаетесь», но в последний момент спохватился и изменил один слог в уже скользящем по языку слове.
— Тогда я пошла? — недоверчиво уточнила тетка, а затем, после того как Илья молча кивнул, вдруг хитро прищурилась. — А ты не боишься, Илюшка, что я сбегу?
— Тетя Таня! — Лунин устало закрыл глаза.
— Хорошо-хорошо, — шагнула к двери тетка. — Не боись, Илюша, я не подведу. Одна нога туда, другая уже здесь. За час обернусь.
Дверь за теткой наконец захлопнулась. Потерев слипающиеся веки, Илья достал телефон и позвонил Шестаковой.
— Ну, что у вас? На завтра? Почему осуждаю? Нет.
Илья немного помолчал, разглядывая оставленный теткой бидон, затем добавил в ждущую его слов трубку:
— Наверное, я бы тоже так сделал. Хотя нет. Без «наверное».
Когда спустя почти два часа Татьяна Васильевна вернулась, она обнаружила, что стоящая на плите сковорода с жареной картошкой уже успела почти полностью остыть, а сам Лунин, положив голову на скрещенные на столе руки, крепко спит, выводя ртом такие звуки, от которых стоящие вплотную друг к другу стопки периодически позванивали. Убрав посуду со стола, тетка села напротив Ильи и, подперев голову обеими руками, тихо заплакала.
Пришедшее в Одинск утро никак нельзя было назвать обыкновенным, слишком для многих в городе оно было очень и очень важным. И речь вовсе не о тех гражданах, которые с самого утра должны были явиться в здание следственного комитета и признаться в совершенных ими преступлениях, хотя эти люди, каждый из которых плохо спал ночью, были на ногах с самого рассвета, приводя себя и свои дела в порядок перед, возможно, самым трудным днем своей жизни. Но дело было совсем не в них. Город готовился к празднику, который должен был начаться ровно в девять утра. Тяжелая техника, намытая и начищенная еще с вечера, стояла на ближних подступах к месту празднования, готовая в любой момент, повинуясь приказу, взреветь мощными моторами и двинуться вперед. Большинство могучих стальных машин было украшено триколорами, а некоторые несли на себе гигантские транспаранты.
Магистрали быть! Объездная — дорога в будущее! Одинск — город смелых! Надписи на транспарантах вызывали законное чувство гордости и воодушевления у каждого, кто их видел, так что большинство водителей ярко-оранжевых КамАЗов, согнанных со всей округи для торжественного проезда по открывающейся объездной дороге, были уже готовы начать праздновать. Лишь неусыпный контроль со стороны их руководителей не позволял этим крепким, в большинстве своем умудренным годами и пониманием того, что, что бы в жизни ни изменилось, все останется по-прежнему, мужчинам выпить, не дожидаясь торжественного перерезания алой ленточки губернатором.
Кортеж из трех черных «лендкрузеров» подъехал к месту предстоящего торжества ровно в восемь тридцать. Из машин вышло несколько солидных мужчин, украшенных, как и полагается почетным гостям, костюмами, галстуками и чувством собственного достоинства. В этой солидно-лысой толпе встречающие без труда определили двух самых достойных, к которым и было устремлено все внимание. Высокого, худощавого мужчину, без тени улыбки оглядывавшего тесные ряды сотрудников одинской администрации, знали все. Второго, ниже ростом, попухлее и поулыбчивее, не знал никто, но, судя по тому, что стоял он в непосредственной близости к губернатору, и Сергиевич что-то объяснял ему, временами тыкая пальцем в сторону натянутой через магистраль алой шелковой полосы, человек это был заслуживающий уважения.
Сам о себе заместитель министра дорожного строительства Вадим Юрьевич Стрельников думал именно так. Человек, заслуживающий уважения. А как иначе? Очередной проект, который в министерстве курировал он лично, выполнен в срок и даже с небольшим опережением графика. Качество работ, как уверяют, на должном уровне, но даже если это не так, года два-три все продержится, а потом это уже не будет иметь никакого значения. Да и, в конце концов, это им, местным, по объездной кататься, вот пусть губернатор о качестве и беспокоится. Деньги на ремонт он сам клянчить и будет. Интересно, кстати, чего это Сергиевич такой смурной? Большую работу сделали, по идее, должен радоваться. Да и ведь наверняка сам губернатор, сидя у такого пирога, отщипнул малость. Или, может, мало отщипнул? Стрельников самодовольно усмехнулся. Уж он-то выжал из этого строительства все, что было возможно. Конечно, с Рассказовым ему сильно повезло, не каждый раз такие провинциальные идиоты под руку попадают. Но коли уж подвернулся, то, что поделать, дураков надо учить уму-разуму. Хоть, говорят, это и бесполезно, зато, как показывает практика, весьма прибыльно.
Благодушно улыбающийся Стрельников не имел никакой возможности заметить в собравшейся по случаю праздника толпе зевак двух мужчин, чьи лица почти полностью были скрыты за широкими солнечными очками и натянутыми почти до бровей козырьками бейсболок.
— Улыбается. — Рассказов покосился на стоящего рядом начальника собственной службы безопасности.
— Так и пусть улыбается, — благодушно отозвался Дорохов, — плакать потом, денька через три, будет, когда сообразит, что к чему.
— А он сообразит?
— Ну, то, что деньги ушли, это он поймет, — Михаил Афанасьевич поправил сползшие на кончик носа очки, — а вот куда они ушли, это он вряд ли дотумкать сумеет.
— А если дотумкает?
— Сам точно не сможет, — уверенно заявил Дорохов, — а помочь ему некому. Не пойдет же он заявление подавать, мол, у меня несколько миллиардов украли. Все, что с прошлой получки отложил.
— Интересно, сколько у него там, — вглядываясь в лица Сергиевича и Стрельникова, Рассказов не мог сдержать улыбку, — миллиардов пять, думается, будет.
— Так мы посчитаем, — невозмутимо отозвался Михаил Афанасьевич. — Интересно, где они такую моду все взяли, миллиарды в квартирах складывать?
— Ну а где их хранить? — пожал плечами Рассказов. — На счет столько денег не положишь, камеру хранения в банке тоже арендовать опасно, слишком много внимания. А так, купил себе квартирку и складывай, глядишь, когда-нибудь пригодятся. Ты когда в Москву вылетаешь?
— Сегодня вечером. Завтра с утра начнем работать. Шуметь ведь строго по графику можно.
— В Москве все строго по графику, — усмехнулся Рассказов. — Вы там, когда стенку выпиливать будете, смотрите, чтоб весь дом не обвалился. И ты уверен, что сигнализация не сработает?
— Я не уверен, я знаю, — твердо заявил Дорохов. — Он и думать не мог, что мы его отследим, а уж что соседские апартаменты выкупим, тем более. Когда у тебя квартира на девятом этаже, сюрпризов не ждут. На дверь датчик ставят, и все. Даже если в квартире пять миллиардов. Хотя мне кажется, что там больше.
— Хоть пятьдесят. Отсчитаешь мои пол-ярда, ну и еще столько же за моральный ущерб. Остальное — твое. Дели со своими парнями и валите из страны куда подальше.
— Австралия, шеф! Нас ждет Австралия, — улыбнулся Михаил Афанасьевич.
— Какой я теперь тебе шеф? Мы с тобой уже…
— Подельники? — уточнил Дорохов.
— Нет. Подельники — это если поймают. А так — компаньоны.
Тем временем лицо губернатора становилось все мрачнее. Не дослушав приветственную речь одного из сотрудников одинской администрации, Сергиевич хмуро спросил:
— А где Миткевич? Я почему, мать вашу, час ему как звоню, а он трубку не берет?
Чиновник растерянно оглянулся на стоявших с ним рядом коллег, а затем, запинаясь, пробормотал:
— Так сами его все утро ищем, Иван Юрьевич.
Миткевич сделал еще одну нервную затяжку и швырнул сигарету себе под ноги. День, предвещавший ему торжественное открытие объездной магистрали, праздничный банкет по случаю запуска и приезда губернатора, а затем ужин на природе в узкой компании избранных, с самого утра пошел совсем не по плану. Ранний звонок Трошина его, конечно, весьма удивил, но, надо было признать, стервец время выбрал удачно. Трудно было найти другое утро, чтобы застать мэра в столь замечательном настроении.
— Что, покаяться решил? — час назад ехидно бросил он в трубку, вытирая свежевыбритое, благоухающее лосьоном лицо. — Ну, давай, кайся. Глядишь, в честь праздника тебя и помилую. Что? Лично хочешь. К ногам падать будешь? Ну, давай, заскакивай. Только учти, мне скоро выезжать. Так что скачи галопом. И долго слушать тебя все равно не буду. Не впечатлишь — получишь пинка под зад.
Что тут скажешь? Впечатлить родственничек, конечно, сумел. Когда дуло охотничьего карабина уперлось вышедшему за ворота Дмитрию Евгеньевичу под ребра, он возмущенно вскрикнул, но тут же осекся, увидев бледное, искаженное ненавистью лицо Николая. Усадив мэра на заднее сиденье своего внедорожника, Трошин стянул Миткевичу руки изолентой и отобрал у него мобильник.
— Ты чего ж творишь, Колюня? — прошипел мэр, как только «лендкрузер» тронулся с места. — Это ж статья. Ведь посадят тебя, милый мой.
— Тоже мне новость, — не оборачиваясь, отозвался Трошин, — что посадят, это я со вчерашнего дня и без тебя знаю.
— А ты что ж, Коленька, — ставшим вдруг ласковым голосом поинтересовался мэр, — вчера еще что-то наворотил?