— Знаешь мою любимую сцену в кино? — нетвердо интересуюсь я.
— Расскажи.
— Это из «Розовой пантеры». Дэвид Найвен напоил Клаудиу Кардинале шампанским, и она лежит пластом на ковре, где изображен леопард. Ее голова как раз покоится на голове леопарда, и она жалуется, что у нее онемели губы… — Я замолкаю, потому что неожиданно смущаюсь.
— Да?
— И он целует ее, пока она не начинает чувствовать их снова. — Почему-то я перехожу на шепот.
— Ты чувствуешь свои губы?
— Да, их покалывает. — Я пробую губы пальцем.
— Дай мне знать, если они онемеют.
Я вскидываю голову. Что это значит? Он имеет в виду…? Он что, только что…? По моему телу пробегает огонек желания. И как мне на это реагировать? Я пытаюсь придумать какую-нибудь лукавую соблазнительную фразу.
— А какая твоя любимая пьяная сцена в кино? — выпаливаю я, разом разбивая все очарование момента.
Люка на секунду задумывается.
— Ты видела «Идет сентябрь»? Старый фильм с Джиной Лоллобриджидой и Роком Хадсоном, 1961 года?
— Это где он приезжает в Италию и обнаруживает, что дворецкий превратил его собственную виллу в отель?
— Там две группы американских школьников: группа мальчиком под предводительством Бобби Дэрина и группа девочек…
— Во главе с Сандрой Ди! — вспоминаю я.
— Рок держит их на расстоянии, и тогда мальчики пытаются его напоить, чтобы убрать с дороги. Они думают, что с легкостью его перепьют, потому что для них он старик, но он побеждает! Однако, несмотря на свою победу, он терпит полное фиаско, потому что теряет возможность добиться того, чего действительно хочет…
— То есть провести ночь с красавицей Джиной!
Люка кивает.
— И вот он просыпается, злой, с больной головой, и дворецкий приносит ему специальный напиток, который, как он говорит, идеален для «тяжелого утра, когда…»
— «…вчера ничего не получилось!» — заканчиваю я, и мы хором смеемся. Потом я спрашиваю Люка: — Ты любишь смотреть кино?
Он подливает мне последние капли граппы.
— Да, мне нравится. Это такое воображаемое путешествие. У меня было не так много приключений, как у тебя, но я иду в кино — и попадаю в другой мир.
Я улыбаюсь. Все, что он говорит, звучит так романтично.
— Ты знаешь, что Роза однажды снималась в кино? — спрашивает Люка. — В небольшой роли. Это был итальянский фильм…
— Правда?
— Да. Винченцо ревновал, потому что актер на главной роли был ею просто околдован, но в тот момент о не мог ничего сказать поперек, потому что был женат на Кармеле.
— И что случилось потом?
— Роза отказала актеру. Она всегда была верна Винченцо.
— Ей, наверное, было очень трудно, — предполагаю я. — Любить его так сильно и при этом принимать то, что он принадлежит другой женщине.
— Грустная история, да? И для Винченцо тоже — мужчина, страстно влюбленный в одну женщину, но женатый на другой…
Мы с Люка смотрим друг на друга.
— Попросим счет?
24
— Клео?
— Да?
— Это моя драгоценная, ненагляднейшая, гениально стряпающая сожительница?
— Ким, а Ким, ты, случаем, не пьяна?
— Угу, — подтверждаю я.
— Умница!
— Я не просто пьяна, я накушалась граппы! — кричу я.
Это что?
— Это такая водка. Привезу домой целый чемодан. Они ее гонят из винограда и…
— Ким!
— Что?
— Ты пьяна и не плачешь. Это может значить только одно!
Я закрываю трубку рукой и тихо шепчу:
— Я сегодня ночую в тайном любовном гнездышке Гарбо с Люка!
— О боже мой! — взвивается Клео. Я визжу в ответ.
— Как это случилось?
— Это судьба, Клео! Как ты думаешь, можно считать это неверностью, если он меня первую полюбил? Еще до нее?..
— Ты о чем?
Времени рассказывать о встрече с Розой у меня нет, поэтому я перехожу к главному:
— Просто скажи, должна ли я…
— Вперед!
— Правда?
— Да, я об этом думала — помнишь там, у Ар- ко Натур ал е. Люка сказал тебе, что у него есть две причины просыпаться о утрам?
— Да…
— Это были магазин и Ринго. Не она. Ни слова о жене.
— Ну, я думаю, он не просыпается ради нее в буквальном смысле, потому что ее сейчас нет, — рассуждаю я.
— Может, они расстались на пробу — нужны они друг другу или нет?
— Думаешь? — Я оживляюсь — эта версия меня успокаивает.
— Возможно. А что ты имела в виду, когда сказала, что он полюбил тебя первую?
— Он возвращается из туалета, — шепчу я. — Мне пора!
— Ким, скажи!
— Пока-а, богиня домашнего кочерга!
— Очага!
— Рычага!
Я вешаю трубку и подхожу к Люка.
— Готова? — спрашивает он.
— Ага! — сияю я.
Мы выходим на улицу и видим, что дождь стих, небо прояснилось и воздух напоен свежестью.
— А теперь — вперед и вверх! — говорит Люка, оценивая взглядом дорогу, ведущую к Вилла Чим- броне.
Я набираю в легкие побольше воздуха и решительно шагаю вперед, но уже через несколько секунд мне кажется, что я бреду по колено в патоке Каждое движение требует неимоверных усилий
— Плетешься, как старуха! — дразнится Люка.
— Если бы! — смеюсь я. — Старушки в этих местах скачут по холмам, как горные козочки.
— Это верно, — признает Люка.
— У меня такое чувство, что если я выпрямлюсь, то просто упаду назад, — объясняю я, почему иду сгорбившись.
— Я тебе помогу, — говорит Люка и пристраивается сзади. Он упирается обеими ладонями мне в спину. — Ну, иди!
Я делаю шаг. Потом еще и еще. Вся тяжесть моего тела теперь приходится на Люка, так что мне остается только перебирать ногами. У меня за спиной — моторчик! Через несколько минут я проверяю, что будет, если я обопрусь ему на руки. Он покряхтывает от напряжения. Я иду уже почти горизонтально, и тогда Люка отпускает меня на мгновение, а потом подхватывает на руки. Заливисто хохоча, мы падаем на мостовую.
Когда мы успокаиваемся, до нас долетают тихие фортепианные аккорды.
— Вагнер, — узнает Люка.
— Concerto! — вспоминаю я и смотрю на часы. Десять вечера! Концерт начался час назад — мы еще можем захватить хвостик. Пошатываясь, я поднимаюсь на ноги и тащу за собой Люка. — Пойдем!
Мы спешим вверх по склону, поворачиваем за угол и, отдышавшись, на цыпочках входим во внутренний дворик. Лица зрителей повернуты к пианисту, их внимание полностью поглощено музыкой, так что мы прокрадываемся незамеченными.
— Не уверена, что смогу стоять прямо! — шепчу я, заметив, что все места заняты.
— Мы прислонимся к стене… — говорит Люка и берет меня за руку.
В течение всего ужина я чувствовала настойчивую необходимость дотронуться до него — он лишь слегка касался моей руки, когда тянулся за уксусом, а я уже наслаждалась этим ощущением. Сейчас я могу отыграться — стена неровная и грязная, поэтому Люка опирается о нее спиной, а меня подводит так, чтобы я прислонилась спиной к его груди. Я вспоминаю, как лежала у него на груди в Лазурном Гроте, только тогда я робела и все старалась воспарить над ним. На этот раз я расслабляюсь и откидываюсь на него полностью, наслаждаясь тем, как мне спокойно и легко оттого, что он меня обнимает. Теперь уже он мой ремень безопасности.
Музыка прекрасна. Я вслушиваюсь, и мое тело растворяется, остается только сердце, которое без опоры бьется в пространстве. Прелести этим звукам добавляет то обстоятельство, что часть своего «Парсифаля» Вагнер написал здесь, в Равелло. Когда мелодия становится грустной, я чувствую в сердце неимоверную тяжесть. Рука сама прижимается к груди, а в глазах вскипают слезы.
Я и забыла, как прекрасна может быть музыка. Не тебе выбирать, какие чувства она в тебе вызывает: когда она овладевает тобой — ты уже бессилен ей противостоять. От некоторых песен внутри все сжимается и переворачивается, они вызывают почти удушливое головокружение. «Молитва» в исполнении «Take That» всегда на меня так действует. И «Я — как птица» Нелли Фуртаго. Но самая убийственная — «Создатель звезд» от «Kids from the Fame». Честное слово! Если бы «Backstreet Boys» ее перепели, она бы меня просто прикончила.
У Клео более продвинутые музыкальные вкусы. У нее сносит крышу от «Желтого» — «Coldplay».
— Что это было? — Люка наклоняется ко мне — его лицо совсем рядом.
Я смотрю на него непонимающе.
— Ты что-то говорила про звезды. Я закрываю рот рукой.
— Скажи же, что я не пела! — умоляю я. Он улыбается.
Позор! Мы на классическом концерте, а я напеваю шлягер.
Люка ерошит мне волосы и кладет подбородок на плечо.
— Тебе не холодно? — спрашивает он.
— Нет. — Я устраиваюсь поуютнее в его довольно-таки горячих объятиях.
С ним так уютно. Так спокойно. Я замечаю, как сильно нас тянет друг к другу, только когда концерт заканчивается и зрители выходят на улицу. Перспектива идти в отель, в нашу общую комнату, выплывает теперь на передний план.
Мы медлим, смотрим на звезды, любуемся, наконец Люка подает голос.
— Ты устала? — спрашивает он. Я хмурюсь в нерешительности.
— Хочешь в постель?
Я приподнимаю одну бровь. Два совершенно разных вопроса — думаю, вы со мной согласитесь.
Администратор Вилла Чимброне ведет нас в укромное пристанище, которое на сегодня станет нашим гнездышком.
— Добро пожаловать. — Администратор улыбается и ставит зажженную свечу на изящный столик, втиснутый между двумя кроватями.
Я провожу рукой по резному изголовью одной из кроватей, потом поднимаю глаза на расписанный неярким узором потолок.
— Тебе какая кровать нравится? — спрашивает Люка.
Та, в которой ты.
— Мне все равно, — отвечаю я.
Люка пожимает плечами, садится на ближайшую к нему и начинает расстегивать рубашку. Как бы мне ни хотелось остаться (лучше всего — с видеокамерой), мне становится неловко, и я ковыляю на балкон. Внизу под нами — галерея, где мы прятались от дождя. Вверху…
— Люка! — ахаю я. — Смотри, какая луна!
Он появляется в дверях в одних черных брюках.