— говорит Люка.
Я опускаю глаза и вижу, что дыра в покрывале расположена как раз у меня на животе, как мишень. Ужас! Я пытаюсь скрыться в ванной, но покрывало слишком плотно обмотано вокруг меня, я наступаю на волочащийся край и шмякаюсь на пол, больно ударяя локоть. А-а-а-а! Дверь открывается. Сверху вниз на меня смотрит женщина с большим деревянным подносом. Я не могу пошевелиться, потому что в этом случае рискую продемонстрировать ей дыру в покрывале, поэтому я просто расслабляюсь, прижимаюсь щекой к прохладной плитке пола и улыбаюсь.
Женщина озабоченно смотрит на Люка. В ответ он пожимает плечами, как будто говоря: «Ну, в чем- то она права — на улице почти тридцать градусов!»
Переступив через меня, женщина предлагает накрыть завтрак на балконе.
Люка одобряет. Как только она выходит из комнаты, я червячком уползаю в ванную, захлопываю дверь ногой и. ухватившись за биде, кое-как принимаю сидячее положение.
Потом я закрываю голову руками и жду, когда же этот кошмар кончится.
— Ким? — В дверь ванной тихонько стучат.
Я не отвечаю.
— Она ушла! — шепчет Люка.
— Ну и что! — восклицаю я. — Мне стыдно — я не выйду!
Люка не отвечает. Однако через минуту он появляется в ванной с полным подносом всякой снеди. Люка оглядывается в поисках места, куда бы его поставить. Раковина неровная, биде — слишком низко… Но посредине ванной он помещается идеально.
— Я сяду здесь, — говорит он, помогая мне подняться на ноги. И добавляет после минутного колебания: — В полотенце тебе будет удобнее.
Люка протягивает мне полотенце и отворачивается. По большому счету, поздно — он уже все видел. Тщательно замотавшись в махровое полотенце, я хлопаю его по плечу. Одним движением Люка подхватывает меня на руки и опускает в ванну.
— Удобно?
— Да, — говорю, не зная, чему поражаться больше — тому, что я сейчас буду завтракать в пустой ванне, или тому, что он поднял меня на руки без видимого усилия.
Люка забирается в ванну с другой стороны и просовывает ноги справа и слева от меня. — Кофе? Я киваю.
— Cornetto? — Я знаю, что в Италии так называют круассан, но мне все равно смешно.
Я наклоняюсь вперед и беру кусочек губами прямо из его руки, не мучаясь, как обычно, угрызениями совести за фривольность жеста.
— Baci?[83]
Я снова наклоняюсь к нему и целую в губы, немного измазываясь при этом в малиновом джеме.
— И, наконец, улыбку! — торжествующе говорит Люка.
Я зубами открываю пластиковую упаковку с медом, вытягиваю руку и выдавливаю мед ему на плечо.
Люка сначала смотрит на меня удивленно, потом улыбается одними губами.
— Хм-м… — произносит он, зачерпывает ножом джем и, как катапультой, отправляет его в мою сторону.
Джем приземляется мне на руку.
Я отрываю кусочек булки и бросаю в него. Люка ловит его ртом. Я заливаюсь смехом.
Дальше все покатилось по наклонной. Кофе разлит, яичные скорлупки расколоты, бумажные пакетики с сахаром рвутся, а сам сахар высыпается в волосы, плавленый сыр размазывается по носу…
В конце концов поднос отставляется в сторону, ванна наполняется мыльной водой, и даже шум кранов не может заглушить нашего визга и хихиканья.
Мы завершаем все дела с тем же невероятным, немыслимо высоко приподнятым настроением. Два часа спустя мы, почти танцуя, покидаем виллу и выходим под ослепительно яркое солнце. Задержавшись у главного входа. Люка показывает мне табличку, где рассказывается, что «La Divina»[84] Грета Гарбо бежала сюда с Леопольдом Стоковски. Прищурившись, я представляю на их месте имена Ким Риз и Люка Аморато.
Потом мы гоняемся друг за другом вокруг солнечных часов в розовом саду, где нас призывает к порядку респектабельная пара средних лет. Люка с искренним видом извиняется за то, что мы их побеспокоили, но я не могу стереть с лица улыбку — меня только что отчитывали и пытались утихомирить, как тех школьников возле Садов Августа, на которых жаловалась мама в день нашего приезда на Капри. Маленький ребенок внутри меня наконец проснулся, и оказалось, что он ужасный непоседа. Мне хочется осмотреть все, что я не успела вчера осмотреть из-за грозы, — храм Вакха, холм Меркурия, каменное кресло с надписью Д. X. Лоуренс, бронзовую статую Давида, мраморную статую Флоры, богини цветов, — все сразу! Кроме того, я дождаться не могу, когда наконец вновь попаду на Террацца дель'Инфинито и увижу мраморные бюсты, теперь — в ярком солнечном свете.
— У тебя есть фотоаппарат? — спрашивает Люка, прислоняясь к парапету между своими добрыми друзьями — Сальваторе и Фабио.
— Где-то в сумке, — отвечаю я и начинаю поиски.
Первым я вынимаю коричневый сверток и откладываю в сторону.
— Ты не отнесла его? — хмурится Люка.
— Она сказала, что я могу оставить его себе, — объясняю я.
— И ты его не открыла?
— Ну, она сказала…
Я останавливаюсь, чтобы не повторить: «Откроешь его в тот день, когда поцелуешь свою настоящую любовь».
Вместо этого я говорю:
— Я знаю, что там.
Люка смотрит на меня с любопытством.
— Там свадебное платье, которое Винченцо купил для Розы, — говорю я. — Она его так и не надела ни разу.
— И она отдала его тебе?
— Да!
— Это чудесно.
— Я знаю. Хочешь посмотреть?
— Конечно! Только, пожалуйста, не открывай, если ты к этому еще не готова, — говорит Люка, глядя на пожилую женщину в кроссовках и бейсболке, которая появилась в противоположном конце балкона.
— Я готова, — говорю я. — Это идеальное место, даже если мы не совсем одни.
Задержав дыхание, я разглаживаю коричневую бумагу. Я уже готова запустить палец под клейкую ленту, но останавливаюсь, поднимаю голову и говорю:
— Люка, поцелуй меня!
Он тут же одаривает меня совершенным поцелуем — нежным, искренним и волнующим. И я понимаю — сейчас самый подходящий момент увидеть то, что может однажды стать моим свадебным платьем.
26
Платье — нежнейшего сливочного цвета, украшено на талии граненым под бриллианты хрусталем, пышный подол мерцает и переливается на солнце. Рукава почти прозрачны, и вдоль каждого, от плеча к запястью, пропущена блестящая лента. Юбка уже смялась. Люка встряхивает и расправляет ее профессиональным жестом, потом подает платье мне, и в глазах его почти угадываются слезы. Он вздыхает:
— Ты будешь в нем похожа на principessa.[85] Схватив фотоаппарат, Люка щелкает меня так быстро, что я даже не успеваю воскликнуть «Где моя корона?». Потом он поворачивается к женщине в бейсболке и спрашивает:
— Не могли бы вы нас сфотографировать? Она секунду сомневается, потом соглашается. На одном снимке мы улыбаемся как сумасшедшие, а на другом — обмениваемся легким поцелуем. Потом женщина достает свою камеру и просит Люка сфотографировать ее рядом с Сальваторе. Она говорит, что приехала из Калифорнии и просто обязана была проехать на машине по Амальфи, потому что друзья сказали ей, что это итальянский эквивалент шоссе вдоль тихоокеанского побережья.
— И какие у вас впечатления? — спрашиваю я.
— Ну, я-то думала, что это приличная горная дорога, но здесь…
— Мне говорили, дороги здесь очень сильно виляют из стороны в сторону…
— Дело не в дороге, а в водителях, — протестует дама в бейсболке. — Эти итальянцы — просто сумасшедшие! — Она бросает взгляд на Люка. — Я никого не хочу обидеть.
— Никто и не обиделся! — улыбается Люка.
— Я недавно была в Риме, так можно подумать, что светофоры там расставили для украшения!
Фотосессия продолжается — голландский молодожен трогает Люка за руку и просит сфотографировать его с молодой женой. Я наблюдаю за Люка с благоговением. Поверить не могу, что он смотрит на меня с тем же чувством. Я перебираю хрустальную вышивку и думаю о Винченцо: это платье — овеществленный фрагмент его любви.
— Знаете, лучше не показывать жениху платье до свадьбы — это плохая примета, — советует мне американка.
— Все плохое уже случилось, — говорю я ей в приступе безудержной искренности. — Он женат на другой.
Какое-то время американка пораженно на меня смотрит.
— Да у вас нет никакого уважения к святости брака! — бросает она сквозь зубы. — Где вы набрались такой наглости? Такой жестокости? Вы хоть немного подумали о его жене?
Я испуганно моргаю, не понимая, как мне удалось пробудить в ней такой гнев.
— Вы представляете, что это такое, когда муж вам изменяет? — голос ее срывается.
Она несомненно представляет, с грустью осознаю я.
— Вы мне отвратительны! — заключает американка и удаляется, искоса бросив в сторону Люка исполненный ненависти взгляд.
Я смотрю в землю. Невероятно — я сделала то, чего клялась никогда не делать. Совершила поступок, за который бы презирала других, и прежде всего — маму. Я переступила черту, стала наследницей изменницы. До сих пор я высоко держала голову, даже не помышляя опуститься до того, чтобы попробовать понять, почему такое случается. Конечно, сейчас это происходит сплошь и рядом, происходит со всеми. За такое преступление теперь не арестовывают. Но эта американка в бейсболке не знает предыстории… Я пытаюсь отмахнуться от ее слов, но меня охватывает отвращение к самой себе. Я могу привести миллион подтверждений правоты ее слов. Во мне нет больше уважения. Ни к святости брака. Ни к жене Люка. Ни к себе.
— Что с тобой? — спрашивает Люка, опускаясь рядом со мной на колени.
— Похмелье начинается. — Я сглатываю подступивший к горлу комок.
— Тут неподалеку есть небольшое кафе, — говорит он, указывая в пространство. — Пойдем попросим воды?
— Хорошо. — Я киваю и принимаю его протянутую руку.
За удовольствием всегда следует наказание. Я чувствую себя пришибленной, будто ребенок, который самозабвенно лепил песочные куличики, а потом получил трепку за испачканное платье.