Тот же, кто остается один, получает в наследство боль, отвращение, гнев, неуверенность в себе, унижение, недоверие к людям, ощущение измены и так далее. И никакая светлая полоса не компенсирует эти муки — ему еще предстоит сражаться за то, чтобы «преодолеть это и жить дальше».
Странно — нам постоянно внушают, что мы ищем любви, нас убеждают, что «любовь — важнее всего на свете» и «любовь заставляет вертеться мир», а когда ее забирают у тебя из-под носа, ты должен смиренно принять эту потерю и «жить дальше». Здесь нет никакой логики. Если хочешь перепихнуться с кем-то на стороне, то, по крайней мере, имей совесть позволить своему партнеру сделать то же самое.
Я смотрю на маму. Ее обычное самообладание не справляется с нахлынувшими на нее эмоциями — должно быть, ей действительно больно. На похоронах бабушки Кармелы она, казалось, вздохнула с облегчением. Возможно, с Винченцо она чувствует большую общность, чем со своей чрезмерно благопристойной матерью. Она завязывала романы один за другим. Что она ищет? Чего ей так недостает самой, что она старается найти это в другом человеке?
Мама никогда не жаловалась на того, за кем была в данный момент замужем, и только потом говорила: «С ним я чувствовала себя, как в клетке». Или «Он был такой вспыльчивый!». Если это была правда, почему она не бросала его раньше? Потому что тогда она осталась бы одна. Боже сохрани. Поэтому она ждала, предположим, даже страдала — пока не появлялся какой-нибудь внешний источник силы, который она могла бы использовать. Интересно, что в этом случае и муж, которого она покидала, винил не ее. Вместо того чтобы ненавидеть ее, он ненавидел того мужчину, к которому она ушла. А если так случится, что он начнет обвинять ее, — у нее всегда есть союзник, за которого она может спрятаться.
Родители Клео женаты уже тридцать девять лет. Они были бы великолепным образцом для подражания, если бы их взаимная ненависть не была столь сильна.
Я вздыхаю — куца исчезли настоящие романтики? Оглядываюсь по сторонам, читаю надписи на могилах и думаю: «Вот же они!» Любящие жены, которые по шестьдесят лет дарили своим мужьям радость и утешение. Мужья, которые спустя несколько месяцев или даже недель сходили в могилу вслед за женами, потому что не могли без них жить. Разве не так все должно быть?
— Пойдем, — говорит мама, поднимаясь на ноги. — Мне кажется, нам сейчас не помешает убийственный коктейль Марио.
В отеле я направляюсь в бар, усаживаюсь на высокий стул и только тогда замечаю, что мама уже куца-то испарилась. Я выглядываю в холл и вижу, что она забирает со стойки регистрации записку. Она ничего не успевает мне сказать, но я уже понимаю, что это от Платинового Блондина, так что вечер мне сегодня придется коротать в одиночестве.
— Ты выпьешь коктейль перед уходом? — спрашиваю я.
— Да, но, пожалуй, сначала переоденусь. Начинай без меня.
Марио выглядывает в дверной проем:
— Неужели я только что потерял любимых клиентов?
— Нет, — смеется мама. — Ким остается, да и я выпью один коктейль перед уходом. Ты присмотришь за ней здесь, пока я переодеваюсь, Марио?
— Вы уходите на всю ночь? — с надеждой интересуется Марио.
— Нет, к полуночи я вернусь! — предупреждает мама и направляется к лифту.
Марио предлагает мне руку и провожает в бар.
— Ты сегодня немного грустная. Я приготовлю тебе «Напиток счастья».
Я смотрю, как он суетится, будто алхимик, стремящийся найти магическую формулу, позвякивает бутылками и поблескивает пипетками. К моему разочарованию, над бокалом, который он ставит передо мной, не вьется таинственный дымок.
— Что это? — Я осторожно принюхиваюсь, раздумывая, нельзя ли использовать уголок салфетки в качестве лакмусовой бумажки.
— Секретный рецепт. Пей! — настаивает Марио.
Я отпиваю маленький глоток.
— Боже праведный. Марио! — вскрикиваю я. разбрызгивая неведомую жидкость.
— Я думаю, тебя сегодня огорчил мужчина, да?
— Может быть, — сипло соглашаюсь я. приходя в себя после взрыва, только что произошедшего у меня в горле.
— Тогда тебе нужно что-то крепкое. Любовь причиняет самую жгучую боль! — Марио поворачивается и расставляет обратно по полкам бутылки с разнообразными высокоградусными напитками. — Хочешь услышать мою любимую песню про любовь?
— Давай, — соглашаюсь я, ожидая, что это будет какая-нибудь чепуха, вроде «Когда луна похожа на большую пиццу…».
И я не ошиблась.
— «Что дарит нам любовь? Одни бананы, бананы», — поет Марио на какой-то подозрительный мотивчик.
Похоже, других слов в этой песенке нет, и эта строчка повторяется до бесконечности. Парень обладает изощренным вкусом.
— Бананы… — дразнится он.
Я закатываю глаза и говорю, что пойду на террасу любоваться закатом.
— И не пой эту песню при моей матери, пожалуйста, — умоляю я.
На улице все еще жарко. Я сажусь в тени на плетеный стул и пробую на язык «Напиток счастья». Я не грущу, скорее голова идет кругом — до тех пор, пока на террасе не появляется пара молодоженов, которые то и дело сплетают руки и не сводят друг с друга глаз. Если бы здесь была Клео, мы бы похихикали и обменялись шуточками (боже, как мне ее не хватает!), но внезапно мне становится больно и горько, как от тех красных роз в нашем номере, — мне ясно дают понять, чего я лишена. Стараюсь не смотреть, но не могу оторвать от них взгляда. Против собственной воли представляю, как было бы хорошо, если бы это были мы с Люка — одни во всем огромном мире. Я делаю хороший глоток «Напитка счастья», отчего у меня наворачиваются на глаза слезы, а сердце рвется из груди в отчаянном желании присоединиться к влюбленной парочке.
Я перевожу взгляд на море и глубоко вздыхаю — от неожиданного прилива одиночества меня начинает подташнивать. Клео хорошо потрудилась, избавляя меня от этого чувства на протяжении последних двух лет, но вот откуда ни возьмись появляется Люка, и все ее труды идут прахом. От одной мысли о нем внутри у меня все переворачивается и почти забытая тоска возвращается с новой силой.
— Как я тебе? — спрашивает мама, являясь передо мной в жатой золотистой юбке.
Она поправляет вышитый летний шарф так, чтобы он не скрывал ее плечи.
Я говорю, что она выглядит превосходно. Как обычно.
— Не слишком много духов? — Мама наклоняется ко мне и обмахивает шею ладонью.
— Нормально. Если вы с ним, конечно, не будете сидеть рядом в ресторане!
Мама настораживается, потом улыбается.
— С тобой все в порядке?
«Надеюсь», — думаю я, хотя прекрасно знаю, какая я становлюсь плакса, если остаюсь в одиночестве после пары стаканчиков.
— Ваш «Беллини», синьора, — говорит Марио, подавая маме коктейль и тихонько напевая мелодию банановой песни — исключительно чтобы меня поддразнить. — Хочешь тоже, Ким?
— Да, конечно, обязательно его попробуй — он персиковый и очень вкусный! — подключается мама.
Может, если я выпью лишку, то проскочу слезливую стадию и сразу погружусь в забвение?
— С удовольствием, — отвечаю я.
Марио возвращается через минуту со вторым коктейлем и, не переставая напевать, собирает со столика молодоженов пустые бокалы.
Наконец он не выдерживает — это было неизбежно:
— «Что дарит нам любовь? Одни бананы!» — голосит Марио, пресытившись одними намеками.
Поначалу, кажется, что все прошло гладко, поскольку мама машинально начинает ему подмурлыкивать. Но тут Марио замирает с пепельницей в руках и поворачивается к маме:
— Ваша дочь не хотела, чтобы я пел вам эти слова… — Далее следует эффектная пауза, а потом жалобное: — Почему?
Я пытаюсь сообразить, что может причинить Марио больший ущерб — палочка для коктейля или вилочка для оливки, но тут мама смотрит на часы и говорит:
— Ой, мне пора. Не хочу заставлять его ждать.
Я фыркаю и бормочу Марио по-итальянски:
— С каких это пор такие доступные женщины заставляют кого-то ждать?
— Твоя мать не ломака? — отвечает Марио по-итальянски. — Думаешь, она согласится со мной спать?
— Ты же мужского пола? — смеюсь я.
И тут мамин коктейль выплескивается из стакана на пол.
— Ой-ой-ой! Какая я неуклюжая! Так нервничать перед свиданием! Ладно, я побежала.
И мама устремляется к дверям. Марио смотрит ей вслед — ее юбка вьется, приоткрывая изящную щиколотку.
— Забудь, — говорю я. — Теперь уже поздно переключать внимание.
— Ты ревнуешь! — Марио польщен. — Ты сама меня хочешь!
— Да, хочу. — Я уже определенно пьяная.
— Хочешь?
— Хочу… чтобы ты сделал мне еще один коктейль.
— «Беллини»? — вздыхает он.
— Нет, «Секретный рецепт», — говорю я.
Его лицо проясняется. Очевидно, еще не все потеряно…
15
Я открываю глаза. Ничего не меняется — вокруг темно. Прислушиваюсь, дышит ли рядом кто-нибудь. Тишина. Медленно провожу рукой по одеялу. (Вернее, по тому, что итальянцы называют одеялом — по-моему, так это просто скатерть.) Моя рука доползает до маминой кровати. Я тянусь дальше — будет ли покрывало и там гладким и прохладным, или я наткнусь на теплый холмик? Кровать пуста. Я нащупываю над головой выключатель и зажигаю свет. Пуста, и никто в нее и не ложился. Сощурившись, я гляжу на часы — девять утра. Почему мне так плохо? Я вспоминаю вчерашний вечер и падаю обратно на подушку. Когда мама ушла, ужинать я не стала — только прикончила все зеленое «пичене», что было у Марио, и большую часть имевшейся в баре выпивки.
Обслуживая между делом остальных клиентов и выполняя заказы, приходящие из ресторана, Марио составлял мне компанию. Поставив передо мной блюдце с орешками, он рассказал историю, как впервые заехал за девушкой к ней домой: его встретил ее отец и предложил ему выпить чего-нибудь. Марио согласился. На столе перед ним стояла мисочка с фисташками. Марио так нервничал, что отправил в рот пригоршню орешков вместе со скорлупой. Отец посмотрел, как Марио, морщась от боли, старательно проглатывает фисташки, и протянул ему стакан.