— Их нельзя сюда пускать, если они не могут относиться к этому месту с должным почтением, — качает головой мама, выходя ко мне на балкон и определяя, откуда доносится шум.
Возможно, думаю я. А возможно — именно так они выражают свое восхищение. Мне кажется, я бы тоже вела себя подобным образом, если бы приехала со школьной экскурсией на Капри. Но в школьные годы я не выбиралась дальше Бристоля, — там мы тащились вдоль клифтонского подвесного моста с целью несколько оживить личными впечатлениями наши эссе об Исамбарде Киндоме Брунеле.[41] (Но, естественно, весь класс больше интересовался тем, сколько людей с этого моста спрыгнуло, нежели его конструкцией.)
Школьники остаются верны анархическому joie de vivre, а я завидую тому, с каким беззаботным вызовом они нарушают спокойствие. Я пытаюсь представить, каково это — чувствовать, что гораздо важнее накричаться вдоволь, чем задумываться о спокойствии окружающих. Поднять хороший шум не так-то просто. Мне кажется, меня хватит самое большее на негромкое мычание. Чтобы вопить — надо иметь соответствующий набор ощущений. Они размахивают руками, хлопают в ладоши, поют, не сдерживая эмоций. Такие люди не пойдут во всякие шарлатанские общества «искать свое я» и «накапливать органический опыт».
Я смотрю, как пожилые пары проходят мимо гомонящих детей, поджав губы и качая головами, и невольно думаю: кто же из них получает от жизни больше удовольствия?
Разница та же, что и между теми, кто купается в море, и теми, кто сидит у гостиничного бассейна. Люди у бассейна регулярно делают пилинги и депиляцию. У них загар, безупречные прически и солнечные очки от модных дизайнеров. Они считают, сколько проплыли. (Нельзя сосчитать, сколько ты проплыл в море. «Я доплыл вон дотуда!») Их мир — химия, коктейли и изнеженность. Зачем по доброй воле встревать в беспокойные и хлопотные ситуации? Сходи раз на пляж и наберешь песка во все дырки — будешь потом неделю хрустеть и отряхиваться. Ты ежишься, случайно касаясь ногой склизких щупальцев, в отчаянной надежде, что это — обычные водоросли, тебя сбивает с ног прибой, и ты отплевываешься, глотнув морской воды вперемешку с кремом от солнца. Но это, по крайней мере, настоящее. Не мне говорить, конечно. Вы меня за подобными занятиями не застанете. В прошлом я предпочитала море. А сейчас и бассейн кажется мне сплошной морокой. То есть рано или поздно я окунусь, наверное, но пока…
Внезапно я чувствую не уют, мне хочется домой. Если бы я сейчас сидела у телевизора, то ничего такого не ощутила бы. А сейчас у меня такое чувство, будто я обязана в сей же миг мчаться в Сады Августа, исследовать монастырь или просто носиться по округе и радостно кричать каждому встречному «Ciao!» [42]. Я хочу быть стихийной! Почему я такая вялая? Почему я все время чувствую себя уставшей? Куда испарилась моя жизненная энергия? Может быть, потому я так плохо и сплю, что никогда не пытаюсь проявить какую-нибудь активность. Я — лентяйка.
Вот почему я больше не путешествую: сразу видишь, сколько в жизни возможностей, а мне даже думать о них кажется утомительным. И вообще, все слишком восхищаются приключениями. Будят в тебе мечты, надежды и ожидания. Появляется ощущение, будто все может быть по-другому, и в результате — потом только острее ощущаешь разочарование. В данный момент я чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Я смогу убедить себя, что являюсь частью этого нового окружения, только одним способом — мне нужно все потрогать своими руками: взобраться на пальму, почувствовать, как ее шершавая кора царапает подошву моих кроссовок, а пальмовая шерсть щекочет икры, провести рукой по листьям, чтобы узнать, можно ли о них уколоться или порезаться. А потом спрыгнуть в пруд, чтобы вода попала в нос. Но я не решусь ни на то, ни на другое. Не будет ни солнца в глаза, ни брызг до небес. Так и буду здесь сидеть в оцепенении и мечтать о возвращении домой — к Клео и нашей коробке печенья.
Точно! Сладкое! Я хочу сладкого! Я за весь день ничего сладкого не ела. Я оборачиваюсь к маме, чтобы спросить, не хочет ли она мороженого, но она крепко спит на кровати.
Я подкрадываюсь к ней. Какая она спокойная во сне. И аккуратная — лежит на спине вытянув ноги и мягко сложив руки на животе в классической позе Спящей красавицы, матрас почти не прогибается под ее стройным телом. Со вздохом я быстро царапаю записку «Ушла за gelato!».
Спящих любить значительно проще.
7
Когда я выхожу из отеля, по моему телу бегут мурашки удовольствия — я одна. Снова легко дышится. Не понимаю, почему я задыхаюсь рядом с мамой — как будто она забирает себе весь кислород, ничего мне не оставляя. Хм-м… в Италии, где Мамма Миа правит всем, такие мысли, наверное, сочтут кощунством, так что я, пожалуй, не буду ими ни с кем делиться.
Разве что с Клео.
— Целую неделю я с ней не выдержу! — причитаю я в трубку в приземистой оранжевой телефонной будке за углом табачной лавки. — Она обязательно постарается всучить мне половину одежды, которую привезла с собой!
Она всегда так делает — притворяется, что привезла что-то для себя, но передумала, и предлагает свои тряпки мне. (Как будто специалист по имиджу может по ошибке купить себе вещь на два размера больше, да еще такого цвета, какой никогда не носит.) У нее есть теория, мол, если я буду знать, что она это купила для меня, то я откажусь из принципа, но если подсунуть что-нибудь исподтишка, то мои радары могут и не сработать.
— А ты хоть раз соглашалась взять что-нибудь из этих вещей? — спрашивает Клео.
— Только леопардовую ночнушку — все равно я не буду выходить в ней на улицу.
— Спорим, она примеряет к тебе эксклюзивные модели нежных расцветок, пока ты спишь.
— Прекрати! — визжу я.
Клео хихикает.
— Ну, и как тебе Капри?
— Кругом моднючие толпы, какие-то извращенцы походя шепчут «Bella», — докладываю я. так как некий жеребец с гривой цвета воронова крыла проделывает именно это.
— Ух, ты! Я бы не отказалась!
— А мне от этого неловко, — говорю я, вжимаясь в стену. — И как на это можно реагировать?
— Ну, например, улыбнуться и сказать: «Grazie!»
— Я не хочу их поощрять! — фыркаю я.
— Что так? Они извращенцы?
— Ну, на вид — не очень, а большая часть даже красавцы, но это-то и подозрительно…
— То есть?
— Зачем бы классному мужчине называть красавицей девушку вроде меня, если улицы вокруг просто кишат супермоделями? Это абсурд.
— Ким… — вздыхает Клео.
— Я не выпрашиваю у тебя комплименты, — уверяю я ее. — Я на ногах с шести утра, десять часов в дороге, так что ни на какую «bella» не похожа.
— А может, они просто так здороваются. Увидят мужчину, говорят «Ciao!», увидят женщину — кричат «Bella!».
Я смеюсь.
— В твоих устах это звучит мило!
— А что — не так?
— Нет, они при этом так плотоядно на тебя смотрят! Вот Марио — бармен в отеле, — у него будто рентген в глаза встроен!
— Боже, так это не первый раз? — восхищается Клео.
— Я так больше не могу.
— Мне бы сейчас совсем не помешало немного мужского внимания! — говорит Клео с завистью.
— А ты точно не можешь приехать? — умоляю я.
Было бы так здорово, если бы Клео приехала.
— Не искушай! Меня эта работа уже достала. Только что на меня орала какая-то тетка, потому что на всех ее фотографиях оранжевые блики. Она не хотела верить, что это солнце попало в объектив, даже когда я показала ей негативы.
— Гарет не появлялся?
— Нет, — вздыхает Клео. — Я ему чуть было не позвонила, чтобы хоть голос услышать, но, ты же знаешь, у всех сейчас стоят определители номера.
— Да, не то, что в былые времена, когда можно было вздыхать под окнами, — сочувствую я. — Готовишь сегодня что-нибудь?
— Я подумывала про ризотто с креветками и горошком, но как-то глупо, если я все равно одна…
— Заморозь для меня половину — я вернусь через неделю или даже быстрее, если получится.
— Куда пойдешь обедать?
— Не знаю, но сейчас собираюсь перебить аппетит увесистой порцией мороженого.
— Съешь одно за меня.
— Обязательно. Позвоню завтра, чтобы узнать, не появлялся ли Гарет.
— Хорошо. И запомни для меня пару-тройку подобающих фраз для заведения разговора — ты там имеешь дело с профессионалами!
Элегантный бар «Эмбасси» на Виа Мамерелле искушает меня грузными пирожными со сливками, россыпью круассанов и невероятным богатством сортов разноцветного, сливочного, соблазнительного мороженого. Даже мраморный пол похож на водоворот горячего шоколада со сливками. У стойки бара стоит женщина с сумочкой на плече и, отламывая ложечкой кусочки fiorentine,[43] попивает маленькими глоточками «Кампари». Ну почему она при этом выглядит так стильно, а когда я дома делаю нечто подобное (открыв холодильник, пробую все подряд), это считается верхом невоспитанности?
Я подхожу к витрине с мороженым и влюблено рассматриваю сочную мозаику сортов.
— Sì. signorina?
— М-м… — в замешательстве мычу я. потому что смущена ассортиментом, а, следовательно — проблемой выбора. — Э…
Я замираю, не в состоянии принять решение. Терпеть не могу, когда на меня такое находит. Сколько времени я потеряла даром, беспомощно разглядывая в магазинах витрины с едой!
Ананасовое на вид — ничего. А что такое lampone? Ах, да, малина. Интересно, какая здесь на вкус нуга?
Человек за прилавком понимает, наконец, с кем имеет дело, откладывает лопатку для мороженого и возвращается к мытью машины для капуччино. Можно, конечно, взять два разных шарика, но тогда перед нами встает другая проблема — нужно, чтобы оба вкуса хорошо сочетались между собой… а-а-а!
В дверь входит какой-то школьник, его вихрастая макушка достает мне примерно до локтя.
— Doro di te, — говорю я ему: «Давай ты первый».