Конечно.
После свадьбы он вернулся, преисполненный раскаяния. Он сказал, что был неправ, что это было временное помешательство, что он переживал, потому что его чувства ко мне слишком сильны. Он попросил меня переехать к нему. Это означало, что пока не стоит ставить крест на надежде, что он, возможно, и есть все же тот самый. Единственный. Казалось, он предлагает мне уверенность, предлагает определенность, и я согласилась.
Почти месяц я была на седьмом небе. Мне даже удалось найти пару недурных работ, так что дела у нас шли неплохо. Но потом меня опять начали грызть сомнения. Я была так озабочена неизвестной стюардессой, что совсем забыла о Бритте. И вспомнила о ней только тогда, когда однажды он по ошибке прислал мне письмо, которое написал ей. Снова случился скандал — мне показалось, что письмо слишком фривольное. Но он убедил меня, что, хотя она в него и влюблена, он не считает ее даже привлекательной. Это просто старая привычка, они привыкли общаться в таком тоне. Это ничего не значило.
Клео сказала:
— Зачем бы он стал просить тебя переехать к нему, если бы у него с ней что-то было?
Это меня немного успокоило, но все-таки мне было не по себе каждый раз, когда я слышала, как он тарабанит по клавиатуре своего обожаемого компьютера.
А потом случилось вот что. Однажды в субботу я должна была уйти на весь день по работе. У него в этот день был выходной, он позвонил и сказал, что пойдет в супермаркет — хочу ли я чего-нибудь особенного к ужину? Я сказала, чтобы он устроил мне сюрприз. (Хм.) Двадцать минут спустя мне сообщили, что работа отменяется. Я попробовала перезвонить и сказать, что зайду за ним в супермаркет, но телефон Томаса был выключен, так что я решила дождаться его дома. Я открыла дверь и позвала его на случай, если он все-таки успел первым. Ответа не было. Я пошла на кухню и налила воды в чайник. Краем глаза я заметила мелькающие отблески из нашей гостиной, она же кабинет. Я решила, что Томас оставил телевизор включенным, и пошла его выключить. Экран телевизора не светился. Я обернулась и увидела, что мерцает экран компьютера. Я подошла ближе. Сначала я подумала, что это какая-то интернетная порнушка — мелькали кадры, где два обнаженных тела представали в разных непристойных позах. Я с отвращением отвернулась, и тут внутри у меня похолодело. Я медленно обернулась. Мужчина был Томас. Меня подташнивало. Я ждала, как зачарованная, пока не появилось лицо женщины… Бритта. Она беззвучно кричала в экстазе. Меня трясло, я с трудом оторвала глаза от экрана и взмолилась, чтобы все это было только плодом моей фантазии. Может, мой измученный подозрениями мозг заставляет меня видеть их черты в совершенно чужих лицах? Но тут я заметила, что от компьютера к цифровому фотоаппарату Томаса тянется шнур. Компьютер перекачивал снимки в память, пока сам Томас ходил по магазинам.
Я вцепилась себе в волосы, стараясь придумать всему этому хоть одно разумное объяснение. А потом вспомнила бабушку Кармелу. Она не стала дожидаться дальнейшего унижения: как только она узнала, что Винченцо был ей неверен, Кармела ушла. Мне тоже нужно уйти, пока он не вернулся. Я стащила со шкафа свой чемодан, вызвала такси и упаковала то, что успела, пока не позвонили в дверь. — По дороге в аэропорт я осознала, что Томас даже не будет без меня скучать. У бабушки Кармелы была хотя бы моя мать, и она знала, что, забрав ее, причинит Винченцо боль. У меня не было ничего. Я позволила ему легко отделаться, но со мной так всегда. Никогда не говорю то, что думаю. Убегаю, чтобы избежать конфликтов. Я даже не разбила ему компьютер. Если бы у меня хватило хладнокровия, я осталась бы и скачала ему вирус или разослала эти картинки всем его клиентам. У меня ведь было столько возможностей отомстить, но я их упустила. Я просто исчезла.
Я постаралась стереть из памяти все воспоминания о нем. В аэропорту бросила обручальное кольцо в коробку, куда собирают на благотворительные цели остатки от разменной валюты, но и два года спустя у меня перед глазами все еще мелькают фотографии Томаса и Бритты. И когда кто-нибудь пытается завязать со мной знакомство, я невольно вижу его лицо на такой фотографии. Поэтому разворачиваюсь и ухожу.
Когда я все поведала маме, она сказала, мол, хорошо еще, что я обнаружила это до того, как мы поженились. Хорошо? Раз в жизни мне хотелось, чтобы она сказала «Бедняжка, это, наверное, было так мучительно» вместо «Не обращай внимания. Значит, не суждено».
Единственное, в чем я с ней согласна, это в том, что во всей этой шведской истории все-таки была одна хорошая сторона — я нашла Клео. Как только я вернулась, Клео взяла больничный, приехала в Кардифф, чтобы утешить меня, а все остальное — в прошлом. Боже, благослови ее, у нее было твердое намерение не дать мне превратиться из-за этой истории в разочарованную и обозленную каргу. Она изо всех сил старалась уравновесить то, что со мной произошло, рассказами о мужчинах, хранивших верность до гробовой доски. Она не раз звонила мне с работы и зачитывала статьи из каких-нибудь журналов о том, что, мол, «наш век по-новому смотрит на верность», и всякую подобную чепуху. Постепенно мне удалось ее убедить, что я оправилась, что я отношусь к этому вопросу нейтрально — просто не хочу снова сдаваться на милость любовного бреда. Очень скоро я и надеяться перестала. Потом я перестала в это верить. Вот и все. Со мной кончено.
Так что меньше всего мне нужна сейчас «новая любовь».
11
— А тебе не приходило в голову, что Люка может оказаться геем? — спрашиваю я маму, когда на следующее утро мы подходим к магазину «Дезидерио».
Я еще не до конца простила ей то, как она напустила на меня вчера вечером на Пьяццетте Платинового Блондина, и не могу упустить возможность ее подразнить.
— Нет. — Она качает головой и останавливается, чтобы оглядеть себя в витрине соседнего обувного магазина. — Конечно, нет.
— Хорошо, — отзываюсь я, задумчиво прикусив губу. — Тогда ты, наверное, будешь шокирована, обнаружив, что он — трансвестит.
— Что? — ахает мама и резко ко мне оборачивается.
Я указываю глазами на витрину «Дезидерио», где высокий мужчина разглаживает клиновидные вставки на своем платье, украшенном похожими на кусочки льда камушками.
— О боже! — Мама в ужасе отводит взгляд. — Он ждет нас только через полчаса! Думаешь, он каждое утро приходит пораньше и примеряет…
— Мама!
— Боже, я…
— Мама! — Я беру ее за плечи. — Я же шучу!
Я подталкиваю ее поближе, и теперь ей видно, что мужчина на самом деле стоит, наклонившись вперед, за безголовым манекеном, и. таким образом, создается иллюзия, что его голова приставлена к телу Жизель Банхен.[50]
Мама испускает громкий вздох облегчения и хихикает:
— Твой дед всегда говорил, что Люка знает толк в женской одежде…
Мы подходим к двери, мужчина поднимает голову от манекена, и мы впервые видим его бородку — ни один трансвестит не завел бы себе такую. Мама задорно машет ему рукой, мужчина вежливо кивает в ответ, но выражения лица не разобрать. Я-то ожидала, что ему будет под пятьдесят, но на деле я бы не дала ему больше тридцати пяти — ну, разве что все, что рассказывают об омолаживающем действии оливкового масла, правда. Кроме того, он нетипично высок для этой местности — метр восемьдесят, не меньше — и с ног до головы одет в черное. Не знаю, в моде ли тут дело, в трауре или в удобном сочетании того и другого, но выглядит он потрясающе.
— Вылитый Зорро, — тихо говорит мама, пока он открывает дверь.
— Синьора Риз, — говорит мужчина, обращаясь к маме, — мне очень жаль, что ваш отец покинул нас.
Его слова на мгновение ошеломили маму, но она быстро собралась с мыслями, поблагодарила его и объявила:
— Я знаю, для вас это тоже большая потеря.
— Ах… — Мужчина вздрагивает, как от боли. — Этот человек дал мне шанс, когда все от меня отвернулись. Он дал мне новую жизнь…
Я на секунду забываю, что все это происходит на самом деле, — мне кажется, будто я смотрю шоу Опры Уинфри и сейчас кто-то раскроет перед зрителями душу. Ну, знаете, как это бывает: оператор дает крупный план, и лицо исповедующегося занимает весь экран. Не в первый раз я волнуюсь за незнакомого человека, но сейчас к этому чувству примешивается что-то еще, какое-то странное влечение… Связано ли это с тем фактом, что Люка отчаянно красив? У него гладкая кожа цвета сепии и глаза, которые хочется рассматривать в лупу ювелира — льдисто-голубые с темно-синими прожилками. Когда он смотрит на меня, меня охватывает непонятная тревога и пол слегка уходит из-под ног.
— Вы — Ким, — просто говорит Люка и широко улыбается.
Меня хватает только на еле слышное «привет» и слабое рукопожатие.
— К сожалению, Ким никогда не видела моего отца, своего деда, — замечает мама и обнимает меня за талию, чтобы я тверже стояла на ногах.
— Мне кажется, в ее характере есть что-то от него, — предполагает Люка, позволяя мне еще раз полюбоваться его глазами.
Я хмурюсь. Какая странная фраза… Если, конечно, Винченцо не был глухонемым тупицей. Я пока что ровным счетом не проявила никакого характера.
— Может быть, — соглашается мама, заправляя мне за ухо непослушный локон.
— Джина, как вы себя чувствуете на Капри? Ведь вы не были здесь столько лет…
— Чудесно. Грустно. Столько воспоминаний… — Мама вздыхает, сокрушаясь: — Жаль, что мы не приехали раньше.
— Мне тоже жаль, — сочувствует Люка и ловит мой взгляд.
У меня возникает ощущение, что он, как и мама, инстинктивно меняет в своем воображении имидж каждого, на кого смотрит. Он слишком внимательно меня изучает. Может, он просто никогда не видел вблизи свитеров ручной вязки?
— Магазин совсем не изменился, — улыбается мама, проходя мимо деревянного стола посреди торгового зала к золотистому бархатному креслу.
— Винченцо говорил, стиль никогда не выходит из моды, — пожимает плечами Люка.