— Ресторан там, внизу, — говорит мама и ведет нас по ступенькам. — Это был любимый ресторан моего отца — тут так хорошо!
Мы неторопливо идем по дорожке, стараясь не зацепиться одеждой за колючий кустарник, потом заворачиваем за угол — и лицом к лицу сталкиваемся с Люка, который ведет за руку Ринго. За ним следуют Таня и Шикарная Блондинка № 2.
Поднимается волна «Ciao!», потом мама берет инициативу на себя.
— Вы, наверное, сестра Тани…
— Эмма, — говорит пергидрольная мечта.
— А это Тони Гамильтон и моя дочь Ким.
— Эй! Папа! Пусти руку — мне больно! — Ринго вырывается от Люка и трясет сдавленной рукой.
Люка внимательно рассматривает ступеньки под подозрительным взглядом Тани.
Я смотрю на Эмму невинными глазами, в которых крупными буквами написано: «А я ни капельки не влюблена в мужа вашей сестры!», и подзываю Ринго. Мне жаль, что нельзя дотронуться до Люка, но вот у меня в руках Ринго — и я отдаю всю любовь ему. Ринго как будто чувствует, что ему досталась двойная порция, потому что шепчет мне на ухо:
— Ты лучше всех обнимаешься. Ким. Маме не нравится, когда ее сильно сжимают.
— Вы идете ужинать в «Лидо»? — спрашивает Люка у ПБ.
— Да, — отвечает тот. — А вы как раз оттуда?
— Sì! — кивает Люка. — Там замечательно.
— Нелегко приходится, когда оказываешься между двумя красавицами, да. Люка? — подмигивает ПБ.
У Люка широко распахиваются глаза, а у меня пересыхает во рту.
— Он имеет в виду — за обедом: ты — между Таней и Эммой. А он — между мной и Ким. — пытается сгладить неловкость мама, но смех у нее получается резковатый.
— A, sì, — кивает Люка.
Если бы поблизости нашлась хоть одна достаточно глубокая заводь, я бы пошла и утопилась со стыда.
— Ну… — Таня жестом дает понять, что им пора.
— А вы не выпьете с нами? — спрашивает ПБ, не замечая неловкости ситуации:.
Мама и Таня одновременно вздрагивают и хором без энтузиазма отвечают:
— Э… Вообще-то…
— Нам уже давно пора отвезти Нино домой. — решает Таня.
— Я не устал! — радостно кричит тот. — Давай останемся!
— Я думаю, Эмма устала с дороги. — пытается помочь Тане мама.
— Вообще-то, я замечательно себя чувствую, — щебечет Эмма, не спуская глаз с «Ролекса» на руке ПБ.
— Мы не хотим вам мешать, — настаивает Таня.
— Вы и не помешаете, — начинает ПБ, но мама сильно толкает его локтем под ребра, и он без перерыва продолжает: — Хотя, конечно, можем встретиться и как-нибудь в другой раз. Может быть, завтра? — Еще толчок. — Или как-нибудь на неделе?
В ответ с облегчением раздается несколько «Sì, grazie!» и «Да, было бы замечательно!», после чего наши мучения прекращаются. Ринго пользуется случаем, чтобы его еще раз обняли, и каждая компания направляется в свою сторону.
Я смотрю в меню, слова расплываются у меня перед глазами, и я ничего не могу прочитать. Когда приходит официант, я заказываю что-то на автопилоте и одним махом выпиваю бокал вина. В ушах все еще оглушительно стучит сердце. Видеть Люка — сладчайшая пытка. Я не рискнула лишний раз на него взглянуть — мои сияющие глаза выдали бы меня с потрохами. Но я не смогла сдержаться и обняла Ринго с безграничной нежностью. Я вспоминаю его комплимент. «Ты лучше всех обнимаешься, Ким. Маме не нравится, когда ее сильно сжимают», и мне невольно становится приятно, что мои объятия он предпочел объятиям родной матери. Конечно, если ты не любишь, когда тебя тискают, сжимают, словно тюбик с пастой, это вовсе не значит, что ты плохая мать, но все-таки… Я понимаю, о чем он. Некоторые люди обнимают тебя от всего сердца — они отдают тебе частичку себя. А другие только совершают телодвижения — я называю это «диетическое объятие». Их тела так пассивны, что не получаешь никакого удовольствия — будто обнимался с пустым мешком.
После ужина мама решает остаться с ПБ в отеле «Палас». Такси останавливается на Пьяцца Витториа. Я тоже выхожу, чтобы как следует обнять маму и пожелать ей спокойной ночи. Она смотрит на меня, будто хочет спросить: «Обнимаешь второй раз за день? Что происходит?»
Я вдруг задумываюсь, а что прежде чувствовала мама, когда обнимала меня? После ухода отца в своих чувствах к ней я колебалась между безразличием и враждебностью. В лучшем случае иногда можно было уловить намек на то, что я пытаюсь ее любить. Даже смешно, как легко и просто это получается у меня сейчас. Надеюсь, прошлое не вернется.
Я беру такси до Капри-Таун, выскакиваю на автобусной остановке и дальше иду пешком. Пересекая Пьяццетту, я замечаю менеджера «Луны», он пьет с друзьями вино.
Менеджер оглядывается и улыбается:
— Buona notte,[101] Ким!
— Buona notte, Альфредо! — улыбаюсь я в ответ.
Мне приятно, что он помнит, как меня зовут, и приятно назвать его по имени в ответ.
Недалеко от «Квизизаны» я встречаю официанта с идеально подстриженной бородкой, который обычно обслуживает меня за завтраком. — он идет со своей девушкой.
— Ciao! — улыбается он.
— Ciao. Франческо! — отвечаю я. Мне вдруг становится безумно хорошо — как будто я своя на этом острове.
Прогулочным шагом я направляюсь к «Луне», и мне приятно, что меня узнают и что мне здесь ничто не грозит. Я уверена — за мамой присмотрят, когда я уеду.
Когда я уеду? Если я уеду…
Я набираю полную грудь воздуха. Что бы ни случилось, со мной все будет в порядке. И жалеть я не буду. Может быть, даже сделаю татуировку на память!
Андреа, ночной консьерж, поворачивается ко мне спиной, как только я вхожу в холл. Ну и ладно, так не бывает, чтобы тебя любили все. Но тут Андреа оборачивается ко мне лицом — в руке у него полоска бумаги.
— Вам записка, синьорина Риз!
— Grazie. — Я беру сложенный листик. Разворачиваю его, только придя в комнату. Это от Люка.
Мое сердце устремляется в небеса.
«Встретимся завтра — в час дня у скал Фаральони».
Ну, вот, значит…
44
Вчера мне удалось придерживаться легкомысленного «Que sera, sera».[102] Сегодня у меня менее энергичная мантра: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть на этот раз он будет мой! Пожалуйста, можно я его себе оставлю! Я больше ничего не попрошу. Никогда. Пусть только он выберет меня!»
Вдоль кирпичных ступеней, ведущих к скалам Фаральони, растет багровый чертополох и нечто очень похожее на лук-резанец. В тенистых уголках под грудами сосновых игл прячутся высохшие корни, поджидая зазевавшуюся лодыжку. Чем ниже я спускаюсь, тем быстрее иду, даже ветви деревьев- тянутся к скалам, как руки.
Я понимаю, что почти пришла, когда слышу записанный на пленку голос экскурсовода, доносящийся из проезжающих автобусов, и радостный визг детей, играющих с морем в салки. Я спрыгиваю с последней ступеньки на то, что в здешних местах зовут пляжем, и оглядываю распластанные тела, заряжающиеся солнечной энергией. Люка не видно. Потом я замечаю уголок, скрытый от солнца и посторонних взглядов. Там он и сидит. Мое сердце словно взлетает на трамплине, и вдруг все внутри обрывается. По одному виду Люка можно сказать, что на душе у него камень, размером с Паваротти. Лицо непривычно осунувшееся. В глазах — смятение и отчаяние. Наверное, это и есть любовь.
Я спешу к нему, мне хочется распрямить его усталую спину и разгладить морщины на лбу. Но когда я подхожу поближе, меня охватывает странное отчуждение. Ничего больше не будет. Мы больше не проведем ни одной ночи вместе. Я вижу это по его понурым плечам. Так выглядит человек, у которого все силы — и душевные, и физические — уходят на то, чтобы заставить себя поступить правильно. У меня такое ощущение, будто морская волна сбивает меня с ног, и я не знаю, чего наглотаюсь, если попробую вздохнуть — воздуха или горькой морской воды.
Я чувствую искушение пройти мимо, но в этот момент Люка поднимает глаза, и я вижу короткую борьбу в его взгляде: он собирался быть рассудительным и преисполненным раскаяния, но через секунду он уже смотрит на меня с искренней нежностью и радостно улыбается. Я стою перед ним, я знаю, я на сто процентов уверена, что это он — Единственный и Неповторимый, тот, кого я искала всю жизнь. Я никогда не была так в чем-либо уверена, как в этом.
Но этого мало. На лице Люка опять появляется настороженность. Он разрывается на части. И это я заставляю его страдать.
Инстинктивно мне хочется обнять его, прижаться к нему, чтобы он почувствовал, как я его люблю, рассказать ему, как мне его не хватало, что я все время о нем думала, но вместо этого я сажусь на скалу напротив него и скромно складываю руки на коленях, словно я на собеседовании перед приемом на работу.
— Ладно, — говорю я с напускной храбростью. — Насколько я понимаю, будет больно.
Люка смотрит на меня. В глазах — тоска. Молчание. Боль.
Я не могу видеть его таким. Надо с этим поскорее покончить.
— Я так понимаю, мы прощаемся.
Черт, голос дрогнул на слове «прощаемся». Я перевожу дыхание, чтобы остановить слезы, которые вот-вот навернутся на глаза.
— Это из-за Нино, — говорит Люка, повесив голову. — Таня сказала, что увезет его в Англию, если…
— Ты рассказал ей? — ахаю я.
— Нет. Это было предупреждение. Но она подозревает. Даже ее сестра спросила меня, что происходит.
— Я и не думала, что другие тоже видят мультяшные сердечки, которые пляшут у нас над головами! — шучу я.
Мне хочется, чтобы он снова улыбнулся. Не срабатывает.
— Я должен быть с сыном.
— Я знаю, — хрипло говорю я.
Тихий голос внутри меня спрашивает: «Почему мой отец так не боролся за меня?»
— И я не хочу лгать.
— Я понимаю, — говорю я.
Люка тяжело вздыхает, и тут его выдержка дает трещину:
— Никогда в жизни мне не было так невыносимо плохо! Стоит мне посмотреть на тебя — и я уже не могу оторваться. Ты все. о чем я мечтал.
Он яростно вскакивает на ноги, расшвыривая каблуками гальку.