– Мозина! Мозина! – Сестра начинает кричать сильнее, ее маленький мозг провернул сложную логическую операцию: чтоб доказать, что горло не болит, надо орать как можно громче.
– Мне, мне, мне! – Я перекрикиваю ее.
– Тыхо обыдви! – бабушка обрывает нас. – Ниякого морожэна! Идить, а то на автобус нэ встыгнытэ!
На автобус мы успели, в собес тоже, а еще покатались в городе на каруселях. На мороженое дедушка не согласился, зато купил нам по чупа-чупсу, который сестра, всего разок облизнув, выронила в пыль – и тут же заревела.
– Ой, горэ… шо с тобою робыты?! – Дедушка терялся, не зная, как быть. – Ой, тыхо, тыхо… Ну давай ты на мэни пойидэшь, давай?..
Он усаживал ревущую малую себе на шею.
Мы шли, малая то и дело дергала дедушку за уши и надвигала ему на глаза кашкэтик, из-за чего он ничего не видел. Я хохотала.
У здания автовокзала дедушка ссадил Наташу с шеи. Возле входа, у распахнутых стеклянных чумазых дверей, толпились люди. На асфальте лежал кусок фанеры, рядом с которым сидел на корточках какой-то лысый мужик без майки, весь в наколках. Я никогда не видела таких расписных, как будто ручкой разрисованных людей, поэтому во все глаза уставилась на него.
– Кручу, вэрчу, запутать хочу! Ставь дэсятку, вгадаешь – твоя дваццятка.
Его руки проворно вращали по куску фанеры три стаканчика. Я, не отрываясь, смотрела на них – и один при движении как будто чуть приподнялся: под ним мелькнул круглый бок шарика.
– Вон! Вон там! – Я не могла сдержаться.
– Бачила?
Дедушка нагнулся ко мне. В глазах у него горели веселые искорки.
– Да! Да!
Дедушка достал из кармана кошелек, а из кошелька – деньги.
Мужик улыбнулся и блеснул золотым зубом.
– Сымай!
Я подняла стаканчик. Он был пуст.
Я с ужасом посмотрела на дедушку. Он засмеялся:
– Объегорыв, сукин сын!
На три билета до села нам теперь не хватало. Я совсем поникла.
– Ой не журыся! – Дедушка потрепал меня по голове. – Хиба ж нас не довэзуть? Довэзуть!
– Я виновата! Я бачила!
– Ты тильки бабуни нэ кажы, шо ты бачила! А то вона нас тройих зйисть!
Когда приехал автобус, дедушка подождал, пока пассажиры усядутся, а потом подвел нас к водителю. Мы были предупреждены: надо делать грустный вид. Сестра стояла насупившись, а я опустила голову.
– Чоловиче! Пидкынь до Любомыривкы! Ось всэ шо осталось! – Дедушка протянул водителю деньги. – Бабка дивчаток чекае…
Водитель посмотрел на нас очень придирчиво. Это был огромный толстый дядька, рубашка у него на животе расходилась, и была видна белая кожа и несколько черных волосков.
– Мало за трох! – сказал он, пересчитав «карбованци».
– Ну я ж нэ кыну диток в городи!
Наташка жалобно заскулила. Я опустила голову еще ниже и глубоко, с чувством вздохнула.
Наши актерские таланты, вкупе с моим неподдельным раскаянием, не пропали зря – нас довезли. Бабушке об этом случае я рассказала только спустя много лет, уже после смерти дедушки. Она покачала головой: азартный он был, все хотел поймать за хвост удачу.
Что у дедушки есть медали, мы узнали только после его смерти. Мы с мамой и сестрой приехали в Любомировку ненадолго, хотели помочь бабушке по хозяйству, ну и разобрать старые вещи: выбросить ненужное, аккуратно сложить оставшееся. Шкаф был здоровенный, деревянный, в нем, мне кажется, вполне мог кто-то жить. Мы разбирали вещи, хлопали, аплодируя собственной решимости держаться, когда пытались убить моль, а та летала вокруг нас, трепеща крылышками, дразня.
Мы с сестрой примеряли бабушкины платья, смотрелись в зеркала – выглядели странно: у нас были слишком современные лица для этих платьев. Мама находила какие-то свои школьные альбомы, листала, приговаривая: у этой муж пьет, а эта директор свинофермы, а этот уже три года как утоп…
Потом мы нашли медали, посмотрели на них – кругляши железные – равнодушно, как будто это школьные какие, а не за то, что вокруг пули свистели, все взрывалось и бегали фашисты, которые были самыми злыми людьми на свете (как показывали в кино).
Дедушка не ассоциировался с медалями, так же как и с войной. Про войну он ни разу мне не рассказывал. Помню, только раз, когда они с мужиками пили, и пили хорошо, дедушка вдруг взревел так, что я услышала:
– «За родину, за Сталина» кричав! Вси кричалы – и я кричав! Шо ты вид мэнэ хочэш?
Бабушка прикрыла мне уши ладонями и увела в сад. Тогда в селе много спорили «за политику»: более молодое поколение, наверно, думало, что они бы никогда не стали кричать «за родину, за Сталина». Правда, случая проверить, что бы кричали они, им не представилось, поэтому они были такие злые.
Дедушка много рассказывал про свое детство, про то, как они с братьями и матерью жили в маленьком домике на опушке леса. О том, как зимой в мороз в сенях замерзала вода в ведре, а на улице наметало сугробы в человеческий рост (мое поколение уже не застало у нас таких зим). И еще дедушка рассказывал про волка. Дедушка боялся волка. Это было странно, что человек мог пройти сквозь выстрелы, сквозь взрывы, сквозь кровь и фашистов, которые мне рисовались самыми страшными исчадиями ада (так показывали в кино), а боялся – волка.
– Я из школы шов… иду по стэжци, у нас була протоптана стэжка така… а позно було, у нас перед Новым роком спектакль поставыли «Золотая рибка», – дедушка так смешно говорил «рибка», что мне это въелось в голову, – шов додому, тэмно вжэ було, сниг всюду, сниг… и луна свитыть… и тут я бачу: бижыть мэни назустрич… думав спочатку: собака, а тоди дывлюсь… а вин здоровэнный такий… можэ, луна свитыла, а може, и правда – сывый… став и на мэнэ дывыться… а я чую, як у мэнэ волосы на голови встали, аж кашкэт припиднявся… вовкы ж зымой голодни… погрызлы дэкилька мужикив з нашого сэла… вин же, вовк, прыг – и в горло зубами впьеться… рвэ шию и всэ, смэрть… я стою и дывлюсь на нього… и вин на мэнэ дывыться… а потим обишов мэнэ и побиг дали… я тильки тоди згадав, шо там було киньскэ кладовыще… И так вин мэни снытся до сёго часу… Сывый, здоровый… очи таки… аж свитяться…
Если дедушке снился волк, он кричал во сне. Бабушка будила его, вставала, заваривала чай.
Дедушка потом рассказывал нам, что во сне волк вдруг выпрыгивал на него из самых неожиданных мест, например из копны сена.
Мы с сестрой смеялись. Мы никогда не видели волков, и нам не было страшно. Мы боялись привидений или пришельцев, потому что про них снимали страшное кино.
Что дедушка заболел, мы узнали поздно: они с бабушкой все скрывали. Мы слышали, что дедушка встает ночью очень часто: мы порой плохо спали, трепались, как положено малолеткам:
– А як тоби Руслан?
– Ой, приду-у-урок!
– А мэни ничо!
– Ой, ду-у-ура!
А дедушка тихонько выходил из дома и шел в туалет.
После того как ему сделали операцию, на какое-то время ему стало лучше, но потом он совсем слег. Он умер зимой, бабушка даже не стала нам сообщать до похорон, чтоб мама не сорвалась, не поехала в метель.
Мы приехали только летом.
Когда мама мыла полы, под дедушкиной кроватью обнаружился большой чемодан. Советский такой, вишневый. Угол его был с дырой, мыши, видать, объели.
В чемодане лежали памперсы для взрослых.
И бабушка сказала:
– Вин такий був… оптимист… набрав стилькы про запас…
Мы обнимали ее все втроем и не могли утешить.
Когда волк шел по дому, его когти клацали по деревянному полу. Он был сивый, а может, просто в окно светила луна.
Страшно – не больно
Однажды сестра провалилась сквозь крышу.
Это случилось в недостроенном доме, куда мы лазили из интереса. Раньше на том месте стоял ветхий домик баб Раи, которую я очень любила. Потом она умерла, а ее сын начал строить новый дом, но забросил – деньги кончились, энтузиазм иссяк, нестерпимо захотелось уйти в запой. Бабушка и дедушка строго-настрого запрещали нам с сестрой лазить по стройке, но запах дерева и аура заброшенности манили непреодолимо.
На лето мама спихивала нас в Любомировку, потому что дома мы намертво прилипали к телику. Первое время в селе без него наши мысли становились какими-то голыми. Мы ходили и смотрели на все тупо и беспомощно, как какие-нибудь телята, а потом начинали придумывать себе что-то вроде своего собственного телика. Тогда самый модный детский сериал был «Боишься ли ты темноты?». Там ребята собирались вечерами у костра и рассказывали страшилки. Мы с сестрой до одури боялись и обожали смотреть эти истории. Я предложила: а давай, как те ребята, на ночь будем рассказывать друг другу всякие страшные байки. Сестра согласилась. Оказалось, что придумывать ужастики не так уж просто – если не передирать страшилки из сериала (так нечестно!), а сочинять свои. Поначалу у меня выходила полная фигня. Наташка тоже не преуспела. Сначала придумала какой-то бред про детей, которые спрятались на ночь в магазине игрушек, чтоб наиграться вволю, но игрушки ожили и захотели принести их в жертву большому плюшевому кролику с красными глазами. Мы ржали, как два тупых коня, пока из бабушкиной спальни не донеслось:
– А ну тыхо! Встану – вуха повидрываю!
Сеструхина страшилка была признана провальной.
История, которую сочинила я, получилась еще хуже. В одном городе жила старая нищенка, которая целыми днями слонялась по улицам, выпрашивая милостыню. Люди не любили ее, вонючую, страшную. Они не знали про ее дар: она видела смерть – большую бледно-розовую медузу с колышущимися длинными щупальцами. Смерть загадками сообщала старухе, за кем она пришла, – и, если та отгадывала, уходила, только обиженно хлопала своей огромной розовой юбкой. Но вот, когда смерть пришла за старухой, она не смогла разгадать загадку. Когда-то давно она получила этот дар в обмен на то, что не могла видеть своего отражения и навсегда забыла, кто она и откуда. Я так увлеклась, что не заметила, как расплакалась от жалости к своей героине. Сестра тоже принялась хлюпать носом, мне пришлось забираться к ней в кровать и утешать ее. Потом, когда мы заснули, я неудачно повернулась, упала с узкой кровати на пол, ударилась, разбудила бабушку и снова получила нагоняй.