У нас с тобой получился очень взрослый разговор, про нас и наши отношения с деньгами.
Вообще, деньги – это такая большая тема, это как отношения с людьми, например. И просчитать, какие у ребенка будут отношения с деньгами, – сложно, на это столько факторов влияет, которые не относятся к деньгам. Ну, например, умение относиться к ошибкам как к опыту, не бояться их. Многие истории успешных бизнесменов – они про это. Про то, сколько было потерь и ошибок до того, как заработаны были деньги. И что это опыт, а не повод все бросить и объявить себя неудачником.
Или умение выходить из зоны комфорта и рисковать. Когда у человека много очень тревоги внутри, он тяжело выдерживает неопределенность. Такое может быть, когда в его опыте настолько все было непредсказуемо, в частности родители были непредсказуемы в своем поведении, ненадежны, не были опорой, – тогда такой человек предпочтет сидеть на стабильной работе с низкой зарплатой, потому что так привычней, понятней, страшно что-то менять, «вдруг будет еще хуже». Какие деньги, выжить бы в такой тревоге.
Или есть люди, которые прекрасно умеют зарабатывать деньги, много денег. При этом их идентичность очень связана с этими деньгами. И потеря денег – это огромная катастрофа. Если детей в детстве ценили за принесенные оценки, за какие-то достижения, за то, что они повышали родительскую самооценку (помнишь, мы говорили про детей как про проекты?) – так они и будут воспринимать себя через достигнутое. И возможно, очень хорошо научатся достигать, в том числе богатства. Но это внутренняя трагедия такая человеческая, когда он – это то, что у него есть.
Катя, этот шаблон – прямо в точку. Думаю, что многие себя в нем узнали, – я в том числе.
Да, к сожалению, много у кого так. Поэтому отношения с деньгами – это также вопрос устойчивой идентичности, когда я оцениваю себя положительно вне зависимости от того, сколько я сейчас зарабатываю и имею.
Или, например, люди иногда «стесняются» называть цену своих услуг. И это – не отношение к деньгам, это – отношение к себе, страх оценки, стыд.
Или девушки, которые все «я сама». И взять денег у мужчины – это невозможно, потому что невозможно обнаружить свою уязвимость, зависимость, потребность. И здорово, что они «сами». Но при этом что-то они недополучают, так же как и те, которые сами заработать не могут.
В общем, в отношениях с деньгами столько всего, что вроде и не относится к деньгам совсем. Поэтому я не верю в какие-нибудь «10 простых советов, как научить детей обращаться с деньгами». У меня все сложно и нудно: самому разбираться, выстраивать отношения с ребенком, чтобы он умел выдерживать тревогу, имел устойчивое ощущение «я хороший», понимал свои предпочтения, относился к ошибкам как неизбежному важному опыту и т. д. Какие уж тут простые советы.
Про смерть и страхи
Когда Эрику было примерно 3 года, был такой случай. На прогулку с сыном пошли я и моя свекровь. Уже не очень хорошо помню, на что они обратили внимание, но разговор зашел о жизни и смерти. То ли птичка в парке мертвая, то ли еле ковыляющая собачка. Эрик поинтересовался относительно того, что увидел, и, когда бабушка рассказала, что вот, птичка умерла или собачка умирает, он спросил, умрет ли он. Бабушка сказала однозначно: «Нет, что ты. Ты будешь жить вечно». Я тогда поняла, что для свекрови эта тема очень болезненна, да как и для каждого из нас, но решила, что с сыном нужно как-то постепенно тему смерти и болезней раскрывать.
Да, тема эта неизбежно возникает. Тебе не понравился ответ бабушки?
Да, не понравился. Потому что это ложь. Тогда я еще не знала, что мне придется перенести смерть моей любимой бабушки, любимого дедушки мужа и его бабушки. Тогда смертей в нашей новой молодой семье еще не было.
Я думаю, что в теме смерти мы часто в чем-то врем или что-то замалчиваем. Именно потому, что нам, взрослым, самим страшно.
Меня Паша спросил о смерти, когда ему еще не исполнилось и четырех лет, это было раньше, чем я ожидала. Я помню, что мы сидели в коридоре на полу, и вдруг он спросил: «Мама, а все люди умирают?» Я говорю: «Да, сынок». Он говорит: «И ты умрешь?» Я говорю: «Да, но очень не скоро». – «И я умру?» Тут у меня уже слезы появились: «Да, Пашунь, но очень-очень не скоро, ты уже будешь очень старенький».
Это правда? Этого никто не знает. Хорошо бы было так. Но ведь неизвестно. И рассказывать ему про то, что и маленькие дети умирают, и мы вообще не знаем, когда умрем, – это знание-то и взрослый не каждый до конца принимает. Хотя сейчас, спустя 5 лет, когда мои собственные отношения с вопросами смерти изменились, я думаю, что ответила бы по-другому. Может быть, я бы сказала «когда-нибудь мы все умрем, неизвестно когда».
Сейчас у Эрика есть такая концепция относительно смерти. Он хочет, чтобы я была бодрой и спортивной в старости, так, он считает, я дольше продержусь – и у нас есть прекрасный пример. Мама моего папы, моя вторая любимая бабушка, которой 81 год, – она бегает километры на лыжах, плавает в заливе, ходит на спектакли, концерты, в кино и начала изучать французский язык. Мы с Эриком договорились, что я буду спортивной бабушкой.
Эрик прав. Мы действительно должны детям – должны жить долго. Это большой им подарок. По большому счету что нам, взрослым, надо от наших родителей, кроме того, чтоб они жили и были здоровы?
Еще важно, что и для детей, и для взрослых страх смерти близких – это во многом страх жизни без них. Для маленького ребенка это особенно тревожно, потому что он очень зависим от своих взрослых, он вообще не может даже представить жизни без них. Задавая вопрос «а ты умрешь?», он волнуется о том, что будет с ним и с его важными отношениями. Поэтому важно заверение: «я всегда останусь твоей мамой». И разговор о том, что у него всегда будут близкие люди рядом, с которыми он сможет разделить свои переживания.
Я уверена, что, как и в любой теме, когда мы говорим правду, мы даем детям ощущение, что с вопросами и переживаниями про это к нам можно обращаться. Мы выдержим, а значит, сможем быть опорой для ребенка.
Хочу признаться, что я не говорю детям про смерти вокруг нас: про террористические атаки, про сбитые и взорванные самолеты, про маньяков. Я не рассказываю детям про эту сторону нашей жизни. Про страшные болезни, которые уносят и детей и взрослых во всех странах, не рассказываю.
Вопросы о событиях «в мире» все-таки чаще у ребенка появляются в школьном возрасте, даже не с самого начала. Маленьких детей больше интересуют вопросы смерти «вообще» и судьбы близких.
У меня нет какого-то однозначного ответа тебе, где проходит грань между тем, что надо рассказывать и не надо. Не надо вываливать в режиме новостей все происходящие в мире трагедии. Но рано или поздно, важно говорить с детьми и о войнах, и о терактах, и о других трагедиях.
Обо всем с детьми можно говорить, но важно при этом какую-то устойчивость свою показывать. Если от темы уносит в огромную тревогу и ужас – лучше о себе сначала позаботиться. Важное послание ребенку, которое мы, взрослые, даем, рассказывая: да, это все есть в мире, но есть и другое. Есть страшное, но мы способны от этого не разрушиться, мы можем пережить все тяжелые чувства ужаса, тревоги, бессилия, отчаяния, грусти и обрести потом опять устойчивость и продолжать жить.
Я как раз не обретаю потом опять эту устойчивость, как ты говоришь. Наоборот, я чувствую себя еще более уязвимой. С другой стороны, все эти ужасные события заставляют меня в целом думать о моем положении в мире и моей ценности.
Когда я только начала проходить свою личную психотерапию, на один из первых сеансов я пришла под сильным впечатлением от книги Дины Рубиной (уже даже не помню какой). Там было такое бытовое описание войны и смерти, через личное восприятие потерь. И я пришла вся в слезах и сказала, что вообще не понимаю, как можно жить, и мне так страшно, и как же растить детей в мире, где все ненадежно, неустойчиво, непредсказуемо, где есть война, преступность, зло.
И терапевт говорила, что знание о том, что смерть есть, – это опора. Я вообще не поняла ее тогда, подумала: «Что за чушь она говорит, как на это можно опираться?» И только спустя несколько лет я поняла, о чем это. И да, сейчас я опираюсь именно на это: смерть есть.
Это не неуязвимость, это капитуляция перед смертью, это то, что я понимаю, очень глубоко сейчас понимаю: я не контролирую свою смерть. Я не контролирую смерть своих детей. Может произойти все, что угодно. Точка.
Это очень больно, и грустно об этом думать. Но это очень снижает мою тревожность. И я чувствую себя гораздо спокойнее и уверенней с этой болью и грустью, чем с тревогой, которая вынуждает меня суетиться, думать, куда бежать, на какой конец земли, как всех уберечь и т. д. И еще я очень боюсь за детей, но я устойчива, способна выдержать этот страх, чтобы не препятствовать им взрослеть, уезжать куда-то и что-то еще делать.
То есть столкновение с собственной уязвимостью парадоксально делает меня устойчивее, то есть спокойнее и уверенней, в том числе как маму. И делает то, что есть в жизни, острее и ценнее. Понимаешь, о чем я?
Да, понимаю. Но я хочу про них, про детей, понять. Ведь все эти экзистенциальные вещи нашим малышам не по возрасту. Я не хочу, чтобы они тревожились, чувствовали себя как на пороховой бочке.
Не так давно мой муж ходил вместе с Эриком в «Ашан». Не в криминальном районе на окраине Москвы, а в приличный торговый центр около МГУ. Там у мужа украли рюкзак со всеми деньгами, ключами, паспортами. Прошло несколько месяцев, а сын все еще переживает эту встречу с врагом, бандитом, разбойником – с абсолютным злом, как, мне кажется, он воспринял этот случай. Он искренне радовался, что их с папой не убили.